Чистое небо - Роман Куликов

Распределительная станция, а заодно и бойлерная находились у пропускного пункта. Кирпичная труба торчала, как назидательно указывающий в небеса перст. Смирный взволнованно вздохнул. Ну, сейчас все закончится. И прояснится, врал старик Профессор или нет.

Смирный обернулся, чтобы запомнить кое-какие ориентиры, и застыл. Он ощутил, что за его спиной что-то изменилось. Причем кардинально. Он резко повернулся и оцепенел.

У пропускного пункта стояла стая псевдособак. Голов на триста. Несколькими цепями. Словно милиция на футбольном матче. С такими же непроницаемыми мордами. А на них двигалась толпа... людей?

Люди ли это?

Откуда здесь люди?! Неужели Гвоздь был прав? Или он не про этих рассказывал?

Люди были обнажены. Причем они были как-то неестественно чисты, неправильно чисты. Они толпой надвигались на псевдособак. И тут одна из них завыла пронзительным басом, вторая подхватила, затем третья, пятая, десятая... Истошный и дикий вой давил уши, щекотал нервы, пытался проникнуть в душу. Люди, до этого момента спокойные, пришли в замешательство. Их спокойствие уступило место панике, и они бросились прочь от псевдособак.

Смирный попятился назад. Обернувшись, он, к своему ужасу, заметил, что сзади него тоже собачье оцепление. А на него неслась толпа. Одно он знал точно – с собаками ему не справиться.

Профессор, будь ты проклят со своими историями!

Смирный истошно заорал и сделал несколько очередей из «штайера» в воздух. На людей это не произвело никакого эффекта, они реагировали лишь на звериный вой. До дверей бойлерной Смирному оставалось метров сто. Люди были совсем близко. Еще секунда, и они обступили его колышущимся морем теплой плоти, в их глазах не было смысла, а была какая-то мольба неизвестно о чем, они тянули к нему руки, щипали, трогали, рвали комбинезон, сдирали рюкзак... И страшно и монотонно мычали при этом. Смирный видел эти пустые глаза, эти глаза... глаза... гла...

А-а-а-а-а-а-а-а-ргх!

Воздух вспороли выстрелы. Люди истошно визжали. Он шел, стрелял, менял обойму, отбиваясь локтями, снова стрелял с какой-то странной улыбкой, как бы невзначай отметив, что в толпе почему-то лишь женщины и дети. Красивые женщины, молодые, с совершенными формами, и дети, какими их рисуют в рекламках, с пухлыми щечками, светлыми глазами...

Профессор, зачем ты рассказал это мне?!!

Закончились патроны. Идти стало труднее, словно людской поток возрос количественно. Смирный просто бил «штайером», бил всех, без разбору, бил страшно, ломая носы, черепа и конечности, выбивая глаза и зубы, а в мозгу у него вертелась одна лишь мысль: «Я должен, я должен, я должен...

Тэк, почему ты не пошел со мной?!!»

Потом «штайер» куда-то пропал, пистолет тоже, и Смирный прокладывал путь к цели ножом. Ему казалось, что он всю жизнь прожил посреди истошного непрекращающегося вопля, среди брызг крови. Он ступал по искалеченным телам, взрослым и детским, порой еще живым, а на устах его играла странная улыбка.

Он едва сумел открыть тяжелую дверь. Еще труднее было закрыть ее на засов. Металл глухо жаловался на удары извне. В помещении было темно. Смирный, шатаясь, сделал несколько шагов, под ногами что-то захрустело. Потом он за что-то зацепился, куда-то упал и скатился по ступеням. Он смеялся, пока не потерял сознание.

* * *

Первое, что он увидел, – потолок.

Первое, что ощутил, – влагу.

Не двигаясь, он ощупал себя. Вроде бы все на месте. Чуть приподнявшись, Смирный осмотрелся. Просторное помещение было обложено белой и синей плиткой, обвалившейся во многих местах. Было много труб, какие-то котлы, маленькие прямоугольные окошки под потолком, сквозь которые пробивался тусклый свет.

Смирный лежал в воде – пол был залит водой примерно по щиколотку, а на полу разбросан разнообразный хлам. Он поднялся. Заплескалась вода, а сзади кто-то кашлянул. Смирный резко обернулся, рука дернулась к отсутствующей кобуре.

На стуле сидел человек. Высокий, с грубоватыми чертами лица и с ярко-рыжими короткими волосами. Его конопатое лицо казалось озлобленным. Из одежды на нем был деловой костюм, порядком потрепанный.

– Ну здравствуй, здравствуй, сталкер, – сказал рыжий. – Давно жду.

– Раздери меня тысяча аномалий! – Смирный пошатнулся, а его глаза округлились. – Шухарт? Рыжий Рэдрик Шухарт?!

– Валентин Смирницкий. Смирный! – всплеснул руками Шухарт. – Вот и свиделись.

– Как... но как... как ты здесь? Ты ведь...

– Мертв? – с издевкой произнес Шухарт.

Смирный кивнул и сел прямо в воду. Шухарт достал сигарету, звякнул зажигалкой, закурил.

– Может быть, – сказал он, – это ненастоящий Рэдрик Шухарт. Может быть, это его копия, воссозданная Зоной. Или же это Зона в облике Рэдрика Шухарта. Или, что вполне возможно, Рэдрик Шухарт и есть Зона.

Шухарт встал, подошел к Смирному и взглянул в его глаза.

– Что, гнида, деньжат захотелось? – прошипел он, выпуская дым в лицо Смирному.

– Где Шар, Рыжий? – спросил Смирный. – Мне нужен Шар.

Шухарт хохотнул.

– Ишь ты? А то я не знаю! Он тебе так нужен, что ты грохнул солдатика, которому, между прочим, девятнадцать годков стукнуло недавно да мать одна больная в забытом селе живет. Пока еще живет... Тебе он так нужен, что ты вырезал более ста детишек, пробираясь сюда. Вместе с их матерями...

– Но... откуда же здесь они... они ведь...

Смирный шлепнулся в воду и закрыл лицо руками, покачиваясь.

– А, так ты благодетель! – издевался Шухарт, шлепая по воде своими длинными ногами. – Подумаешь, смерть нескольких в сравнении с великой целью! У тебя ведь великая цель, правда? Да, у всех великая цель! Только вот знаешь, чем это оборачивается? Хочешь ведь пожелать всем счастья, большого и даром, а в башке твоей где-то маленькой искоркой промелькнула мысль: «Зелененьких бы мне побольше, детишки вот голодные сидят, сам горбачусь, как проклятый, с хабаром туда-сюда, под смертью хожу, сколько ж можно-то»... И все. Все, понимаешь! Эта маленькая ложь становится единственной большой правдой и перечеркивает показное благородство!

Смирный застонал, не отрывая рук от лица.

– Мы устроены так, понимаешь? Каждый о своей шкуре печется. Вот ты, Смирницкий... Посмотри на себя. Ты ведь обижен. Ты обижен на всех! С тобой несправедливо обошлись, выкинули из НИИ, бросила жена, сынишка тебя и не знает совсем, ты пил, страшно пил, потом переехал сюда и что? Стал ходить в Зону, да, сталкер ты теперь, доказал себе, что мужик. Но обида в тебе росла – там капля, тут капля...

Смирный внезапно с ревом сорвался с места и бросился на Шухарта. Он бил его совсем не по-мужски – так лупит жена-истеричка загулявшего допоздна мужа – молотит кулаками, рыдая и понося одновременно. Шухарт парировал все удары, потом отвесил такую пощечину, что Смирный утратил равновесие и снова плюхнулся задом в воду, держась за пылающую щеку.

– И на меня ты обижен, Смирный, – констатировал Шухарт. – На Профессора полоумного своего. На Тэка, который отказался от этой затеи, потому что он понял, ничего путного из нее не выйдет. Да ты на мир обижен, Смирный! Как ты можешь его осчастливить?!

– Не твое дело, Рыжий, – процедил Смирный. – Тоже мне, благодетель нашелся. Мне не надо богатства – ни к чему мне оно одному. И не хочу я мир осчастливить. Я хочу себя осчастливить. Ты прав – мы эгоисты. Ты, я, все остальные... Я ведь никто, Рэдрик. И врач я был так себе, и сталкер не лучше. Но я дошел сюда. Возможно, я заплатил слишком большую цену. Понимаю. Понимаю также, что обратно мне не вернуться. Эта шкатулка с секретом, не каждый ее откроет. Да, я обижен. Но с чего ты взял, Рыжий, что мне нужно все? Мне даже месть не нужна – зачем мне кому-то мстить за мои ошибки?

Минуту Шухарт сверху вниз смотрел на Смирного. Потом вздохнул и сказал:

– Что ж... если для тебя счастье, это действительно то, что ты задумал...

Навалилась тишина. Лишь тихий политональный плеск капель. Шухарт исчез. Смирный сидел в воде, обхватив колени руками, и смотрел на Шар. Красивый, с бронзовым отливом. Манящий к себе. Им хотелось любоваться, но не хотелось им обладать. «Вот и все, – подумал Смирный. – Дошел. Дошел, черт возьми!»

Он попытался встать, но на него накатилась какая-то слабость. На четвереньках, по-собачьи он пополз к Шару, думая о прозорливости Профессора. Ведь неспроста он только им рассказал о Шаре. Знал ведь, подлец, кому можно рассказывать... Знал, что Тэк откажется. Знал, что Смирный пойдет и не вернется...

Дорога в ад широка и легка...

Он дополз до Шара, дрожащей рукой притронулся к нему. Шар был теплый и... какой-то живой. Понимающий всех. Дающий, исходя из понимания.

– Я хочу... – Голос внезапно охрип, и Смирный прокашлялся. – Я хочу...

Он не успел договорить, а Шар уже понял его желание, его истинное желание, это маленькое бесплатное счастье для одного маленького человечка, который сейчас корчился в заброшенной бойлерной, разбрасывая хлам, растворяясь в этом ужасном мире, сливаясь с ним, видя всех и все, осознавая причинности, следствия, сущность природы, явлений, поступков человеческих и не очень; он проник в каждую травинку Зоны, он побывал в каждой аномалии, прикоснулся к каждому сталкеру, каждому мутанту, он увидел то, что еще не видела ни одна живая душа, и от этого он в ужасе закричал, голова его поседела, а затем что-то оборвалось в ней, потом что-то взорвалось там, снаружи, и нахлынула темнота... Такая спокойная, тихая, обволакивающая...