Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Я просил назначения на батарею, — сказал Максутов, наклонив голову и щуря глаза, как всегда, когда он не был уверен в ответе.
— Терпение, лейтенант! Вы не останетесь сторонним свидетелем дела, пообещал Изыльметьев.
Он окликнул Пастухова и приказал ему отправиться на Сигнальную батарею для связи с Завойко.
С первых же минут боя Гаврилов увидел, что против пяти его орудий англичане и французы имеют больше восьмидесяти мортирных и бомбических пушек, считая только левые борты трех фрегатов. Ежесекундно на двухдечных фрегатах, извергавших пламя и двухпудовые снаряды, вспыхивало несколько розовато-серых облаков. Неприятель, конечно, не испытывает недостатка в порохе.
Густые, шелковистые брови Гаврилова сблизились, разделяемые только глубокой складкой. Складка появилась с первыми выстрелами и словно окаменела на лбу лейтенанта. Можно подумать, что Гаврилов сердится на неприятеля, морщится от досады и недовольства.
Завойко стоял под прикрытием скалы. Неприятель, открыв по ней продольный огонь, с каждым выстрелом откалывал от скалистого траверса глыбы земли и камня.
Гаврилов бросился к губернатору:
— Василий Степанович! Прошу вас, уйдите… удалитесь, хотя бы к пороховому погребу.
— Лейтенант! — Завойко резко отвел его руку. — Прошу вас помнить только о том, что каждый выстрел должен идти в дело. Каждое ядро — в цель. Только в цель. Идите…
Гаврилов возвратился к орудиям.
Орудийная прислуга, кантонисты, подносившие пороховые "картузы", командиры орудий работали деловито и спокойно, посылая во вражеские суда ядра и бомбы. Гаврилов следил за фрегатами в зрительную трубу и видел, какую разрушительную работу делали его артиллеристы. Несколько бомб разорвалось на палубе "Вираго", повредив фок-мачту и большую трубу парохода. На "Президенте" спешно крепили ванты грот-мачты. В бортах фрегатов заметны пробоины и повреждения. Три наиболее удачных выстрела вывели из строя бомбическую пушку на верхней палубе "Президента".
Гаврилов, переходя от орудия к орудию, коротко командовал:
— Второй нумер, пали!
— Пятый нумер, пали!
Даже в первые минуты боя, когда вражеские бомбы еще не растрепали земляной бруствер и не снесли западный траверс батареи, у Гаврилова сжалось сердце; он увидел, что каменистая крепость, казавшаяся столь надежной и спасительной, является бедствием для прислуги. Неприятельские ядра, пущенные даже без точной пристрелки, ударялись об отвесную каменную стену позади орудий и осыпали людей градом увесистого щебня. Скала высока, и чем выше попадали ядра неприятеля, тем злее и опустошительнее становился каменный град. Осколки со свистом неслись на батарею, словно пущенные исполинской пращой; они летели с тыла, рвали матросские бушлаты и рубахи, вонзались в тело, кололи в щепу орудийные станки и деревянные платформы. Из тысяч осколков десятки находили живую цель и выводили из строя защитников батареи. От каменной картечи некуда было укрыться. Острым осколком отсекло три пальца у фейерверкера первого номера. Упал навзничь с раздробленным затылком кто-то из прислуги четвертого номера. Замечая изредка в дыму, в ливне осколков худощавую фигуру губернатора, Гаврилов удивлялся тому, что Василий Степанович еще жив и невредим.
…Гаврилову за тридцать. Многим он кажется недалеким, простоватым офицером, которому надлежит выйти в отставку в чине лейтенанта и доживать век в глуши, в окружении многочисленных детей и внуков. Гаврилов долго служил на побережье Охотского моря, был под командой Завойко, когда тот начальствовал над Аянским портом. Окончив школу штурманов, произведенный восемь лет назад в поручики корпуса штурманов, он охотно исполнял поручения по описи не изученных еще восточных берегов России. Делал промеры глубин, наносил на карты новые подробности, дорисовывал жесткий, угрюмый профиль безлюдного края. Он возвращался из опасных походов пораженный цингой и лихорадкой, сдавал начальству свои записи, таблицы, карты, нимало не заботясь о том, сохранится ли его имя в рапортах и донесениях, которые курьерские тройки помчат из Иркутска в Петербург.
Восемь лет тому назад, в 1846 году, Гаврилова командировали для исследования устья Амура на небольшом бриге "Константин" с командой вдвое меньше той, которая находится сейчас на Сигнальной батарее. Поручик корпуса штурманов Гаврилов, как и его знаменитые предшественники, нашел отмели и банки, закрывающие подступы к Амуру. Противные ветры и сильное течение, разводившие опасные сулои[24], помешали ему проникнуть в Амур.
Прошло несколько лет. Экспедиция на "Константине" забылась. Но когда слух об открытии Невельского взбудоражил русский Восток и стало ясно огромное значение его подвига, Гаврилова обжег стыд. Ему казалось, что, говоря о Невельском, каждый мысленно упрекает его, Гаврилова, смеется над ним. Сам же он первым поверил в открытие Невельского и в душе приветствовал его.
Потянулись годы спокойной службы в Петропавловске. Лейтенант Гаврилов женился, и жена бывшего поручика корпуса штурманов за пять лет счастливой жизни родила ему трех дочерей, напоминавших отца черным шелком волос и приятной округлостью лица.
Командуя огнем Сигнальной батареи, Гаврилов всем существом ощутил исключительность этого часа. Пришло второе в его жизни, а может быть, и последнее испытание. Нужно выдержать его, сцепив зубы, стянув в железный узел все силы, всю свою волю, пока не остановилось дыхание.
Гаврилов не заметил, когда на батарее появилась мешковатая фигура Вильчковского с несколькими матросами-санитарами и фельдшерскими учениками.
Замолкли две пушки тридцатишестифунтового калибра.
Батарея замедлила и без того нечастый огонь. Платформы вышедших из строя пушек засыпаны землей и щебнем выше колес. Орудие номер пять, крайнее справа, опрокинулось, раздавив стопудовой тяжестью ноги раненого фейерверкера Ивана Поскочина. Пригвожденный пушкой к земле, он ворочал налившимися кровью глазами и стонал тихо, почти неслышно. Птичий профиль Поскочина исказился судорогой боли, из открытого рта вместе с жалобным, берущим за душу стоном вырывалось жаркое дыхание. Афанасий Харламов, которому камень срезал слой кожи и мяса на лбу, стоял перед ним на коленях, поматывая головой и вытирая рукавом текущую по щекам кровь.
Неприятель усиливал беглость огня. Скалистый траверс почти разрушен методическим огнем. Ядра и бомбы крошат выступ, откалывают от него тяжелые глыбы, швыряя их и на бруствер и на прислугу. Как только рухнут остатки естественного прикрытия, неприятель будет действовать продольно, не встречая никакого препятствия и не опасаясь ответного огня.
Уже нет сил сопротивляться огню, но люди не отступают. В какую-то минуту Гаврилову показалось, что прислуга дрогнула и уходит от орудий.
— Держись, братцы! — крикнул Гаврилов, рванувшись вперед. — Русские умирают, но не уходят!
Голос лейтенанта утонул в грохоте, в гуле разрывов. Но лейтенант ошибся, никто не покидал орудий. Это Завойко приказал очистить позиции от раненых, и помощники Вильчковского, рискуя жизнью, выполняли приказание. Только широкоплечий Харламов, весь в крови, стекавшей по седоватой, а теперь казавшейся рыжей щетине лица, упрямо стоял на коленях, прикрывая собою от осколков друга, которому никто уже не мог помочь.
Гаврилов отчетливо сознавал, что долго так продолжаться не может. Даже то, что самый большой неприятельский фрегат "Форт", все время обстреливавший Сигнальную, перенес огонь на Кладбищенскую батарею, не принесло облегчения. "Президент" и "Пик" усилили обстрел, а батарея отвечала им все реже.
— Первый нумер, огонь! — скомандовал Гаврилов, чувствуя, что люди повинуются движению его губ, не слыша хриплого, срывающегося крика.
Он увидел, как бомба первого номера ударила в корму "Пика" и разорвалась ниже штурвала. В то же мгновение сильным взрывом Гаврилов был брошен на землю.
Он очнулся, ощущая острую боль во всем теле. Канонада гремела сильнее прежнего. Подле трех орудий, которые вели редкий прицельный огонь, находился Завойко. Он показался Гаврилову совсем маленьким и тщедушным в этом первозданном хаосе разрушения. Приказов Завойко никто не слыхал артиллеристы слушались энергичных взмахов его руки. Они мгновенно исполняли его команду, пороховые "картузы" стремительно исчезали в стволе пушки, и точный выстрел накрывал цель. Стонали тали, натягиваясь, как струны, скрипели станки с вонзившимися в них чугунными осколками и камнями.
Гаврилов попробовал подняться и только теперь заметил, что его левой ногой завладел Вильчковский, туго перевязывая ее ниже колена.
— Спокойно, спокойно! — остановил его Вильчковский. — Слава богу, только нога… Отделались, голубчик, пустяком…
- Сечень. Повесть об Иване Бабушкине - Александр Михайлович Борщаговский - Историческая проза
- Средиземноморская одиссея капитана Развозова - Александр Витальевич Лоза - Историческая проза
- Кордон - Николай Данилов - Историческая проза
- Золотая лихорадка - Николай Задорнов - Историческая проза
- Предрассветная лихорадка - Петер Гардош - Историческая проза
- Балтийцы (сборник) - Леонид Павлов - Историческая проза
- Территория - Олег Михайлович Куваев - Историческая проза / Советская классическая проза
- Проклятие Ирода Великого - Владимир Меженков - Историческая проза
- Государи Московские: Бремя власти. Симеон Гордый - Дмитрий Михайлович Балашов - Историческая проза / Исторические приключения
- Гость - Алина Горделли - Историческая проза / Исторические любовные романы / Короткие любовные романы