Золото и мишура - Стюарт Фред

— Нет, мэм. По крайней мере, мне он пьяным не показался, хотя ведет себя некоторым образом не вполне нормально. Сам белый, а одет так, как одеваются индейцы. Говорит, что знает вас, в чем я сомневаюсь. Его зовут Коллингвуд. Арчер Коллингвуд.

Эмма отложила ручку.

— Арчер… — прошептала она.

Пол Кларк уставился на свою хозяйку с некоторым опасением: ему показалось, что Эмму хватил удар.

— С вами все в порядке, мэм?

— Да, просто я… Скажите, у него волосы светлые?

— Да, мэм.

Она поднялась из-за стола.

— Он красив?

— Видите ли, мэм, на этот вопрос сложновато ответить…

— Где он?

— Внизу. Мы задержали его, пока…

Эмма ринулась мимо охранника, и он с изумлением увидел, что она плачет. Подумать только, Эмма де Мейер Кинсолвинг, самая умная, самая богатая и самая крутая женщина в Сан-Франциско, и вдруг — на тебе! — плачет! Он не мог поверить собственным глазам.

Эмма выбежала из офиса, оставив двери распахнутыми, промчалась через приемную, где в этот момент уже не было ни души, миновала расположенную на втором этаже мебельную секцию. Когда она бежала по лестнице, ей вдруг припомнилось, как в последний раз они с Арчером занималась любовью на борту речного парохода. Сколько же он перенес с тех пор!

Не так давно мистер Эпплтон возвратился из Огайо с сообщением, что группа индейцев освободила Арчера из тюрьмы. Эта новость обрадовала и взволновала Эмму которая от Эпплтона впервые узнала об ужасах одиночного заключения. «Но теперь ведь все позади, дорогой мой, — думала она, спускаясь по центральному пролету главной лестницы. — Теперь ты на свободе, и ты — мой! Не когда-нибудь, не завтра, сейчас… Сегодня ночью!»

Эмма спустилась на нижний этаж и увидела Арчера, который стоял, прислонившись к витрине с часами. По обе стороны от него возвышались охранники.

— Арчер…

Он повернулся. Лицо — грязное, борода — по грудь.

— Эмма…

Пробежав мимо множества витрин, Эмма упала к нему в объятия и принялась целовать. Охрана обменялась недоумевающими взглядами.

— Почему… — она хотела задать Арчеру столько вопросов, но не смогла: такая неуемная радость захлестнула ее, Эмма смеялась и плакала одновременно. Сейчас на ум ей приходили самые что ни на есть примитивные вопросы: — Почему ты разбил нашу витрину?

Оглушенный ее красотой, Арчер непонимающе уставился на Эмму, больше всего боясь поверить, что они и вправду наконец-то опять вместе. Он не спешил с ответом на ее вопрос, поскольку сознавал, что, бросив камень в витрину магазина «Де Мейер и Кинсолвинг», он бросил камень и в Эмму.

— Потому, — сказал он наконец, — что я был взбешен.

Эмма вынуждена была заключить, что непорочный фермерский паренек, каковым Арчер был в пору их взаимной влюбленности, потерял свою непорочность в очень трудных жизненных обстоятельствах.

— Так это и есть мой сын? — склонившись над кроваткой, недоуменно спросил Арчер.

— Это Арчер-младший, — ответила Эмма, держа масляную лампу, чтобы ему было лучше видно. Они сейчас были в детской, на втором этаже нового, только что отстроенного кирпичного дома, который Эмма соорудила на Рашн-Хилл. Старую свою недвижимость на Ринкон-Хилл, которая уцелела после пожара, она передала для сооружения нового Дома моряка. — В следующем месяце, седьмого декабря, ему исполнится год. Ну ведь правда же, он очарователен? Смотри, у него светлые волосики, совсем такие, как у тебя.

— Я даже и не подозревал о том, что я — отец. Какая у него фамилия?

— Кинсолвинг. Скотт усыновил его. Я заключила с ним в некотором роде сделку.

— Сделка? Насчет ребенка?!

— Ну, видишь ли, все это так сложно, я потом объясню. А вот это — Стар, сводная сестра Арчера. — С этими словами Эмма подвела его к еще одной кроватке, в которой, лежа на спинке, спала маленькая Стар.

— Она тоже твоя дочь? — спросил Арчер.

— Я удочерила ее, и это тоже часть нашей сделки. Ее отцом был Скотт. А матерью — китаянка, любовница Скотта.

— Любовница-китаянка?! — повторил он, как громом пораженный.

— Видишь ли, жизнь в Сан-Франциско несколько более экзотична, чем в Огайо.

— Я понимаю, что ты имеешь в виду…

Эмма выключила лампу и повела Арчера из комнаты. В верхнем холле она показала ему картины в дорогих золоченых рамах, которые начала собирать. Подойдя к одной из дверей, Эмма остановилась.

— А это твоя комната, дорогой, — улыбаясь сказала она.

— Моя комната?

— Да. Кан До, мой дворецкий, специально приготовил ее для тебя.

Арчер вошел в просторную спальню, подивившись ее немалым размерам. Роскошь состоявшего из двух десятков комнат, обставленного мебелью в стиле Тюдоров дома поразила Арчера почти так же, как и новость, что у него есть сын.

— А вот здесь твоя одежда, — Эмма показала на богато изукрашенную резьбой кровать орехового дерева. На покрывале Кан До аккуратно разложил желтовато-коричневые брюки, элегантную рубашку, к ней красный галстук, а также приталенный сюртук, черные шелковые носки с золотыми стрелками и новое белье. На полу возле постели стояли кожаные ботинки.

— Надеюсь, они подойдут тебе по размеру. Одежда доставлена из магазина. А вот здесь — твоя ванная. Кан До положил там все необходимое для бритья, так что ты сможешь распрощаться со своей жуткой бородой. Прими ванну, переоденься, и мы устроим обед. Нам нужно с тобой столько всего обсудить!

— Мне кажется, ты слишком многое считаешь решенным, — прервал он Эмму. — Во-первых, я не могу заплатить ни за одну из этих дорогих вещей. У меня совершенно нет денег.

— Это все подарки, дорогой, так что тебе не нужно ни за что платить!

— Во-вторых, почему это ты вдруг решила, что я захочу остаться в этом доме?

Она чуть поджала губы.

— Ну, я полагала…

— Вот именно, ты полагала. Точно так же твой покойный муж полагал, что я совсем не буду против того, чтобы провести еще пяток лет в вонючей тюряге, пока он тут спит с тобой. Но дело в том, что я-то как раз против. Знаешь, Эмма, мне пришлось пройти через огонь, воду и медные трубы. Возможно, твой муж действительно передумал и послал в тюрягу кого-то из своих людей, чтобы они вытащили меня. Но, находясь там, я на всю жизнь запомнил, какое это удовольствие — лежать голым на полу камеры, которая настолько низкая, что невозможно даже распрямиться в полный рост. А я лежал не одну неделю подобным вот образом.

— Но ты понимаешь, что я ничего, решительно ничего обо всем этом не знала. Почему ты думаешь, будто я пытаюсь сейчас загладить то, что сделал мой муж?

— Что ж, раз уж мы заговорили об этом… Ты вот спросила меня, почему это я швырнул камень в витрину. Я сказал, потому, мол, что был очень взбешен. А знаешь, Эмма, почему я был так взбешен? Потому, что эта страна ведет со мной грязную игру с того самого мгновения, как я только появился на свет. И точно так же страна относилась к Джо Тандеру, моему другу. Ему все это осточертело до такой степени, что он пошел и утопился в Тихом океане. Однако эта же самая страна с тобой обращается совсем по-другому, так ведь? Господи, ну конечно же, именно так оно и есть! Только посмотри на этот домище! Посмотри на вещи, которые ты носишь, на свои драгоценности! Ты ведь устроилась очень недурно, разве нет? Я любил ту прекрасную девушку, которую однажды встретил на речном пароходе, однако я вовсе не уверен, что смогу полюбить ту женщину, в которую она превратилась. Джо Тандер научил меня индейскому образу жизни — естественному и по-своему прекрасному. И вот, если ты не будешь против, я останусь в своей индейской одежде, по крайней мере до тех пор, пока не решу, намерен ли я вновь стать белым человеком или нет. Сейчас я могу лишь сказать, что быть краснокожим — это тоже кое-чего стоит.

Эта вспышка разозлила Эмму, но она приказала себе попридержать язык, по крайней мере сейчас.

— Что ж, тебе решать, — сказала она, направляясь к двери. — Но позволю себе заметить, что твой любимый индейский костюм, или как ты его там называешь, жутко воняет, а борода твоя выглядит так, словно в ней завелись блохи. Как бы там ни было, а лично я намерена переодеться, чтобы выглядеть нарядной во время воссоединения двух некогда влюбленных друг в друга людей. Я ведь так надеялась, что у нас будет романтическое воссоединение. Однако если ты и в самом деле желаешь выглядеть как последний из могикан, что ж, твое дело. Через час жду тебя в столовой.