Бояре, отроки, дружины. Военно-политическая элита Руси в X–XI веках - Петр Стефанович

Сопоставив все упоминания «князей» и «бо(л)яр» в договорах между собой и с упоминаниями других лиц и категорий со стороны руси в соответствующих контекстах, легко заметить два взаимосвязанных обстоятельства.

Во-первых, социально-политическая терминология и титулатура беспорядочны. Во всех трёх договорах последовательно только обозначение того князя, который возглавляет русь, как «великого князя (руского)» – Олега, Игоря и Святослава. Однако в договоре 911 г. это обозначение прилагается и к неким князьям «под рукою» Олега. В этом же договоре используется эпитет «светлый» – преимущественно по отношению к Олегу, но в варианте РадзЛ, более пространном, и к тем же «князьям». В варианте ИпатЛ к «боярам» прилагается эпитет «светлые», в варианте РадзЛ – «великие». В договорах 944 и 971 гг. князья и бояре, подчинённые «великому князю рустему», величаются без всяких титулов и эпитетов, но при этом ни разу (если не считать варианта РадзЛ и МосАкЛ в договоре 944 г. в первой статье о клятвенном заверении[771]) они не фигурируют вместе в одной фразе или одном выражении – с «великим князем» упоминаются «(все) люди (рустии)» (=«русь вся»), а третьим элементом либо «князья», либо «бояре».

Из последнего наблюдения следует вывод (и это во-вторых), что в реальности, видимо, титулы не имели большого значения, а сторона руси представлялась при заключении договоров тремя важнейшими элементами: 1) князь-глава руси, 2) некие особо выдающиеся лица (элита) – князья и/ или бояре и 3) вообще «все люди». Такая трёхчастность стороны руси соответствует трёхчастности с греческой стороны, как она представлена в договоре 944 г.: «…створити любовь съ самѣми ц(еса)ри, со всѣмь болярьствомъ и со всеми людьми гречьскими…»

Об условности эпитетов и обозначений в договорах уже неоднократно писалось в специальной литературе. Для самих руси значения не имело, видимо, даже обозначение «великий князь» – его превращение в полновесный и содержательный титул относится к значительно более позднему времени (видимо, не ранее конца XII в.)[772]. И «великий», и «светлый» – это «грецизмы», то есть просто калька греческих слов ( и т. п.), принятых в византийском этикете для титулования знатных лиц.

Взаимозаменимость и синонимичность слов «князи» и «бояре» в договорах 911 и 944 гг. объясняется, по всей видимости, тоже спецификой перевода. Н. А. Лавровский уже давно убедительно обосновал мнение, что оба славянских слова передавали одно греческое [773]. Это мнение было поддержано в литературе[774], хотя с ним далеко не все исследователи считаются, предпочитая разделять «князей» и «бояр» в договорах как два разных термина, за которыми стояли разные реалии[775].

В пользу мнения Лавровского говорит то, что в целом ряде древних славянских – и древнеболгарских, и древне-сербских, и древнерусских (ср. выше) – текстов греческое передаётся совершенно равноправно обоими этими словами. Так, исследователи уже неоднократно отмечали, что в болгарской и сербской Кормчих передаётся равноправно как «бо(л)ярин», «князь» и «властель»[776]. В «Хронике Георгия Амартола» передаётся как «болярин», «князь», «властель» и «старейшина»[777].

В самих греческих текстах X в., сообщающих о руси, то есть главным образом в соответствующих пассажах произведений Константина Багрянородного, для обозначения элиты древнерусского общества используется только одно слово[778]. Константин для описания «варварских» народов в окружении Византии использует вообще практически одно только это слово в самом общем значении «глава-правитель-вождь». В известном отрывке из рассказа об истории Далмации он противопоставляет архонтов и «старцев-жупанов» у славянских народов как «государственных» правителей и «родоплеменную» знать[779]. То, что славянские переводчики не воспринимали слова князь и бо(л)ярин в какой-то строгой иерархии, мы уже видели выше на примере из Жития Дометия в Супрасльской рукописи, где «бояре» оказываются выше по статусу «князей».

Разнобой в обозначении элиты руси в трёх договорах соответствует языковой и стилистической гетерогенности этих текстов, о которой было замечено выше. Проще всего объяснить эту гетерогенность можно тем, что каждый из договоров переводился разными лицами, работавшими в той или иной степени в русле церковнославянской традиции перевода. Разумеется, это обстоятельство не снимает вопроса, почему, собственно, переводчики колебались и передавали одно греческое слово то так, то иначе. Причина, очевидно, в том, что то реальное явление, которое они имели в виду (а может быть, непосредственно перед глазами) и которое в греческом тексте было обозначено словом , было таковым, что оба славянских слова – князь и бо(л)ярин – с одной стороны, подходили к нему, а с другой – каждое само по себе обозначали не вполне точно. Попытаемся выяснить, что это было за явление.

В самом общем виде те лица, которые обозначены как «светлые и великие князья и великие бояре» или «всякая княжия»[780], или только как «бояре», и которые оказываются между «великим князем» и «русью всей», выступают как правящая верхушка древнерусского государства, а слово , которым они обозначались в оригиналах греческих договоров, имело смысл довольно общий и неопределённый. Можно ли как-то более детально охарактеризовать этих лиц по данным договоров?

Меньше всего дополнительных данных можно извлечь из договора 971 г. Упоминание «бояр» там выглядит более или менее формально-этикетно. Хотя князь клянётся от их имени, ясно, что при заключении договора вместе с ним присутствовали далеко не все представители знати древнерусского государства– ведь договор подписывался в Болгарии в походных условиях, кто-то из них был в войске с князем, но многие наверняка находились на Руси. Князь клянётся и вообще за «русь всю», но это не значит, что эта «вся русь» сидела рядом с ним при составлении договора.

Правда, А. А. Горский высказал недавно мнение, что в сообщении договора о клятвенном его заверении «русь вся» – это войско, бывшее тогда при Святославе, а бояре – «привилегированный слой» этого войска и «служилая знать». Так как из самого текста договора это прямо не следует, историк приводит в качестве аргумента соображение, что, как и при заключении договоров 911 и 944 гг., в 971 г. клясться с князем должны были и его люди, а «клясться вместе со Святославом под Доростолом могли только его дружина и "вой"»[781]. Однако в договоре 971 г., в отличие от договоров 911 и 944 гг., не упоминается специально ни о каких обрядах (клятва на оружии и пр.), которые Святослав и кто-то вместе с ним совершали бы для подтверждения своих обещаний. Обещания и заклятия фиксируются только устные. Причём собственно о клятве говорится несколько раз только от имени Святослава в единственном числе: в начале «кляхъся и утвержаю на свѣщаньѣ семь роту сво», потом в конце «якоже кляхъся». Даже упомянутый в договоре Свенальд нигде при этом не фигурирует и не подразумевается. Главное языческое заклятие приводится, действительно, во множественном числе: «да схранимъ правая съвѣщанья, да имѣемъ клятву от бога, въ его же вѣруемъ в Перуна и въ Волоса скотья бога» и т. д.[782] Но ничего странного в этом нет: как обещать больше не воевать против Византии, так и заверить эти обещания заклятиями Святослав вполне мог от имени всех, кто признавал его «великим князем рустем» – он был в ответе за «всю русь» вне зависимости от того, находились ли те или иные её представители в тот момент рядом с ним в войске или где-то ещё; и то, что в этих заклятиях он переходит на множественное число, вполне естественно, если не подходить к тексту формалистически.

Можно обратить внимание на определённую динамику в употреблении слов «бояре» и «князья» от договора 911 г. к договору 971 г.: в первом договоре говорилось в основном только о князьях, а бояре упоминались только однажды, в договоре 944 г. бояре и князья равноправно фигурируют, а в 971 г. упоминаются только бояре без князей. Но для этого «вытеснения» князей боярами можно подыскать разные объяснения. Возможно, это был результат стабилизации терминологии в самой Руси, где к 970-м гг. звание князей закрепилось за членами правящей династии. Если, обращаясь вслед за А. А. Горским к конкретным обстоятельствам заключения договора 971 г., предполагать, что в болгарском походе иные представители правящей династии, помимо Святослава, не участвовали (ни в летописи, ни у византийских хронистов о них не упоминается), можно объяснить и умолчание договора о «князьях». А может быть, дело здесь просто в усилении того уподобления «государственной» структуры Руси византийской, о котором было выше замечено, – как применительно к грекам писали о «болярствии», так и о руси постепенно стали говорить только о «болярах». Эти объяснения можно иметь в виду, но надо признать, что они (и возможные иные) гадательны.