Береговая стража - Дарья Плещеева

Сказочная опера, слова для которой частью написала, частью подобрала из других авторов сама государыня, как раз соответствовала положению дел при дворе. Речь там шла о непослушном царевиче, которого мудрые родители вразумляют, дав ему красавицу невесту. А кто в России непослушный царевич? То-то… И заранее все эту оперу хвалят, заранее восхищаются.

На премьере «Февея» должен был собраться весь двор, исполнители могли рассчитывать на богатые подарки. Но Федька была угрюма, ее и подарки не радовали.

— Я обещалась позировать, — сказала она.

— Я все растолкую господину Шапошникову.

Но оказалось — дело не только в репетициях. Невзирая на масленичную неделю и постоянную занятость в театре, Бориска возился с «Танцовальным словарем» и несколько запутался. А время поджимало — он хотел Великим постом завершить труд, поскольку договорился с типографщиками и даже с книготорговцами. Срок был — середина марта. И вот Бориска прибежал к Шапошникову, чье мнение высоко ценил, потому что беспокоился — все ли необходимое поместил в словарь.

Для своего детища Бориска припас много всякого добра — от поучения, как правильно снимать и надевать шляпу (тоже на сцене пригодится) до трактата о китайских плясках, написанного хоть и по-французски, но с большой долей китайского языка. И от возни с трактатом он впал в противоречивое состояние — он честно переводил все подряд, не могучи остановиться, и понимал при этом, что имена китайских императоров с мандаринами решительно никому из тех, кто ходит смотреть балеты, не нужны. Однако выбросить хоть малый кусок Бориска не решался — это казалось ему святотатством. Даже когда дошло до музыкальных тонов Шанга и Кунга — он и это исправно перевел, решительно не понимая, что за тона такие. В конце концов он перевел преогромный кусок из китайской древней истории — и завершил сей кусок словаря уж вовсе бесполезными словами: «В Пекине 20 числа первой луны 44 года, царства Кун-Лонга, т. е. 7 марта 1779 года». После чего с великим облегчением послал китайских императоров с их супругами, генералами, мандаринами и философами к чертовой бабушке.

Шапошников задерживался, и Федька по доброте душевной, а также — чтобы отвлечься от горестей, спросила его, как продвигается работа. И он заговорил!

— Все надобно разъяснить — что есть вкус, что есть грация, что есть приятности! — тряся исчерканными листами, восклицал Бориска. — И при том — что есть глиссада.

— Так это же всем известно! — удивилась Федька. — Ну, как можно не знать глиссады? Это разве что деревенские мужики с бабами не знают, а в городах-то всяк танцевать умеет и учителя для детей нанимает…

И она прошлась, показывая, насколько оно просто.

— Ты этих учителей танцевальных сама знаешь? — спросил Бориска. — Хоть одного видала?

— Как не знать — вон наш Шляпкин…

— Да Шляпкин в сравнении с ними — академический профессор! Где-нибудь в Муроме или там в Воронеже объявится беглый из Франции каторжник и объявит себя учителем.

А наши дуры-барыни и рады: ну, как может француз не быть учителем? Он не то что глиссады — плие не знает! Пяти положений не знает! А ежели где даже каторжника нет, а танцевать охота? Вот там возьмет дама в руку мой словарь и по нему начнет твердить шаги…

Федька представила себе даму, стоящую в зале у палки, одной рукой держась на нее, а второй — за толстенный том наподобие большого церковного Евангелия старой работы. Судя по Борискиному азарту, труд его жизни должен был выглядеть именно так — и по толщине, и по весу.

Из стопки, сотрясаемой в воздухе, вылетел листок, Федька его подхватила и прочитала вслух:

— «Громенар. Род почтения, употребляемого в Японии. Когда хозяин входит в дом, тогда все три раза наклоняются до земли, в чем японцы весьма искусны, и сие поклонение называется у них именем громенар, которое должен отдавать сын отцу и подданный господину».

— Вот до чего я докопался! — забирая у озадаченной Федьки листок, сказал Бориска.

— Это-то на кой в «Танцовальном словаре»?..

— А вдруг кто вздумает ставить балет из японской жизни?

— Кто? Беглый каторжник?

Федька уж была не рада, что позволила товарищу сесть на любимого конька.

— Может, в провинции окажется и человек, желающий учиться. Я льщу себя надеждой, что однажды он сыщется. Для того-то я и пишу, как плясали древние греки и как дикие канадцы танцем лечились. Когда-то ведь все это пригодится!

Тут вошел Шапошников. Федька повернулась к человеку, в чьей постели чуть было не оказалась этой ночью. Он был одет как обычно — пятнистый фартук поверх рубахи и штанов, без парика, — и выглядел как обычно: спокойные внимательные глаза, повадка человека уверенного и хладнокровного. Ей показалось странным — вот ведь могло же случиться, и как бы они друг дружке в глаза после того глядели? С Бориской-то был уговор, да и давние приятели, а этот?

— Доброе утро, сударыня, — сказал живописец. — И ты, Надеждин? Что опять не ладится?

— Типография закрыта, ну так я, Дмитрий Иванович, вы уж простите…

— Быстро говори, любезный друг. У нас с госпожой Бянкиной не так много времени, свет упустим.

— Да и у нас. Я за ней, собственно. Если она не придет на репетицию, будут неприятности.

— И что, не станешь спрашивать про свой словарь? — с недоверием поинтересовался Шапошников, снимая с мольберта раму с холстом.

— Стану…

— Сударыня, сегодня придется позировать стоя и не совсем раздетой. Становитесь на помост, я вас задрапирую. А ты, сударь, возьми стул, сядь спиной к помосту.

Вместо большой рамы живописец приладил дощечку — три на четыре вершка. Прямо на ней, установив Федьку в нужную позу и обернув ее алым муслином так, что на виду остались плечи и босые ноги по колено, он стал набрасывать фигуру. Работал он быстро, но как-то механично, больше внимания уделяя Бориске. Федька же наблюдала за ним с любопытством — ее забавляла мысль о том, как этот человек, почти лишенный чувств и страстей, мог бы вести себя в постели.

Танцовщицы делились с подругами всякими смешными подробностями, тем более, что у многих покровители были староваты для амурных шалостей и часто оказывались в неловком положении. Возможно, Шапошников потому и не стал продолжать домогательств, что природная холодность о себе заявила, — так подумала Федька и даже улыбнулась. Бывает, что и зубная прореха бессильна!

Бориска меж тем и Шапошникову задал вопрос, должен ли автор словаря беспокоиться о тех, кто самое слово «балет» впервые в жизни услышал, или создавать труд для искушенного зрителя.

— Вовремя ж ты об этом задумался! Я полагаю, чем подробнее, тем лучше, — сказал живописец. — Тем более, что словарь будут читать и танцовщики, — будь я театральной дирекцией, под расписку обязал бы их. Диво, что еще не говорят в народе: безграмотен, как танцовщик… сударыня, руку, руку!..

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});