Баллантайн - Уилбур Смит

стал что-то писать в небольшом блокноте, причем делал это с усердием, старательно выводя буквы.

Другой араб в это время вынул из сумки маленькую клетку, отбросил хлопчатобумажную накидку и вытащил на свет божий птицу с круглой головой и белым оперением. У Пенрода даже дыхание перехватило от волнения. Это был почтовый голубь.

К этому времени дервиш закончил писать, свернул листок, и они, немного повозившись с птицей, высоко подбросили ее в воздух. Голубь захлопал крыльями и стал кругами подниматься все выше и выше над рекой. Дервиши молча наблюдали, запрокинув головы, а потом закричали хором, так громко, что Пенрод без труда разобрал слова.

– Лети голубка на крыльях ангелов Господних!

– Лети быстро к груди святого Махди!

Голубь тем временем превратился в крошечную точку на голубом небе и вскоре исчез в южном направлении, где находилась ставка Махди в Омдурмане.

Пенрод отполз в сторону и побежал к верблюду. Вскочив в седло, он пришпорил животное и помчался назад к Якубу, то и дело поглядывая туда, где только что исчез почтовый голубь с донесением дервишей. Этой птице придется преодолеть расстояние не менее пятидесяти миль, но она все равно будет в Омдурмане до наступления ночи, а им с Якубом предстоят двести пятьдесят миль по безводной пустыне. Только сейчас Пенрод осознал всю трагичность их положения и ту ужасную гонку, которую придется выдержать, чтобы благополучно добраться до Хартума и доставить секретное послание Китайцу Гордону.

Осман Аталан шел в огромной толпе правоверных к большой мечети Омдурмана. Над его головой развевался личный флаг, подаренный самим Махди. Он был украшен словами из Корана, а несли его два аггагира. Люди вокруг стучали в огромные военные барабаны и громко возносили хвалу Аллаху, Махди и его халифу. Жара давила на толпу, обволакивала с ног до головы, напитанная плотной пеленой пыли, поднимавшейся в раскаленный воздух от множества ног. По мере приближения к мечети возбуждение нарастало, поскольку все знали, что сегодня хвалу Аллаху и его пророку вознесет сам Махди – светоч ислама. Ансары начали традиционный танец. Когда-то их называли просто дервишами, но Махди запретил это название, считая его унизительным.

– Благословенный пророк разговаривал со мной несколько раз и строго-настрого предупредил, что если кто-нибудь назовет моих последователей дервишами, то будет семь раз бит колючими прутьями и разжалован. Неужели я не дал гордое название и обещание рая моим самым преданным и храбрым воинам, одержавшим триумфальную победу на поле битвы под Эль-Обейдом? Разве я не приказал называть их ансарами – моими верными помощниками и последователями? Пусть они будут известны как ансары и да прославят в веках это гордое имя.

Ансары исполняли свой ритуальный танец на палящем солнце, кружась, как пыльные дьяволы, все быстрее и быстрее, и порой казалось, что их босые ноги не касаются земли. А сомкнувшиеся вокруг тесные ряды фанатичных поклонников громко визжали и выкрикивали все девяносто девять имен Аллаха: «аль-Хаким – Мудрый, аль-Маджид – Славный, аль-Хагг – Истинный…» Один за другим танцующие ансары входили в состояние священного транса, падали на землю, бились в судорогах, закатывали глаза и натужно хрипели перекошенными ртами.

Осман вошел в ворота мечети, представлявшей собой большое открытое пространство, отгороженное от остального мира стеной из глинобитного кирпича высотой не менее двадцати футов. Площадь мечети превышала восемьсот шагов в одну сторону, и всю эту громадную территорию заполняли стоявшие на коленях верующие, облаченные в традиционную джиббу. А в самом дальнем конце мечети оставалось небольшое свободное пространство, огражденное от людей плотным кольцом ансаров в черных одеждах – личных палачей Махди.

Осман медленно прошествовал к этому почетному месту сквозь густую толпу правоверных, которые услужливо расступались, давая ему дорогу, и награждали молитвами, как самого важного из всех великих эмиров. В первом ряду верующих его аггагиры расстелили на земле молитвенный коврик из прекрасно обработанной шерсти, а рядом положили шесть больших бивней слонов, добытых во время охоты в долине Атбара. Осман не спеша опустился на коврик и повернулся к узкой двери в стене, ведущей в личные покои Махди.

Постепенно дикий галдеж верующих перешел в тихий ропот, сменившийся гулкой тишиной, за которой последовали торжественные звуки омбейи, и через открывшуюся дверь в стене на площадь вышла небольшая процессия. Во главе ее величественно шествовали три халифа. Предварив таким образом свое появление, Махди всецело следовал древнему обычаю, установленному еще первым пророком Мухаммедом.

Правда, здесь должен был быть еще и четвертый халиф – аль-Сенусси, правитель Киренаики, но тот отказался признать святость Махди. Некоторое время назад он послал своего эмиссара в Судан, чтобы тот навел справки о человеке, которого все называют Махди. Посланник прибыл на место в самый разгар резни в Эль-Обейде. Он с ужасом наблюдал, как ансары казнили людей, подвергая их чудовищным пыткам, как кромсали маленьких детей и насиловали женщин. Посланник так и не решился навестить Махди, а просто сбежал оттуда и, благополучно добравшись домой, сообщил халифу о зверствах, которые видел своими глазами.

– Это чудовище не может быть истинным Махди, – заключил аль-Сенусси. – Я не хочу иметь с ним ничего общего.

Таким образом, в распоряжении Махди оказались лишь три халифа, первым из которых был, разумеется, Абдуллахи. По сравнению с ним двое других являлись полным ничтожеством. Абдуллахи повел их к молитвенным коврикам, расстеленным на небольшом возвышении. После того как они заняли свои места, наступила еще одна томительная пауза. Служитель мечети крикнул в очередной раз, и на площадь вышел главный оруженосец Махди, несший в руках символ могущественной власти своего хозяина – длинный меч, сверкающий на солнце. Его золотая рукоятка, украшенная многочисленными бриллиантовыми звездами и полумесяцами, завершалась золотым двуглавым орлом Священной Римской империи, под которым виднелась выгравированная надпись «Vivat Carolus».[9] Эта вовсе не исламская реликвия, принадлежавшая христианским крестоносцам и являвшаяся фамильным достоянием одного из европейских монархов, через несколько столетий каким-то образом оказалось в руках Махди. А за оруженосцем на площадь вышел и сам пророк Аллаха собственной персоной.

Махди был в белоснежной джиббе, искусно украшенной замысловатым золотым шитьем. Голову венчал золотой шлем с цепочкой драгоценных камней, которая могла принадлежать одному из военачальников легендарного Саладина. Он величественно ступал по дорожке между склонившимися перед ним правоверными, и многие шейхи, эмиры, муллы и воины припадали к земле и пытались подползти поближе к своему кумиру и