Могильщик кукол - Петра Хаммесфар

Разговаривая с девочкой, он медленно подвел ее через палисадник к входной двери.

В то время, когда Хайнц Люкка закрыл дверь бунгало, Якоб завел старый «мерседес» в сарай. Он сделал большой круг на обратном пути и убедился, что дорога свободна от посторонних глаз. Теперь он собирался сделать то, о чем его просила Антония, — заставить Бена положить велосипед туда, откуда он его забрал.

Якоб поднялся по лестнице. Дверь была открытой, комната Бена пустой. Еще входя в дом, он заметил, что в кухне Труды нет. Якоб предположил, что она его опередила. Однако, когда он снова спустился, она уже стояла у кухонного стола и с такой силой мокрой тряпкой драила его поверхность, что волосы упали ей на лоб.

Что-то внутри Якоба перелилось через край. Он не знал что, ярость или отчаяние. Ее занятию он не уделил никакого внимания. Спросил о велосипеде и, услышав, что тот стоит в сарае, начал орать. Почему ей пришло в голову выпустить Бена? Что еще должно произойти, прежде чем она образумится и хоть раз поразмыслит надо всем, как взрослый человек?

Труда оторвалась на короткий момент от мытья стола, отвела левой рукой волосы со лба и мягко объяснила:

— Он тоже человек. Ни одно животное не станет приносить матери домой чертополохи, только чтобы доставить ей радость. Ты не имел права бить его только за то, что он нашел велосипед.

— А нож? — шумел Якоб. — Его он тоже нашел?

Ни слова в ответ. Заметив, что Труда окончательно выбилась из сил, он глубоко вздохнул:

— Давно он уже отсутствует?

— Нет, — только и сказала она и снова стала драить поверхность стола.

Якоб поднял глаза к потолку, стараясь не терять остатки самообладания.

— Когда ты его выпустила?

Тем же монотонным голосом она сказала, что отнесла Бену завтрак и затем выпустила ненадолго во двор, только во двор, сделать несколько шагов вокруг дома. Затем пришла Таня, некоторое время поиграла с братом и снова ушла к Антонии. Бен пошел провожать сестру. Так что не нужно волноваться, по дороге с ней ничего не случится.

С каждым следующим предложением Якобу становилось все тяжелее ее слушать. Невыразительное лицо и неутомимые руки, мелькающие по поверхности стола, опущенные плечи и спутанные волосы, явное безумие, мерцающее в глазах, опровергали все, что она говорила.

Якоб, спотыкаясь, бросился из кухни, через прихожую и вниз по ступенькам. Ему и в голову не пришло вывести из сарая машину. Он понесся к перекрестку. Еще не достигнув его, он стал судорожно хватать ртом воздух, в боку закололо, перед глазами поплыли круги. Поневоле он замедлил бег. Глаза бежали впереди ног. Ни одного человека вокруг.

А если они все-таки правы? Труда, Антония. Конечно, Бен мог найти велосипед, так же как тот проклятый складной нож, выглядевший так, словно он длительное время валялся в поле под открытым небом. О других вещах Якоб ничего не знал.

Только сейчас не важно, правы они или нет. Имелось только одно решение: Бен должен быть отдан на короткое время под надежный присмотр. Только на короткое время, только ради его безопасности и в некоторой степени для собственного спокойствия. Тогда можно будет снова прийти к согласию с самим собой, забыть удары и болезненный взгляд, с которым он их молча сносил. Труда должна его понять.

Нелегко будет это объяснить Труде в теперешнем ее состоянии. Но Якобу сейчас тоже нелегко. Внутри его на весах взаимно уравновешивают друг друга: на одной чаше — ужасное подозрение и чувство вины, проистекающее из ответственности отца, на другой чаше — слабая искра надежды. И пока весы окончательно не склонятся в сторону проблеска надежды, пока он снова не сможет без подозрения смотреть на широкую спину Бена, до тех пор он должен убрать его подальше с глаз, чтобы не случилось никакой беды.

Он достиг бунгало Люкки, не останавливаясь, продолжал движение, в голове мелькнула мысль о Пауле. Если он расскажет ему свои мысли, вероятно, это поможет и Паулю.

Машинально переставляя ноги, Якоб свернул на узкую дорогу, метр за метром мимо земельного участка Хайнца Люкки. Он еще не достиг кукурузного поля, вплотную подходившего к террасе, когда услышал голос, бессмысленное бормотание, обрывки слов, от волнения смешивающихся друг с другом.

Якоб резко остановился, как будто получил удар в затылок. Он повернул налево, пробежал по газону, окружавшему террасу, перепрыгивая через ступеньки, бросился к входу. Дверь была закрыта, стекло разбито. Только несколько осколков плотно торчали в корпусе двери.

Перед встроенным в стену камином на полу лежал Хайнц Люкка. Кровь на ладонях, руках, рубашке, брюках, голова неестественно вывернута на сторону, лицо почти на спине… Якоб сразу понял: Хайнц мертв. У ног Люкки лежала Таня: короткая белая юбка испачкана кровью, тонкая кофточка — вся разодранный окровавленный лоскут.

Бен стоял рядом с сестрой, кудрявые растрепанные волосы спадали на глаза. Он беспорядочно размахивал в воздухе руками, у его ног валялся окровавленный нож.

Губы не поспевали за словами, которые он старался произнести. Но Якоб знал их все: «друг», «руки прочь», «прекрасно», «больно», «сволочь», «прекрасно делает?».

Одно мгновение Якоб слышал его бормотание, даже не успев за этот миг все осознать. Услышал свой вопль, одним прыжком оказался у камина, схватил длинную кочергу, отпрыгнул назад, уже с занесенной для удара рукой.

«Теперь — конец! — прокричал он. — Раз и навсегда».

Со свистом рассекая воздух, кочерга опустилась вниз. Бен еще какое-то время постоял, качаясь между лежащими на полу телами. Затем рухнул.

* * *

Тем временем Труда все продолжала драить поверхность стола, не в силах ни думать, ни чувствовать, ни даже нормально смотреть. Перед ее глазами колыхалась серая пелена, время от времени полностью лишая ее слуха. В какой-то момент пелена в ушах разорвалась от равномерно возрастающих и убывающих звуков. Они были далеко, очень далеко. Звуки сирены, которые внезапно смолкли. Но Труда поняла: что-то случилось.

Она отложила в сторону тряпку и села на стул. Голову пришлось подпереть рукой, вторую руку прижать к груди. Под ребрами горело как в огне. Огонь поднялся к плечу, охватил пламенем левую руку, и она полностью онемела. Однако голова стала ясной. Настолько ясной, что Труда мгновенно поняла: отправившийся ко двору Лесслеров Якоб, должно быть, уже дошел и узнал, что Бен нашел на этот раз. Звуки сигнальной сирены, наверное, относились к Паулю и Антонии, возможно, к Якобу тоже.

Под пеплом еще оставались остатки разума, чуть больше того, чем располагал Бен. Они были силой, толкавшей ее вперед. До тех пор, пока она могла шевелить хотя бы пальцем, она не бросит своего сына в беде.

С большим трудом Труда доползла до сарая, судорожно хватая ртом воздух, и, не обращая внимания на огонь в груди, села в старый «мерседес». Уже давно из-за проблем с сердцем она не садилась за руль. Но сейчас ничего другого не оставалось, с велосипедом она не успеет предотвратить самое худшее, забрать Бена и уйти с ним — очень далеко — в сарай, где так много балок.

С глазами, почти ослепшими от серой пелены, огнем, наполовину уничтожившим внутренности, левой рукой, бессильно лежащей на коленях, Труда подъехала к перекрестку, свернула, доехала до следующего перекрестка. Дальше двигаться было невозможно: дорога заблокирована тремя машинами — двумя патрульными и машиной «скорой помощи».

Входная дверь в дом Хайнца Люкки распахнута настежь. Труда вышла из машины. У нее возникло чувство, как будто она, пробираясь, через горы ваты, приближается к открытой пропасти, ведущей в ад. Командир и его палач, других мыслей в голове Труды не осталось.

Она еще смогла дойти до двери, ведущей в жилое помещение. Та тоже стояла широко распахнутой. В просторном помещении царила невообразимая толчея. Как много людей сидят на корточках на полу, стоят у двери террасы, лежат на носилках. Еще две или три секунды, бесконечно долгое время, за которое Труда, игнорируя огонь внутри, пыталась осознать, что же произошло.

Вот лежит изящное тело ее младшей дочери, вокруг на коленях стоят трое, занимаются перевязками, ставят капельницу и что-то еще. Перед камином лежит кто-то, уже накрытый покрывалом. И рядом еще один, которого Труде не удавалось разглядеть, так как вокруг него тоже сгрудились два санитара и врач «скорой помощи», но его она узнала бы даже лежащим во мраке под кучей старых костей.

Огонь в груди полностью лишил ее дыхания, ударил в спину с силой топора, выбил почву из-под ног и бросил лицом на дорогой ковер. Железный коготь все глубже проникал в дрожащую мышцу, заставляя ее сокращаться. Одна часть ее умерла тотчас же, и с неистовой последней болью для Труды наступил горький конец.

Последующие дни и недели

Известие о событии, происшедшем в бунгало Люкки, стремительно разнеслось по округе, о чем, конечно же, позаботилась Тея Крессманн. Уже на следующий день в кафе Рюттгерс она напомнила о предостережениях Герты Франкен, которые, к сожалению, тогда никто серьезно не воспринял. Тея сожалела о судьбе порядочного человека и гражданина Хайнца Люкки, поплатившегося жизнью за доверие к Бену и попытку ему помочь. Она выказывала свое уважение Якобу, осознавшему в конце концов ответственность отца и разбившему сыну череп, чтобы впоследствии монстр не затерялся в какой-нибудь психиатрической лечебнице, обременяя расходами на свое содержание честных налогоплательщиков.