Тигана - Гай Кей

Это было плохо, потому что в присутствии зрителей солдаты теперь вынуждены были недвусмысленно утвердить свой авторитет. То, что было игрой, когда совершалось без свидетелей, теперь превратилось в нечто другое. Дианоре хотелось, чтобы отец вернулся от Дейзы, хотелось, чтобы принц Валентин вернулся живой, чтобы мать вернулась из тех краев, где она сейчас странствовала.

Она смотрела. Чтобы разделить это. Чтобы стать свидетелем и запомнить, уже тогда зная, что такие вещи будут иметь значение, если вообще что-то будет иметь значение в последующие дни и годы.

Солдат с обнаженным мечом очень осторожно уперся его кончиком в грудь брата. Лезвие отражало солнечный свет. Это был рабочий клинок, меч солдата. Люди, собравшиеся вокруг, слегка зашумели.

Брат произнес, почти с отчаянием:

— Они не могут запомнить это имя. Вы знаете, что не могут. Вы нас уничтожили. Разве необходимо продолжать причинять боль? Разве это необходимо?

«Ему ведь всего пятнадцать лет, — молилась про себя Дианора, мертвой хваткой вцепившись в подоконник оцепеневшими пальцами. — Он был слишком молод, чтобы сражаться. Ему не позволили. Простите ему это. Пожалуйста».

Четверо торговцев из Азоли, как один, быстро отступили в сторону. Один из солдат — тот, кто смеялся, как петух, — смущенно переступил с ноги на ногу, словно сожалея, что дело зашло так далеко. Но вокруг уже собралась толпа. Мальчишке дали шанс. Теперь же выбора не оставалось.

Меч осторожно двинулся вперед, потом назад. Сквозь прорванную голубую тунику показалась струйка крови, ярко блеснувшая под весенним солнцем, словно потянулась за острием меча, потом потекла вниз, пачкая голубой цвет.

— Имя, — тихо повторил солдат. Теперь в его тоне не было легкомыслия. Он был профессионалом и готовился убить, поняла Дианора.

Она была свидетельницей, памятью. Она увидела, как ее младший брат расставил ноги, словно хотел утвердиться на почве площади. Кулаки его опущенных рук сжались. Голова запрокинулась, лицо поднялось к небу.

А потом она услышала его крик.

Он сделал то, что от него требовали, подчинился приказу, но не мрачно, или почтительно, или со стыдом. Упираясь ступнями в землю отцов, стоя перед домом своей семьи, он посмотрел на солнце, и из самой глубины его души вырвалось имя.

— Тигана! — закричал он, чтобы все слышали. Все, кто находился на площади. И еще раз, еще громче: — Тигана! — А потом в третий, последний раз, на самой верхней ноте голоса, с гордостью, с любовью, с вечным, неугасимым вызовом в сердце. — ТИГАНА!

Этот крик прозвенел над площадью, вдоль улиц, донесся до окон, из которых смотрели люди, пролетел над крышами домов, уходящими на запад, к морю, или на восток, к храмам, и намного дальше — звук, имя, скорбь, брошенные в ясность весеннего дня. И хотя четверо купцов не могли удержать в памяти это имя, хотя солдаты не могли его запомнить, но женщины у окон, и стоящие рядом дети, и мужчины, застывшие на улице и на площади, ясно его расслышали, и впустили в себя, и они-то смогли услышать и запомнить гордость, звучавшую в этом уносящемся крике.

И, оглянувшись вокруг, солдаты ясно это увидели и поняли. Это было написано на лицах стоящих вокруг них людей. Он сделал только то, что они сами ему приказали, но игра вывернулась наизнанку, она пошла не туда, куда надо, что они смутно поняли.

Конечно, они их избили.

Кулаками, ногами, повернутыми плашмя клинками мечей, чтобы уберечь лезвие. Наддо тоже — за то, что он присутствовал и, таким образом, был участником. Но толпа не рассеялась, что обычно происходило, когда кого-то избивали. Они смотрели в молчании, неестественном для такого количества людей. Единственным звуком были удары, так как ни один из мальчиков не закричал, а солдаты молчали.

Когда все было кончено, они разогнали толпу, с угрозами и проклятиями. Собираться в толпу было незаконно, пусть даже они сами ее собрали. Через несколько секунд никого не осталось. Только лица за полузадернутыми шторами в окнах верхних этажей смотрели на площадь, пустую, если не считать двух мальчиков, лежащих в оседающей пыли. На их одежде ярко выделялись пятна крови. Вокруг пели птицы, они не замолкали на протяжении всей сцены. Дианора это запомнила.

Она заставила себя остаться на месте. Не бежать к ним вниз. Позволить им справиться самим, это было их право. И в конце концов она увидела, как ее брат поднялся, медленно, рассчитывая движения, словно глубокий старик. Увидела, как он заговорил с Наддо, а потом осторожно помог ему встать. А затем, как она и предвидела, брат, испачканный, окровавленный, сильно хромая, повел Наддо на восток, не оглядываясь, к тому месту, где их ждала сегодня работа.

Дианора смотрела им вслед. Глаза ее оставались сухими. Только когда они повернули за угол в дальнем конце площади и пропали из виду, она отошла от окна. Только тогда разжала побелевшие пальцы. И только тогда, вдали от всех взоров за опущенными шторами, она позволила прорваться слезам: слезам любви, жалости к его ранам и огромной гордости.

Когда мальчики в ту ночь вернулись домой, они со служанкой нагрели воды и приготовили им ванну, а потом как умели стали лечить их раны и черно-багровые синяки.

Позже, за ужином, Наддо сказал, что уходит. Сегодня же ночью, сказал он. Это уже слишком, сказал он, неловко ерзая на стуле и обращаясь к Дианоре, так как ее брат отвернулся после первых слов Наддо.

Здесь нельзя жить, говорил Наддо с настойчивой страстностью, еле шевеля разбитыми и распухшими губами. При таких жестоких солдатах и еще более жестоких налогах. Если молодой человек, такой, как он сам, надеется что-то успеть в жизни, сказал Наддо, ему следует убираться отсюда. Он говорил с отчаянием, его глаза умоляли о понимании. Он все время бросал нервные взгляды на ее брата, который теперь совсем повернулся к ним спиной.

— Куда ты пойдешь? — спросила его Дианора.

— В Азоли, — ответил он. Это суровый, дождливый край, невыносимо жаркий и влажный летом, это всем известно. Но там есть место для свежей крови. Жители Азоли приветливо встречают приезжих, как он слышал, более приветливо, чем на барбадиорских землях на востоке. Он бы никогда не пошел в Корте или Кьяру. Люди из Тиганы туда не переселяются, сказал он. Ее брат на это что-то буркнул, но не обернулся; Наддо снова взглянул на него и глотнул, адамово яблоко подпрыгнуло в его горле.

Еще три молодых человека планируют уйти, сказал он Дианоре. Хотят выскользнуть из города сегодня ночью и пробираться на север. Он и раньше знал об этом, сказал он. Но не мог решиться. То, что случилось сегодня утром, решило за него.

— Да освещает Эанна твой путь, — ответила Дианора, совершенно искренне. Он был хорошим учеником, а потом отважным и преданным другом. Люди все время уезжали. Провинция Нижний Корте стала плохим местом в плохое время. Левый глаз Наддо полностью закрыла опухоль. Его вполне могли убить сегодня днем.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});