Неизвестный солдат - Вяйнё Линна

– Ежели кто хочет идти, пусть идет. Я не пойду.

– Без отделенного и мы не пойдем, – подхватил Рахикайнен. – Разве мы, серая скотинка, можем управиться с поручением одни, без руководителя?

– Сказали тоже: тропу круглыми камнями, хи-хи-хи.

Ванхале было смешно: он и не думал выполнять приказ. И Суси Тассу не хотел идти без Рокки, это было ясно, ибо он во всем равнялся на друга.

Коскела доложил Ламмио, что отделение отказалось выполнить приказ, и подчеркнул, что он лично сделал лишь то, что требует его положение старшего по званию, то есть передал приказ и доложил о его невыполнении. Тогда Ламмио лично приказал Рокке явиться на командный пункт, и тот ответил:

– Почему бы и нет? Сходить можно.

Напевая себе что-то под нос, Рокка двинулся в путь. Он то и дело останавливался и ел ягоды, которые росли вдоль тропы, так что Ламмио готов был лопнуть от ярости, когда Рокка явился к нему часа два спустя. Нимало не смущаясь, он вошел в блиндаж и сел без разрешения, положив фуражку на стол. В руке у него было несколько былинок, на которые он по дороге насадил ягоды, и, разговаривая, он снимал ягоды одну за другой и отправлял себе в рот. Прежде чем Ламмио успел что-нибудь сказать, он спросил:

– Ну, в чем дело?

Ламмио, тщательно взвесив каждое слово, произнес:

– Слушайте, Рокка. Вы, кажется, всерьез вступили в открытый конфликт с дисциплиной.

– Что это значит? Говори яснее. Я крестьянин с Перешейка и не понимаю таких тонких речей.

– Вы ведете себя гак, словно воинская дисциплина вас не тревожит.

– Она меня и не тревожит.

– Ну так потревожит, обещаю вам.

– Никто никогда не заставит меня взять в руки помело для уборки дерьма.

– Помело? Говорите яснее.

– Неужто ты не знаешь, что такое помело? Там, на западе, эту штуку называют шваброй. Как правильней, по-твоему? По мне, так стрижено-брито, разве не так? Мужики с запада всю войну спорят об этом с теми, кто с востока, но так ни к чему и не пришли.

– Я не исследователь диалектов. Я ваш командир роты и пытаюсь вам втолковать, что существует такая вещь, как воинская дисциплина.

– А, черт! Чтобы я мел лужайку и клал камни вдоль тропы? О чем ты думал, когда додумался до этого?

– Вы надерзили полковнику-инспектору, я получил на вас жалобу и должен вас наказать. Но я счел наказание нецелесообразным и назначил вам эту работу, чтобы посмотреть, выполняете вы приказы или нет. Если нет, я буду вынужден дать делу дальнейший ход. Я дал приказ всему вашему отделению, потому что ваши солдаты во всем похожи на вас. Ваш пример дал плоды хуже некуда. Ваш предшественник младший сержант Лехто во всем был похож на вас, а теперь и весь взвод пошел по вашим стопам и стал дерзким и своевольным.

– Думаешь, я послушаюсь?

– Во всяком случае, я бы вам советовал. Вы одиноки и ничего не сможете предпринять. Ваша дерзость сходила вам с рук до тех пор, пока ее терпели, но теперь этому конец.

– Думаешь, я испугаюсь?

– Нисколько. Я умею ценить храбрость в других, потому что сам храбрый человек. Но вы уже долгое время требуете за свою храбрость слишком высокую цену. Я давал вам поблажки сверх всякой меры. Думал, вы возьметесь за ум. По вашим заслугам вы могли бы стать кавалером креста Маннергейма, если бы были достойны его во всех других отношениях. Если бы вы вели себя так, как подобает солдату и в особенности унтер-офицеру, я мог бы обещать вам крест Маннергейма с такой же легкостью, с какой протянул бы вам сигарету. Некоторые получали его за гораздо меньшие заслуги, чем у вас. Я отлично знаю, что в позапрошлую зиму вы вытащили батальон из трудного положения, возможно, даже спасли его от разгрома. Признаю, что в бою вы показали себя лучшим из всех солдат, каких я когда-либо видел, а среди них были безумно храбрые люди. Но не убаюкивайте себя надеждой, что этим все оправдывается.

Рокка положил в рот ягоду и полушутя-полусерьезно заявил:

– Слушай, сделай меня кавалером креста Маннергейма, а? Они деньги получают.

– Я уже сказал, что это исключено. Это означало бы ставить всем в пример недисциплинированного солдата. Вы с вашей дерзостью опаснее Хонкайоки, который поднимет армию на смех… Впрочем, я и этому положу конец. У вас есть возможность все исправить, если только вы и ваше отделение придете и выполните назначенную вам работу.

– Я этого не сделаю.

– Значит, пойдете под военный суд.

– Это значит и многое другое. Видишь ли, я тоже кое-что тут обдумал.

Резвая беззаботность Рокки постепенно исчезала. Он дрожал всем телом, и, хотя пытался изобразить на лице улыбку, его голос вибрировал от ярости.

– А теперь послушай меня, мой милый. Со мной такие штуки не пройдут! Ты думал сломать мне хребет, ну так знай: это у тебя не выйдет, и ни у кого другого тоже. Моя жена дома, на Перешейке, беременная, но сама ходит на поле убирать рожь, а ты, сопляк, хочешь заставить меня украшать камешками твои дорожки! Нет, черт, неужто ты думаешь, что я буду терпеть без конца? Я целый год делал кольца, и деньги за это вложены в стены моего нового дома, который я никогда не увижу. Теперь я делаю подставки для ламп, чтобы мне было с чем приняться за постройку новой лачуги. А офицеры украшают свои блиндажи и чернят мебель паяльными лампами, а потом газеты помещают снимки: «Блиндаж, который солдаты такой-то части построили своему любимому командиру». Еще бы им не строить, ежели приказывают! Но я в такие игры не играю. Можешь мне поверить. Неужто ты не видишь, к чему все идет? Думаешь, противник скажет нам: сидите здесь, сколько вам хочется? Нет, долго так продолжаться не может, и скоро мы опять окажемся по уши в дерьме. Половина из нас даст дуба, а вы, идиоты, все долбите нам об этой проклятой дисциплине. Ежели и дальше так пойдет, вам придется еще кой-кого расстрелять. Говорю тебе еще раз: не заставляй меня заниматься такими бирюльками. Я делаю на войне то, что от меня требуют, но в игрушки не играю. А теперь делай что хочешь. Военный суд так военный суд! Только не забывай, что я не дам убить себя, как собаку. Вы расстреляли тех двух парней возле бани. Но меня так просто не убьешь, сперва еще кто-нибудь поплатится жизнью, а то и не один. Так и запомни. Ну, я пошел.

Рокка схватил фуражку, подобрал с полу упавшую былинку с ягодами и ушел. Ламмио молчал. Он просто не успел больше ничего сказать. Ему действительно было не по себе, ибо искренний гнев Рокки расшевелил что-то в его душе. С минуту он чувствовал себя совершенно беспомощным, ему казалось бесполезным продолжать борьбу после всего того, что сказал Рокка. Но потом он подумал: а не берет ли Рокка его на пушку? Ламмио вспомнил, как Рокка, уходя, подобрал свои упавшие ягоды, и его предположения переросли в уверенность. Рокка, конечно, отчаянный малый, но в данном случае он лишь пытался, пустив в ход пустые угрозы, выпутаться из положения. Если бы он действительно разозлился не на шутку, он бы не заметил упавших ягод.

Ламмио соединился по телефону с Сарастие и доложил ему о случившемся. Сарастие сначала колебался, но после того, как Ламмио стал настаивать и придал делу соответствующую окраску, наконец согласился на то, чтобы вызвать завтра Рокку в батальон и допросить его по всей форме, с протоколом. Сарастие знал как сильные, так и слабые стороны Рокки, потому он долго колебался. Но Ламмио приводил веские аргументы. Дерзость Рокки была общеизвестна, история с полковником – далеко не единственная в своем роде, и рассказы о его строптивости легендой ходили среди солдат, вызывая у них восхищение. Такой пример был опасен. Но был ли менее опасен пример противоположного свойства? С точки зрения личных боевых качеств Рокка был лучший солдат в батальоне. Это тоже уже стало легендой. И такого-то человека послать на несколько недель дрызгаться в болоте? Или даже лишить звания унтер-офицера? Как это подействует на моральное состояние солдат?

Сарастие досадовал, что вообще дал Ламмио раздуть, это дело. Унизить Рокку нарядом на работы и таким образом вынудить его к повиновению – это была попытка с негодными средствами.

Однако Сарастие был отчасти и уязвлен лично, а потому согласился с предложением Ламмио. Он не допустит, чтобы еще какой-нибудь инспектор дал дурной отзыв о его батальоне.

II

В те дни взводу Коскелы опять настал черед «сидеть на Миллионном». На этот раз им пришлось занять опорный пункт Малый Миллионный, который был более опасен. Топографически оба Миллионных, в сущности, представляли собой один опорный пункт – они располагались на одном и том же склоне холма, – но занимали их каждый раз два различных взвода. «Малый Миллионный» располагался правее, где склон холма спускался к узкому заливу озера. У этого залива укрепления кончались, и связь со следующим опорным пунктом поддерживалась патрулями. До позиций противника здесь было сто – сто пятьдесят метров. За ними местность снова повышалась. Оттуда и с другой стороны залива, который уходил дугой вправо, оба опорных пункта обстреливались прямой наводкой. Именно этот перекрестный огонь и делал опорные пункты такими опасными. Ввиду близости противника позиции были оборудованы кое-как. Так, отсутствовали проволочные заграждения, окопы были мелкие, без деревянной обшивки и к тому же во многих местах обвалившиеся от постоянного артиллерийского огня. Конечно, и здесь иногда бывало спокойно, но в общем и целом приходилось вертеться быстрее, чем на других опорных пунктах.