Заговор против Гитлера. Деятельность Сопротивления в Германии. 1939-1944 - Гарольд Дойч

Во время встречи Остера и Гизевиуса с Вицлебеном произошел инцидент, который впоследствии стал причиной разрыва отношений между Остером и Гальдером. Утренний разговор с Мюллером не побудил Остера к большей осторожности в обращении с документами, являвшимися в высшей степени компрометирующими. Два экземпляра воззваний Бека, которые Остер торжественно сжег в пепельнице в присутствии Мюллера, очевидно, были у него далеко не последними. Как минимум один набор этих документов у него сохранился, и он продемонстрировал его Вицлебену в ходе их встречи. Увидев их, Вицлебен среагировал жестко: «Вы что, везли все это с собой в машине? В таком случае я больше не хочу вас видеть».

Генерал, правда, затем несколько смягчил тон, что, к сожалению, ослабило воздействие на Остера полученного им замечания. В этот же вечер Остер допустил еще большую неосторожность, граничащую с безалаберностью, если не с безрассудством. Поскольку вторая половина дня 8 ноября была очень занятой, Остер и Гизевиус никак не успевали вернуться в тот же день в Берлин. Единственное, что им удалось сделать, – это добраться до Франкфурта, где им пришлось остаться до утра. Это позволило страшно уставшему и измотанному Остеру провести вечер в офицерском казино, где он пил и изливал душу в компании офицеров. Остер, совершенно забыв обо всякой осторожности, разразился такими тирадами против нацистского режима, что его товарищам пришлось поскорее увести его в другое помещение, где были только его единомышленники. В довершение ко всему он оставил в казино экземпляры воззваний Бека, а также список предполагаемых членов нового временного правительства. К счастью, документы подобрали надежные люди, которые вернули их Остеру.

Вся эта история каким–то образом достигла ушей Винсенца Мюллера, который был, безусловно, весьма рассержен и возмущен тем, что Остер разыграл перед ним спектакль со сжиганием документов в пепельнице. К несчастью для Остера, именно Мюллера Вицлебен направил с посланием к Гальдеру, помимо прочего, он просил передать Гальдеру о необходимости проявлять большую осторожность и бдительность с компрометирующими материалами, причем в этой связи упомянул и имя Остера в качестве примера неосторожного обращения с ними. Как указывает Мюллер в своих записях, опубликованных после его смерти, он передал Гальдеру критические замечания Вицлебена в отношении Остера в очень умеренных тонах, при этом подчеркнув высказанное Вицлебеном убеждение, совпадавшее с его собственным, что Остер «абсолютно надежен». Информация, переданная Остером, была воспринята Гальдером остро критически, чего Вицлебен вовсе не желал, и это создало соответствующий отрицательный контекст, в рамках которого Гальдер уже и воспринял информацию об опрометчивом и безрассудном поведении Остера тем вечером во Франкфурте.

Конечно, возмущение Гальдера вполне можно понять, однако следует отметить, что его реакция была обострена также и постоянной критикой со стороны Тирпиц–Уфер и бесконечным давлением, которое оттуда на него оказывали. В реакции Гальдера отразились и те напряжение и нервотрепка, которые он испытал за последнее время, в том числе и в ходе общения с представителями оппозиции из абвера. Гальдеру представился повод излить все, что у него накопилось, и он сполна отыгрался на Остере, которому явно не повезло, что именно в такой момент он попался ему под руку. Гроскурту было поручено передать своему другу самое серьезное и жесткое предупреждение, и хотя Гроскурт, выполняя это поручение, максимально смягчил формулировки Гальдера, а также не стал информировать об этом Канариса, как предлагал Гальдер, Остеру в любом случае путь в ОКХ отныне был закрыт.

Вторая неделя ноября оказалась для членов оппозиции столь же нервной и напряженной, как и предыдущая. В начале вечера 7 ноября в Берлин пришло совместное послание короля Бельгии и королевы Нидерландов, в котором они предлагали в качестве жеста доброй воли свои посреднические услуги по достижению мира. Эриху Кордту выпало отвезти этот документ в рейхсканцелярию. Когда Кордт туда приехал, он застал Гитлера в приемной, где тот раздавал указания своим адъютантам, ординарцам и помощникам. Фюрер собирался уезжать в Мюнхен на празднование годовщины «пивного путча» 1923 года, которая теперь ежегодно отмечалась, и привезенное Кордтом послание, как казалось, не вызвало у Гитлера ни малейшего желания тратить на него время. «Нам сейчас надо уезжать, – недовольно бросил он Кордту. – Скажите голландцам и бельгийцам, что я сейчас в дороге и со мной нельзя связаться. Нет никакой необходимости отвечать на это предложение прямо сейчас».

Голландско–бельгийское предложение поступило очень некстати с точки зрения планов пропагандистского наступления, которые уже были разработаны фюрером. Теперь реализация этих планов оказалась под угрозой. Гитлер уже поручил средствам пропаганды подать соответствующим образом предоставленный им, по его поручению, специально подобранный материал о якобы имеющем место нарушении Бельгией нейтралитета, что выразилось в том, что она стала все более и более склоняться на сторону Франции. Гитлер приказал журналистам, подавая этот материал, «пустить свою фантазию во весь опор»[146].

Осуществлять нападение на страны, которые только что предложили свое посредничество в поисках мира, означало взять на себя еще большую ответственность, чем во время оглашения планов наступления в первый раз. Гитлер, скорее всего, уехал из Берлина недовольным и рассерженным.

Знай Гитлер обо всем, что тогда происходило, у него на руках было бы еще одно очень веское обвинение в адрес тех, кто выступал против его военной политики. Помимо уже упоминавшихся акций, которые потихоньку, «на стороне», предприняли Варлимонт и Паппенгейм, оппозиция прилагала усилия к тому, чтобы побудить страны Бенилюкса выступить в роли посредников по заключению мира. В конце октября 1939 года Герделер встретился с германским послом в Брюсселе Карлом фон Бюловом–Шванте и передал ему устное предложение от Вайцзеккера попытаться начать мирные переговоры через короля Бельгии. Посол среагировал немедленно; он тут же пригласил на ужин графа Капелле, секретаря короля Леопольда, и поведал ему о тех опасностях, которые поджидают Бельгию в случае начала немецкого полномасштабного наступления на Западе. О том, какое впечатление произвело это заявление на Капелле, видно из того, что в этот же вечер он сообщил о разговоре с Бюловом–Шванте королю Леопольду, а король, опять же этим вечером, пригласил германского посла пожаловать к нему на следующее утро. Причем, когда тот приехал, его провели через задние ворота королевского парка в королевские покои, которые использовались для особо важных доверительных встреч. Бюлов–Шванте высказал предположение, что речь Гитлера, произнесенная 6 октября 1939 года, не привела к началу мирных переговоров, поскольку ни Гитлер, ни Риббентроп не учли необходимых дипломатических тонкостей. Перед тем как оглашать мирные предложения в публичном выступлении, нужно было передать их англичанам через третью сторону по дипломатическим каналам; в этом случае они отнеслись бы к этим предложениям не как к пропаганде, а более серьезно. Возможно, следовало бы донести это предложение до сведения короля Эдуарда, указав при этом, что оно поступило из «надежного, хорошо информированного высокопоставленного источника». Таким довольно окольным путем посол, чье истинное мнение о предложении, сделанном Гитлером в его речи, было, вполне вероятно, совсем иным, сумел намекнуть королю, что тот может выступить с предложением о посредничестве.

Перед тем как предупредить об опасности и соответствующим образом настроить Капелле, Бюлов–Шванте слетал в Гаагу и предложил своему коллеге по «дипломатическому цеху», германскому послу графу Цеку, предпринять аналогичные шаги по отношению к голландскому правительству, чтобы побудить его к соответствующим действиям. Неизвестно, взял ли все дело Цек на себя либо же английский король получил информацию от коронованной особы Бельгии или Голландии либо же от обоих сразу. В любом случае англичане информацию о планируемом шаге по мирному посредничеству получили; но следует отметить, что вряд ли все произошло бы столь оперативно, не будь этот процесс активно простимулирован со стороны германской оппозиции. Так, Остер решил не дожидаться сложа руки возвращения Саса в Берлин и предупредить Бельгию и Голландию по другим каналам. Когда 6 ноября стало известно о том, что приказ о наступлении Гитлером окончательно отдан, причем в нем содержалось кодовое слово–пароль, а также о том, что попытка переворота так и не предпринята, поскольку наполовину решившийся действовать Гальдер утерял и оставшуюся половину своей решимости, Остер направил Альбрехта фон Бернсторфа сообщить в бельгийское и голландское посольства в Берлине, что ожидает их страны 12 ноября. По крайней мере, в Брюсселе сигнал тревоги был услышан, и король Леопольд прореагировал немедленно: он тут же отправился на машине в Гаагу, где обсудил ситуацию с королевой Вильгельминой, и они выступили с совместным призывом к миру и предложением о мирном посредничестве.