Желания - Ирэн Фрэн

В другое время Тренди попытался бы найти кого-нибудь, чтобы спросить дорогу. Но сегодня ему никого не хотелось видеть. У него было впечатление, что он несет порчу, очень заразную порчу. Чтобы избавиться от преследовавшего его голоса, он сначала перебегал с этажа на этаж. Все напрасно. Голос обволакивал его, притягивал к себе, сдавливал, словно кольца гигантской змеи. Тренди стало холодно. Запах здесь был такой же, как в библиотеке, а иногда к нему примешивался запах китайской кухни: вероятно, охранники перед началом спектакля разогревали себе еду.

От ложной двери к тупику, от коридора к лестнице Тренди, в конце концов, добрался до крыши. На фризах, пальметтах, покрытых облезлой позолотой лавровых гирляндах остановившихся маятниках, чудовищных крыльях бронзовых ангелов еще сохранилось немного снега. В свете полной луны украшавшие слуховые окна лиры походили на дьявольские рога. Тренди взглянул вниз, и что-то привлекло его внимание, что-то неотразимое. Возможно, Париж и его звуки — город возбужденный и бодрствующий, больше не знавший сна, океан колдовских камней, Вавилон, высиживающий своих чудовищ. Тренди покачнулся и потерял равновесие. Ему чудом удалось устоять. Он покрылся холодным потом. Это головокружение, подумал Тренди, вызвано свинцовыми табличками. Надо избавиться от них как можно скорее, но как? Он вынул таблички из кармана, и тут одна из них выскользнула из рук. Тренди увидел, как она съехала по маленькой, покрытой толем крыше, а затем исчезла в отверстии водосточной трубы. Он сунул другую пластинку в карман. У него не хватило смелости посмотреть выгравированное на ней имя. Почти ничего не понимая в магии, Тренди догадывался, что эту оставшуюся можно избавить от колдовства. Каким образом? У него не было ни малейшего представления. В библиотеке он читал всевозможные заклинания, но не пытался их запомнить. Тренди пожалел, что здесь нет Нюманса. Однако следовало как можно быстрее уйти из этого проклятого места. Тренди боялся сойти с ума. Он вновь побежал. Нащупал в кармане ключ от музея и постарался успокоиться. Надо найти выход. Едва Тренди спустился с крыши и оказался в коридорах Оперы, как его вновь начал преследовать голос Констанции. Звук был таким ясным, что он мог без труда понять все слова текста Дрогона. Баритон — по всей вероятности дьявол — обращался к Сансинее: Властитель преисподней я / Пойдем, пойдем скорей со мной / Невеста черная моя /Восстал из ада я за тобой / О, твое имя, Сансинея / О, этот сладкий вздох… Стиль больше напоминал витиеватые фразы Сириуса. Это было не похоже на Дрогона. Тот Дрогон, которого знал Тренди, должен был дать своему литературному рабу точные инструкции и терзать его до тех пор, пока не получит достойного результата.

Теперь Крузенбург пела превосходно. Голос ее взмывал вверх под аккомпанемент гобоя, в нем звучало что-то человеческое — больше чем беспокойство, настоящая боль, волнение. В наиболее сложных пассажах звучание иногда искажалось, но голос все равно оставался более близким, более живым. Констанция наконец настроилась на свою героиню, она стала такой, какой Тренди видел ее в любви, с той жадностью, что была ее слабым местом, мучительной жаждой власти. «Огня я жажду», — молила она, и любой, кто ее слышал, понимал, что все ее существо пожирает огонь. Никогда еще у нее не было такой прекрасной роли: музыка «Сансинеи» была создана для нее тем, кто, несомненно, знал ее лучше всех, Дракеном. Но сможет ли полюбить ее публика за самую интимную правду? Дьявольская любовь, подумал Тренди. Если слишком отдаваться ей, все иллюзии развеиваются и публика уже хочет любить не Констанцию, а ее образ, призрак, ужасную Крузенбург.

Он вспомнил, каким ледяным был ее взгляд, когда она смотрела на него обнаженного. Вспомнил, что глаза дивы тогда слегка затуманились — это единственное, что выдало ее чувства. Тренди был настолько поглощен мыслями о ней, что снова заблудился. Идя к выходу, он теперь все время спускался. Коридоры были по-прежнему пусты. Иногда он попадал в танцевальный зал с пологим полом, приток воздуха позволял думать, что выход близко. Он бежал, врезался в закрытую дверь, возвращался обратно, проходил через другой зал, попадал в гримерные, забитые костюмами для прошлых или будущих спектаклей. Тренди перешел даже стеклянный мост, решил, что спасен, и вновь заблудился. Он никогда не попадал в подобный лабиринт. Коридоры «Дезирады» и библиотеки не шли с ним ни в какое сравнение. В театре не было никаких указателей. Один раз Тренди почудилось, что он нашел спасение: он увидел на стене плакат, исчерченный красными линиями. Тренди решил, что это план. Каково же было его разочарование, когда это оказалось административное объявление о стандартизации двух тысяч дверей и восьми тысяч ключей в этом величественном здании. Тренди выругался.

Он шел все дальше и дальше. Голоса он больше не слышал. На повороте одного коридора, между кирпичными колоннами Тренди заметил воду. Тогда он вспомнил, что театр стоит на озере, а вернее, на резервуаре, устроенном под зданием на случай непредвиденного пожара. Недалеко от этого места Тренди обнаружил настоящий склеп голосов, в котором хранились записи певцов и певиц былых времен. Позднее, в порыве сентиментальности, неподалеку был установлен надгробный камень в память Ирис Ван Браак. Вода в озере была черной и тихо плескалась. Тренди остановился, чтобы сориентироваться. Он не понимал, как мог заблудиться, и испытывал такое же неприятное ощущение, как в день приезда на «Светозарную»: не он сбился с дороги, а его сбили. Тренди уже решил, что ему никогда не выбраться отсюда, как вдруг ему вспомнилась одна фраза из книг, прочитанных в библиотеке: Черная магия есть магия огня. Чтобы преодолеть ее, воспользуйся водой. Тренди не помнил книги, в которой он это прочитал, может, это был «Великий Альберт», но, точно, не «Инфернальный словарь». Он не помнил также, надо ли было произносить магические заклинания, сыпать прах, рисовать пентаграммы. Но у него не осталось больше ни времени, ни выбора. Тренди попытался рассмотреть на оставшейся у него свинцовой табличке имя. Освещение было слабым, но при желании прочитать было можно. У него не хватило смелости. К тому же стоило ли всерьез принимать эту магию? Можно ли верить, что, если погрузить пластинку в черную воду, тот, чье имя начертано на ней, будет спасен, а другая пластинка, затерявшаяся в лабиринтах Оперы, обречет на смерть того, кому певица желала зла? Тренди знал только, что потерял одну пластинку. Даже если бы ее нашли, кто бы взял на себя смелость исполнить проклятие Крузенбург, которое, может быть, считала себя в силах исполнить только она одна?