Мутант - Андрей Буторин

– Может, они не знают? Может, им надо сказать?

– Все они знают, – жестко говорит Лик. – Ты вот тоже знаешь, а все варно убил! Не так равзе?

Глеб в ужасе смотрит на Лика… Да нет, какой еще Лик? Почему Лик? Это же Пистолетец! Косноязыкий притвора… Да и сам Глеб вовсе не маленький мальчик, а здоровенный и жуткий мутант.

– Я убил, да, – цедит он сквозь зубы. – Но я убил, защищаясь. И я убил не людей – падаль. А ты сделал еще хуже. Ты не убил, ты предал!

– Я никого не предавал. И уж тебя я не предавал точно. Я могу умереть за тебя, если нужно.

– Не нужно. Мне ничего больше не нужно! Я сам хочу умереть.

* * *

Глеб распахнул глаза и снова зажмурился. Он вспомнил! Он что-то определенно вспомнил! Этот сон… Это была не просто игра больного воображения. Комната с кирпичными стенами, стеллажи с книгами, лампочка в жестяном абажуре – все это было на самом деле! И урок такой тоже был. Правда, закончился он по-другому, не так, как во сне.

И учитель по имени Лик… Да, теперь он его тоже вспомнил. Мама звала Пистолетца по имени – Толик. Но Глеб, когда был совсем крохой, полностью это выговорить не мог, у него получалось: «Лик». Так и стал его звать, даже когда стал постарше.

Лик и тогда был его другом. И второй раз, уже в образе косноязыкого Пистолетца, тоже стал им. А потом оказался предателем… Но это опять говорят чувства, горькая обида внутри самого Глеба. А если включить только разум, отбросив чувства? Ведь Дед Мороз прав: Пистолетец, изначально будучи его агентом, остался верен ему. Ну, а самого Глеба разве он предал? Он был с ним с начала и до конца. Да, он его обманул, прикинувшись не тем, кем являлся на самом деле. Но это обман, а не предательство. Да и обман вынужденный. Так кто же для него Лик-Пистолетец – друг, враг, обманщик, предатель?… Нет ответа. Чувства не могут примириться с рассудком.

А что насчет самого Глеба? Он убил уже трех человек. Ведь тогда, в детстве, он искренне считал, что убивать нельзя. Каждый человек – уникален, каждый – это не планета даже, а целая Вселенная! Но какая Вселенная может скрываться в бандитах?! Какая – в хладнокровном убийце ребенка? Вселенная злобы, жестокости, жадности, похоти, лжи? Нужна ли такая «уникальность» кому-то? Вот уж чего-чего, а подобной мерзости в этом мире хватает, он переполнен ею, словно мерзкий гнойник – вот-вот лопнет! Да и лопнул уже, только стал нарывать снова. Врачи вскрывают нарывы скальпелем, Глеб вскрыл ножом. Разве он поступил плохо? Нет, он не готов повесить на себя ярлык «убийца»! Он если и не врач, то санитар – вымел из этого мира немного дерьма, сделал чуть более чистым воздух.

Хорошо, пусть… А как насчет самоубийства? Как быть с этой Вселенной? Он хочет уничтожить ее, несмотря на уникальность, потому что считает ее своей. Только своей и ничьей больше. Но так ли это на самом деле? А его мать? Что, если она его на самом деле любит? Что, если его Вселенная и ее тоже? Имеет ли он право ее у нее отобрать? Не спрашивая, по своему только хотению. Потому что устал, потому что не видит смысла в ее дальнейшем существовании… Но то, что не видит он, еще не говорит о том, что этого смысла нет. Возможно, всего лишь только ее существование – это уже смысл для других. Для матери, для отца, для Сашка, для… Пистолетца… А вот он и смысл! Отец. Где он, что с ним?… Ведь он, Глеб, решил, что не нужен матери, что он ей только помеха. Возможно, это лишь его жестокая, эгоистичная ошибка, но вполне может оказаться и правдой. Предположим, что это правда. И то, что Сашку ничем не помочь… Наверное, это лишь малодушная отговорка, чтобы даже не пытаться что-то сделать. Пусть! Предположим, что правда и это. И что Пистолетец не заслуживает ничего, кроме презрения, а потому на его видение каких-либо смыслов можно закрыть глаза. Предположим и это, чего уж! А вот отец? Тут-то что можно предположить, не зная совсем ничего? А если попытаться узнать? Что, не хочется? Лень?… Слишком сложно бедняжечке напрягаться, пупок развяжется?… Давай лучше повесимся, в реку кинемся, вены перережем! Это же проще. Никакого напряга, никаких сложностей. Глазки закрывай – баю-бай!.. И идите вы все лесом. Мамы, папы, Сашки и Пистолетцы. Можете и Щупа с Ликом с собой прихватить, до кучи. Малыш устал. Малыш хочет баиньки. На веки вечные.

Ух, как разозлился мутант! Разозлился так, что явственно потянуло гарью, только гореть было нечему. Разве только самому вспыхнуть, но его способность на себя почему-то не распространялась. Наверное, тоже берегла его уникальную внутреннюю Вселенную.

А еще он окончательно запутался. Во всех и во всем, а в себе в первую очередь. Чей он или ничей? Жить ему или не жить? Если жить, то ради чего и кого? И если жить, то как теперь это сделать физически – так сказать, на практике? Завал не разрыть. Еды и воды не найти.

«Да? – будто и впрямь кто-то посторонний спросил в голове у Глеба. – А ты искал? Или снова ручки сложить собрался? А дальше по норе свою жопу протащить не пробовал?»

Впрочем, ему и без подсказок было понятно, что если уж что-то и делать, то двигаться по норе дальше. Тут ему судьба даже пошла на уступки, не предоставила вариантов, чтобы не выбирать, зря головушку не напрягать. Осталось решить главное: делать ли что-либо вообще? Или, если уж канонически: быть или не быть?

Ну хорошо, допустим, «быть» (ага, спасибо, сделал одолжение!). Пусть хотя бы ненадолго, чтобы хоть в чем-то попробовать разобраться, а там видно будет. В конце концов, может, эти бандиты явились неспроста? Может, это был знак? Ведь если бы не они, купался бы он уже в Сухоне. Но тогда, может, и нора эта неспроста? И сон, что он сейчас видел, вещий? А вообще в этой жизни что-нибудь «спроста» бывает?… Нет, нужно все-таки посмотреть дальше это представление, данное в его честь. Даже интересно стало!

И он пополз по норе. В буквальном смысле слова пополз, на карачках. Потому что встать в полный рост здесь было невозможно в принципе, а идти вполуприсядку, согнувшись, у него просто не было сил, ноги бы не выдержали. Помогало двигаться еще то, что нора имела заметный уклон вниз, и чем дальше Глеб полз, тем глубже погружался под землю. Правда, так продолжалось не долго; постепенно уклон становился все более пологим, пока не исчез окончательно. Ползти стало тяжелей.

Мутант подумал, что нервная нагрузка выматывает, пожалуй, куда сильнее, чем физическая. Вот тогда, после того как убегал на пределе сил от мутоволков, да еще с двумя людьми за плечами… Мышцы ломило так, что пошевелиться, казалось, не мог! Ровно до тех пор, пока шевелиться не становилось нужно – тогда вроде и боль сама куда-то уходила, и усталость. Потом, правда, накатывали по новой, но не это важно… А вот сейчас, после нервных переживаний и потрясений ноги не держат по-настоящему. И общая слабость – мерзкое такое самоощущение древней развалины. А еще – хочется жрать. Очень-очень хочется жрать! Может, отгрызть себе руку? А что, надо будет подумать хорошенько, если совсем прижмет.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});