Человек без свойств (Книга 2) - Роберт Музиль

Вдруг он умолк. Чувство «Ах, уж я-то смог бы сказать кое-что вам всем!»

— это главное честолюбивое чувство гражданина земли, томимого желанием что-то сообщить и обладающего средними творческими способностями, сникло. Каждый раз, когда Вальтер сидел в мягкой тишине за открытым окном и с гордым сознанием, что он художник, делающий счастливыми тысячи незнакомых людей, выпускал свою музыку в мир, чувство это было похоже на туго натянутый зонтик, и каждый раз, как только он переставал играть, оно становилось дряблым, как зонтик сложенный. Вся легкость тогда уходила, всего, что было, как бы и не бывало, и говорить он тогда мог только что-нибудь вроде того, что, мол, искусство утратило связь с пародом и все плохо. Он вспомнил об этом и приуныл. Он боролся с унынием. И Кларисса ведь сказала: надо играть музыку «до конца». Кларисса сказала: понимаешь что-либо лишь до тех пор, пока участвуешь в этом сам! Но ведь Кларисса сказала также: поэтому мы сами должны отправиться в сумасшедший дом! «Внутренний зонтик» Вальтера трепыхался, наполовину закрывшись, на порывистом ветру.

Зигмунд сказал:

— Нервным людям нужно определенное руководство — для их же собственной пользы. Ты сам говорил, что больше не станешь терпеть это. Как врач и мужчина могу дать тебе один и тот же совет: покажи ей, что ты мужчина. Я знаю, что она восстает против этого, но ничего, смирится!

Как надежная машина. Зигмунд неустанно повторял полученный им «ответ».

Вальтер, все еще «на порывистом ветру», возразил:

— Эта медицинская переоценка упорядоченной половой жизни вообще устарела! Когда я музицирую, пишу картину или думаю, я оказываю воздействие на ближних и дальних, не отнимая у одних того, что даю другим. Напротив! Позволь сказать тебе, что сегодня нет уже, наверно, ни одной сферы, где человек вправе исходить только из своего мировосприятия! Даже в браке не вправе!

Но более сильное давление было на стороне Зигмунда, и Вальтера ветер отнес к Клариссе, которую он во время этого разговора не выпускал из поля зрения. Ему было неприятно, что о нем можно было сказать, что он не мужчина; он повернулся к этому утверждению спиной, дав ему погнать себя к Клариссе. И на половине пути он почувствовал по своему испуганному оскалу, что должен будет начать с вопроса: «Что означают твои слова о знамениях?!»

Но Кларисса видела, как он приближается. Она видела, как он уже заколебался, еще стоя на месте, йотом его ноги были вытащены из земли и понесли его к ней. Кларисса участвовала в этом с диким наслаждением. Дрозд испуганно взлетел, поспешно унося свою гусеницу. Путь был теперь совершенно свободен для притяжения. Но вдруг Кларисса передумала и уклонилась на сей раз от встречи: она медленно пошла к выходу из сада вдоль стены дома, не отворачиваясь при этом от Вальтера, но быстрее, чем он, медливший в нерешительности, вышла из пределов дистанционного управления в пределы доводов и контрдоводов.

27

Агату вскоре открывает для общества генерал Штумм.

С тех пор как Агата объединилась с ним, отношения, связывавшие Ульриха с широким кругом знакомых по дому Туцци, отнимали довольно много времени, ибо, несмотря на весну, оживленная в зимний сезон светская жизнь еще не кончилась, и внимание, оказанное Ульриху после смерти его отца, требовало, чтобы он, в свою очередь, не прятал Агату, хотя траур и избавлял их от участия в больших празднествах. Если бы преимуществом, которое давал их траур, Ульрих воспользовался в полном объеме, это даже позволило бы долгое время избегать всякого светского общества и выйти таким образом из того круга, куда он попал лишь по прихоти обстоятельств. Однако с тех пор, как Агата доверила ему свою жизнь, Ульрих действовал наперекор своим чувствам и перекладывал на какую-то часть себя, подогнанную им к традиционному представлению «обязанности старшего брата», многие решения, от которых его естество воздержалось бы, а то бы даже и отшатнулось. К этим обязанностям старшего брата принадлежала прежде всего мысль, что бегство Агаты из дома мужа должно завершиться не иначе, как в доме лучшего мужа. «Если так пойдет дальше, — обычно отвечал он ей, когда они говорили, что их совместная жизнь требует сделать то-то и то-то, — ты скоро получишь несколько предложений руки или хотя бы сердца». И когда Агата строила какие-нибудь планы больше чем на несколько недель, он возражал: «Да ведь к тому времени все изменится», Это обижало бы ее еще больше, если бы она не замечала разлада брата с самим собой, что и удерживало ее пока от оказания сильного сопротивления, когда он считал полезным всячески расширять светский круг, в котором они вращались. Так и получилось, что после приезда Агаты брат и сестра куда больше втянулись в светскую жизнь, чем то случилось бы с Ульрихом, живи он один.

Это появление вдвоем, после того как долго знали только его и ни разу не слыхали от него ни слова о сестре, всех взбудоражило. Началось с того, что к Ульриху как-то снова явился со своим ординарцем, своей полевой сумкой и своей буханкой хлеба генерал Штумм фон Бордвер. Он недоверчиво понюхал воздух. В воздухе стоял какой-то неописуемый запах. Затем фон Штумм обнаружил висевший на спинке стула дамский чулок и неодобрительно сказал:

— Ну, ясное дело, эти молодые кавалеры!

— Моя сестра, — объяснил Ульрих.

— Ах, оставь! У тебя же нет сестры! — поправил его генерал. — Мы бьемся над такими важными задачами, а ты прячешься с какой-то девицей!

В тот же миг в комнату вошла Агата, и он растерялся. Увидев семейное сходство и по непринужденности ее появления почувствовав, что Ульрих сказал правду, генерал все-таки не мог отрешиться от мысли, что это любовница Ульриха, правда, как-то непонятно и обманчиво похожая на него.

— Не знаю, что на меня тогда нашло, сударыня, — рассказывал он потом Диотиме, — но я поразился бы, право, не больше, если бы он сам вдруг предстал передо мной снова прапорщиком!

Ибо при виде Агаты, поскольку она ему очень поправилась, Штумм почувствовал то замешательство, в котором он научился видеть признак глубокой взволнованности. Его нежная тучность и чувствительная натура склонялись к поспешному, как бегство, отступлению со столь мудреной позиции, и, несмотря на все попытки задержать его, Ульрих на этот раз мало что узнал о важных заботах, приведших к нему просвещенного генерала.

— Нет! — корил тот себя. — Нет ничего настолько важного, чтобы из-за этого так мешать людям, как я!

— Да ты нам вовсе не помешал! — заверил его Ульрих с улыбкой. — Чему ты можешь мешать?!

— Нет, конечно нет! — согласился Штумм, и вовсе смутившись. — В известном смысле — конечно нет! Но тем не менее! Знаешь, я приду лучше как-нибудь в другой раз!

— Так скажи хотя бы, прежде чем убегать, зачем ты пришел! — потребовал Ульрих.

— Ничего! Ровно ничего! Сущая мелочь! — бросил Штумм, которому не терпелось удрать. — Кажется, начинается «великое событие»!

— Коня! Коня! Во Францию на судне! — в веселом возбуждении воскликнул Ульрих без видимой связи, Агата взглянула на него удивленно,

— Прошу прощения, — обратился к ней генерал, — сударыня ведь не знает, о чем идет речь.

— Параллельная акция нашла идею, которая увенчает ее, — дополнил Ульрих.

— Нет, — уточнил генерал, — этого я не сказал. Я хотел только сказать, что событие, которого все ждали, начинает возникать!

— Ах, вот как! — сказал Ульрих. — Но ведь это оно делает с самого начала.

— Нет, — серьезно сказал генерал. — Не в том суть. Сейчас в воздухе носится совершенно явное незнание, как быть. Скоро у твоей кузины состоится решающая встреча. Госпожа Докукер…

— Кто это? — прервал его Ульрих, услыхав это новое имя.

— Ты совсем отошел от дел! — с сожалением упрекнул его генерал и, чтобы поскорее загладить это, повернулся к Агате. — Госпожа Докукер — это дама, покровительствующая писателю Фейермаулю. Его ты тоже не знаешь? — спросил он, снова поворачивая назад свое круглое тело, поскольку со стороны Ульриха не слышалось подтверждения.

— Знаю. Лирик.

— Стихи, — сказал генерал, недоверчиво уклоняясь от непривычного слова.

— Даже хорошие. И всякие пьесы.

— Этого я не знаю. Да и записи мои не при мне. Но он тот, кто говорит: человек добр. Одним словом, госпожа Докукер покровительствует идее, что человек добр, а это, говорят, идея европейская, и Фейермаулю прочат великое будущее. А муж у нее был всемирно-известный врач, и, наверно, она хочет сделать знаменитым и Фейермауля. Во всяком случае, есть опасность, что твоя кузина утратит руководящую роль, и та перейдет к салону госпожи Докукер, где и так бывают все знаменитости.

Генерал вытер пот со лба; Ульрих же нашел, что эта перспектива совсем не плоха.

— Ну, знаешь! — осудил его Штумм. — Ты же тоже почитаешь свою кузину, как же ты можешь так говорить! Не находит ли и сударыня, что это с его стороны вероломство и неблагодарность по отношению к восхитительной женщине?! — обратился он к Агате.