Стоять до последнего - Георгий Свиридов

Встреча закончилась так же спокойно, хотя преимущество явно было на стороне Миклашевского.

— Слава солдатам фюрера! — кричали немцы. — Слава солдатам фюрера!

Миклашевский сразу узнал голос обер-лейтенанта. Как он в те минуты был далеко от Игоря!.. Канаты ринга стали границей между мирами, между настоящим и недавним прошлым. Ринг возвращал Миклашевского в родную спортивную стихию, был как бы маленькой частицей родной земли. Ему хотелось подольше оставаться на этом неровном квадрате за тремя рядами канатов. Но надо было поворачиваться, надо было улыбаться.

Едва судья поздравил Миклашевского с победой, боксеры обнялись и под аплодисменты зрителей покинули ринг, удаляясь в небольшую комнату за помостом, служившую раздевалкой. Тем временем Бутен с зеленой шляпой в руках обходил столики. Зрители бросали в нее деньги.

…Миклашевский долго и с наслаждением плескался под краном холодной водой, смывая пот и усталость. Секундант Лефора подал ему широкое банное полотенце, весело подмигнул:

— Прима!..

В раздевалку заглянул грузный старшина батальона Лорен, глаза его осоловело блестели, мундир расстегнут.

— Миклашевский, ты скоро? Капитан Беккер ждет, и мы все… Понимаешь, в горле пересохло!.. Без тебя не идет!.. Выходи скорее! Гауптман заказал жареных цыплят под винным соусом…

— Через минуту приду.

— Ждем, ждем! Откупориваем бутылки!

Старшина, который секундировал Миклашевского, считал себя причастным к его успеху и потому чувствовал себя тоже героем дня.

Вслед за старшиной в раздевалку ввалился Бутен, держа на вытянутых руках фетровую шляпу, наполненную смятыми денежными купюрами разных достоинств. Следом за ним официант нес тяжелую корзину вина. Тут же появился и рефери, переодевшийся в черный вечерний костюм.

— Это ваше, — произнес Бутен, выкладывая перед Миклашевским на столе содержимое шляпы. — Победителю принадлежит все!

Лицо Бутена со следами боксерских шрамов было темно-пунцовым, он уже успел пропустить несколько рюмок и был навеселе.

— Франция приветствует русского боксера!

Миклашевский пересчитал франки, разделил их на три равные доли. На него смотрели с удивлением: что будет дальше делать? А Игорь одну долю дал Бутену, другую Лефору.

— У нас был товарищеский матч, а не соревнование, не турнир. Мы все трое одинаково потрудились, — сказал Миклашевский. — Бокс — тяжелая работа. Здесь нет ни победителей, ни побежденных. Мы просто боксеры. Поэтому я делю наш заработок на троих.

Боксеры с благодарностью приняли деньги. Русский боксер в форме германского солдата совсем не похож на оккупантов, которые не упускают любого случая поживиться на чужой счет. Лефор откупорил бутылку кальвадоса:

— За наше знакомство!

Рефери, поднимая бокал вина, обратился к Миклашевскому с длинным приветствием и восхвалением его спортивных достоинств. Он говорил о том, что повидал много классных мастеров ринга и русский боксер может, несомненно, вести бон на самом высшем уровне.

— Я уже успел переговорить с вашим начальством, — заключил он. — Если вы лично не возражаете, то я буду афишировать следующий поединок. У меня друзья в газетах, и завтра о русском боксере узнают жители нашего департамента. Ваше здоровье!

Они сдвинули бокалы. А за легкой стеной из зала кафе послышались шум, возгласы, хлопанье бутылок шампанского. Боксеры недоуменно переглянулись. Что бы это могло значить? В раздевалку заглянул шустрый поваренок и крикнул:

— Включите радио! Германцы вышли к Волге!

Лефор подошел к стене, на которой висел квадратный старенький репродуктор. Раздевалку заполнил торжествующий, захлебывающийся от радости голос берлинского диктора, читавшего экстренное сообщение:

— «…Вышли к Волге севернее Сталинграда! Русский фронт разрезан. Солдаты фюрера пьют касками воду из Волги!.. Приближается день великой победы. Тысяча самолетов четвертого воздушного флота обрушила грозовой удар на город. Сталинград потонул в огне и дыме. В мире нет силы, способной остановить неудержимый исторический натиск германского оружия!..»

Игорь закусил губу. Его щеки начали бледнеть, покрываться бескровными пятнами, он как-то сразу осунулся, хмуро обмяк, стал потирать виски ладонями, как будто его мучила головная боль. Некоторое время все стояли молча вокруг стола, слушая радостный голос диктора! Неожиданности случаются в жизни гораздо чаще, чем мы об этом думаем. Игорь не мог даже представить, что произошло там, под Сталинградом, как смогли допустить такое… Миклашевский скрипнул зубами…

Рефери извинительно улыбнулся темными глазами, в них просвечивалось желание не обидеть, хотя в то же время он и не хотел вслух выражать сочувствие. Он встал из-за стола и сказал, что идет на кухню.

— Не будем же, черт возьми, сидеть голодными!

Игорь провел ладонью по лицу, по влажному лбу. «Спокойнее, Игорь! Спокойствие! — командовал он себе. — Потеряешь голову — потеряешь все! Возьми себя в руки». Его гладко выбритые выступавшие вперед скулы стали кирпичными. Под кожей тяжело перекатывались набрякшие желваки.

Лефор подошел к Миклашевскому и сочувственно положил ему на плечо руку. Трезвеющий Бутен, моргая короткими ресницами, смотрел на них. Потом шагнул к русскому и, встав рядом, тоже положил шершавую ладонь на плечо боксера. Французы понимали русского и сочувствовали ему. Им хорошо было знакомо тягостное чувство горечи. Два года назад Франция переживала позор унижения — в середине июня гитлеровские войска шагали по Парижу… Россия пока еще держится, год ведет неравную войну, ни одна страна Европы так не могла сопротивляться. Но и немцы зашли слишком далеко.

Глава четырнадцатая

1

Вести с фронта идут неутешительные. В сообщениях Информбюро появились названия курортных городов: Минеральные Воды, Пятигорск, Краснодар… Значит, немцы вторглись на Кавказ. Перестали упоминать город Воронеж. Неужели сдали его?.. Идут бои в районе Клетской и Котельникова… Каждый раз, слушая сообщение Информбюро, Лизавета тревожилась: опять отступаем! До каких же пор? Когда же наконец остановим, удержим полчища фрицев? Ведь таким образом, чего доброго, они могут пробиться и до Волги? На Днепре не остановили, на Дону не сдержали. Страшно подумать. Лизавета выжала Андрюшкины штаны, потом бросила их в таз и устало распрямилась над корытом, вытирая согнутой рукой вспотевший лоб.

— До каких же пор, а? — повторила она вслух вопрос. — До каких же пор будет продолжаться такое, а?

— Мамочка, не ругай меня. Не надо!.. Я не рвал морковку!

Голос сына отвлек Лизавету от печальных мыслей. Она облизнула пересохшие губы, глотнула густую слюну. Сын стоял в трех шагах, чумазый, босой, загорелый. Только теперь она заметила в руках Андрюшки три морковки.

— Я не рвал морковку! Это тетя Марта дала…

«Тетей Мартой» Андрюшка называл Марфу Харитоновну. Хозяйка с утра трудилась в огороде, полола, поливала, окучивала. «И откуда только у нее берутся силы?» — не раз думала Лизавета о Марфе Харитоновне, хорошо зная, сколько тратит сил эта женщина на погрузке вагонов. Бригада грузчиц Марфы Харитоновны держала первенство на заводе. А что это такое, Лизавета хорошо представляла. Их, конторщиц, частенько «бросали на погрузку». Обычно такое бывало после перерыва или в конце дня, когда подгоняли много вагонов и грузчицы своими силами просто не могли в короткий срок перетаскать ящики со снарядами. Но и после таких коротких часов погрузки у Лизаветы деревенели руки, спина, ноги, она несколько дней ходила сама не своя, болезненно ныло все тело и, казалось, разламывалось на куски… Марфа Харитоновна, словно она была сделана из камня и железа, никогда не жаловалась, наоборот, после тяжелой работы еще и дома успевала все сделать: печь натопить, сварить, постирать, дров наколоть, за огородом ухаживать.

— Говоришь, сама дала? — спросила Лизавета.

— Ага!

— А ты спасибо сказал?

— Ага!

У решетчатого забора появился шестилетний Васька, соседский мальчонка. Вихрастый, широколицый. На прошлой неделе пришла похоронка — убили его отца. Васька поманил к себе Андрюшку.

— Мам, я пойду погуляю? — Андрей вопросительно ждал.

— Иди.

Лизавета проводила взглядом детей. Война им нипочем. Только вырваться бы из дому… Мать Васьки за эти дни почернела, осунулась. Ходит безмолвная, словно немая. Только смотрит. На ее руках осталось трое, Васька самый младший. А была веселая, бойкая на язык женщина. Марфа Харитоновна опечалилась не на шутку: «Пропадет баба!» И взяла ее к себе в бригаду.

Лизавета вылила мыльную воду и ополоснула корыто. Поскорей бы управиться! Она не обратила внимания на шум машины, хотя по этой улице окраины редко проезжают машины. Но скрип тормозов заставил ее поднять голову. Черная легковушка остановилась у калитки. У Лизаветы опустились руки. Опять приехали за ней! Снова на завод. Но из машины вышел незнакомый пожилой военный, шагнул к калитке: