Итальянское каприччио, или Странности любви - Нелли Осипова

— Кстати, — спохватилась Наташа, — может быть, у тебя нет денег? Так я возьму у Дим Димыча.

— Деньги есть… — протянула Деля. — Понимаешь, последнее время работы Платона так выросли в цене, что я просто боюсь держать их дома. Ты заметила? Я стальную дверь поставила.

— Заметила и удивилась. Платон всегда издевался над ними — мол, для профи раз плюнуть, а лох не полезет.

— Все-таки спокойнее… А картины я отдала в хорошую галерею — почему они должны стоять у стенки?

Пусть смотрят люди, — сказала Деля и сама немного смутилась от торжественности фразы «смотрят люди».

— А свои тоже продаешь?

— И свои. У меня даже агент появился. Несколько портретов сделала.

— И как?

— Вроде заказчики довольны, рекомендовали меня новым русским. Я, знаешь, работаю в такой несколько стилизованной под старину манере. Даже самой любопытно — как эдакая современная русская физиономия…

— Скажи прямо — морда!

— Ну, морда вдруг преображается от колорита. Но я бросила.

— Почему?

— Разные причины. Противно. Но главное… Пришел как-то через знакомых один. Любопытное лицо. Я сделала подмалевок. А он исчез. Месяц нет, два. Дело не в том, что время затрачено, просто я не люблю вот так оставлять что-то незавершенным. Позвонила тому, кто рекомендовал меня, а он говорит, его убили. Как это — спрашиваю? Так, говорит, обыкновенно, киллеры подстерегли и вечером в подъезде убили тремя выстрелами. На месте и скончался. — Деля встала, пошла в мастерскую, вернулась с небольшим холстом на подрамнике, на котором можно было различить незаурядное волевое лицо с тонкими губами.

— Интересный мужик, — оценила Наташа.

— Ты знаешь, они все интересные… по-своему. Их окультурить нужно. Костюмы, лосьоны, маникюр, очки в золотой оправе — внешнее. Где-то я читала, что цивилизованный человек — это дикарь, посеребренный сверху. А они — позолоченные. Вот Платон был сверху дикарь, а внутри — Сократ.

— Почему не Платон внутри?

— Уж кем-кем, а Платоном или даже платоником он никогда не был.

Деля заметила по глазам Наташи, что ей все равно — что платонизм, что диалектика Сократа, и перевела разговор:

— Так что, видимо, Аньку мы не дождемся.

— Наверное. Дай ей Бог в мужья такого же, как и Ленке. Франко за короткий приезд в Москву произвел на всех самое лучшее впечатление.

— А какая у тебя новость? — спросила Деля. Наташка мечтательно улыбнулась.

— Получила главную роль?

— Это тоже. Но я не шибко обольщаюсь. Сыграю пару раз по замене. Я ведь по сути не героиня. Мне бы хороший эпизод. Но театр спонсирует Дим Димыч, и директор решил сделать как лучше, ну ты понимаешь… А какой кайф на репетициях, ты себе представить не можешь! И самое главное, режиссер говорит, что у меня получается, что просто я многое упустила в свое время, что нет базы, основы, ну вот как ты когда-то говорила, что основа основ — техника мазка.

Деля не помнила, что бы она могла сказать такое, но раз в Наташкину голову врезалось, спорить не стоит.

— А главная новость, — продолжала восторженно Наташа, — я беременна! — Последнее слово она буквально выпалила.

— Господи! И ты столько времени молчала! Да ведь начинать надо было с этого, дуриша моя ненаглядная! — Деля бросилась обнимать подругу, потом деловито, словно опытная, рожавшая женщина, спросила: — Мутит? Запахи мучают?

— Ничего не мучает, ни-че-го. Я здоровая русская баба, и меня ничего не мучает. Только жрать все время хочу до неприличия.

— А как же Дим Димыч? Ты говорила, он не хотел детей.

— Знаешь, с Дим Димычем что-то произошло, сама поражаюсь. Мне кажется, он меня любит.

— То есть как? Вы столько времени вместе, а ты только сейчас говоришь такие вещи? — удивилась Деля.

— Не считай меня глупее, чем я есть, подружка. Просто сначала он в меня влюбился, потом попривык, ну а сейчас полюбил. Я чувствую. Он в таком восторге, что будет ребенок, даже предложение мне сделал по-настоящему, всерьез.

— Так он ведь женат.

— Ну, женат — не женат, какое имеет для него значение! Дал полмиллиона зеленых отступного — вот и вся жена. Как в Голливуде. Он стал таким ласковым, чуть не каждый день подарки делает, вот и с театром помогает…

Деля едва успевала за скачками Наташиных мыслей.

— А сколько месяцев уже?

— Не месяцев, а недель. Шесть.

— Слушай, это надо отметить.

— Мне нельзя, — очень серьезно возразила Наташа.

— Капельку сухого можно. Символически.

— Ну разве что…

Они выпили и потом еще долго сидели, болтали. Наташа рассказывала, где она собирается устроить детскую, и какие занавески подберет, и как заставит Дим Димыча бросить курить — хотя бы в доме, а то будто паровоз. И что теперь будет все свободное время слушать музыку — уже купила записи Чайковского, Моцарта, Рахманинова, ну и других, пусть детеныш сидит там, в животе, и слушает. Все говорят, что страшно полезно…

Наташа отобрала себе несколько фотографий и заторопилась:

— Мне еще нужно заехать в «Елисеевский», купить кое-что — Дим Димыч собирался встретиться дома с одним из партнером по бизнесу, хочу приготовить свой фирменный салат. Не исчезай, звони! — Она ушла так же стремительно, как и пришла. Деля закрыла все хитрые запоры на двери, постояла, прислонившись к косяку, подумала, что у нее никогда не будет детей, и побрела в мастерскую. Собственно, это была бывшая бабушкина комната, которую она приспособила для работы. Она собрала кисти и принялась делать то, что так хорошо успокаивало ее: мыть их…

Утром Олега разбудил телефонный звонок. Чертыхаясь, он снял трубку, кляня себя за то, что вчера не отключил телефон.

— Алло!

— Олежек, — раздался знакомый хрипловатый голос чиновной дамы из комитета по кино, близкой подруги Ирины. — Дай мне Ирину, пожалуйста:

— Ирины нет в Москве.

— Понятно.

— Что тебе понятно?

— Я вчера весь вечер названивала, никто не отвечал, следовательно, ты почувствовал себя на свободе. Где она?

— Уехала на Куяльник.

— Куда-а?

— Ну Куяльник, под Одессу, долечивать свой артроз.

— Она же собиралась в Кисловодск.

— Не будь занудой. Что ей делать в Кисловодске? А в Одессе ее встречала половина города, и теперь она валяется в грязи.

— В какой грязи? О чем ты?

— Лечебной, лечебной, успокойся.

— А ты, значит, свободен, — еще раз повторила Маша — так звал ее весь комитет вот уже скоро тридцать лет. Она относилась к тому типу существующих во всех творческих организациях одиноких женщин без возраста, которые работают как лошади, выкуривают по две пачки «Беломора» в день, тянут воз и за себя, и за начальника и потому вечны при любых переменах власти. Они всегда знают все обо всех и порой не прочь переспать, если человек хороший.