Антихрист - Питер Джеймс

– Я вызову. – Офицер поднес ко рту рацию.

Арчи сделал странное, направленное вверх движение большим пальцем.

– Говорите, он все время это делал? Большим пальцем? – спросил второй полицейский.

– Да, – сказал Уикс. – Думаете, он пытается нам что-то показать?

– Да нет. – Полицейский нахмурился. – Странно. Похоже, будто он пытается зажечь сигарету.

Дом находился в шести кварталах от Венис-Бич, но от выстроившихся вдоль улицы зданий стоимостью в миллионы долларов его отделяло не просто несколько сотен ярдов.

Это было маленькое скромное одноэтажное строение с круглым чердачным окошком. Его уже лет десять как нужно было заново покрасить. Когда-то дом был белым, а теперь приобрел цвет никотина, и выгоревшая на солнце краска вздувалась пузырями и облетала. Под почтовым ящиком из рифленого железа была видна полустертая надпись, идентифицирующая владельцев дома: «Корриган».

Припаркованные у дома машины были в таком же состоянии. Отцовский пикап кренился на правый борт, а «королу» матери давно было пора отправить на свалку. Любой, кому случилось бы, выгуливая собаку, забрести в этот квартал и взглянуть на дом, подумал бы, что здесь живут какие-нибудь алкоголики. И был бы не прав.

Их бы удивил примыкающий к заднему двору сад, с его безукоризненными грядками и ухоженными фруктовыми деревьями, и еще больше их удивил бы интерьер дома – у ее родителей было много книг, картин и старинных вещей. Многие картины – в основном морские пейзажи и изображения яхт – были написаны ее отцом.

Сьюзан поставила свой чемодан перед крыльцом и немного постояла, стараясь избавиться от комка в горле. Странно приезжать сюда вот так, без звонка, словно она ребенок, бегущий домой от чужих людей. Неужели семь лет ее жизни с Джоном не более чем интермедия? Ее обуревали смешанные чувства. Она почти падала с ног от усталости и разницы во времени. Здесь, в Лос-Анджелесе, было шесть часов дня, в то время как в Лондоне – два часа ночи. У нее сильно болел живот. Эта бесконечная, обжигающая, словно от раскаленного ножа, боль усиливалась с каждым часом.

Ключ от дома все еще лежал у нее в кошельке, но она решила не доставать его. Это был не тот случай, когда можно было просто войти, устроив родителям приятную неожиданность. Она открыла дверь-сетку от мух, поднялась на крыльцо и позвонила в звонок.

Дверь открыла ее мать Гейл. Несколько секунд она стояла молча, открыв рот. Сьюзан смотрела на нее, не зная, что сказать. На ее матери были джинсы, трикотажная рубашка и тапочки. Она чуть-чуть пополнела с тех пор, как Сьюзан видела ее в последний раз, больше года назад, но в остальном почти не изменилась. Разве что морщины на ее лице стали еще глубже, будто кто-то подвел их карандашом, а в светлых волосах, небрежно забранных в хвост, было теперь больше седины. Когда-то ее мать была очень красивой женщиной, но после несчастья с Кейси она набрала вес и стала меньше за собой следить. Это было видно даже по ее покрытым красным лаком ногтям, которые раньше были безукоризненны, а теперь подстрижены кое-как.

С кухни тянуло запахом готовящейся пищи. Ее мать любила тушеное мясо с овощами, и в их доме всегда пахло хорошей едой. Теперь это пробудило в Сьюзан множество воспоминаний.

В синих глазах матери плескалось целое море вопросов. Беременные дочери не оказываются вдруг в нескольких тысячах миль от дома, у родительской двери, с чемоданом у ног, если у них в жизни все в порядке. Такого не бывает.

– Сьюзан, что…

Сьюзан сглотнула комок в горле, попыталась улыбнуться, но прежде, чем смогла что-нибудь сказать, начала плакать. В следующую секунду она уже рыдала на плече у матери и снова была маленькой девочкой, девочкой, которая упала и ушибла колено, а ее мать обнимала ее, крепко прижимала ее к себе, несмотря на разделявший их живот. Все будет хорошо, скоро все будет хорошо.

Все будет хорошо.

Сьюзан приняла душ и немного отдохнула. Сейчас она сидела в большой комнате на старинной скамье со спинкой. Родители устроились в старых креслах по обе стороны от нее. Сьюзан помнила, как мать купила эту скамью – много лет назад, на гаражной распродаже в Санта-Монике. Ее отец Дик держал в грубых, испачканных краской руках бутылку пива, задумчиво смотрел на ее стеклянные изгибы и слушал. У него было худое морщинистое лицо, пушистые брови, проницательные глаза и мечтательная улыбка а-ля Генри Фонда. Его выцветший хлопчатобумажный комбинезон пах скипидаром.

Сьюзан, раньше думавшая, что выросла гораздо более сильным человеком, чем ее родители, чувствовала себя ребенком, о существовании которого она забыла много лет назад. Ее будто расспрашивали о каком-то детском проступке.

– Джон с ними заодно, – сказала она.

На их лицах отразился ужас – или просто недоверие, что тоже было возможно.

– А про какие символы на чердаке ты говорила? – спросила мать.

Сьюзан описала те символы, которые смогла вспомнить, затем рассказала об отрезанном пальце. Палец родителей обеспокоил.

– В этой сделке Джона с банком ты имела право голоса? – спросил отец.

– Да, я могла отказаться. – Сьюзан пожала плечами. – Я согласилась потому… – Она заколебалась.

– Потому что доверяла Джону? – подсказала мать.

– Джон мне всегда нравился, – сказал отец. – Но он делец. Я всегда чувствовал, что деньги для него важнее всего на свете.

Сьюзан скривилась, потому что боль вдруг усилилась. Может, это ребенок шевелится.

– Нужно будет обязательно найти тебе сегодня доктора, – с тревогой сказала мать.

Сьюзан помотала головой:

– Я просто очень устала. Высплюсь, и будет лучше.

– Тогда завтра мы поедем в медицинский центр, к доктору Гудману. Тебе он понравится, он самый замечательный врач на свете.

Сьюзан сделала глоток апельсинового сока. Воздух в комнате был какой-то вязкий. Сьюзан вдруг показалось, что ей все это снится. Ей было очень странно сидеть вот так, без Джона, с родителями. Она вспомнила, что серебряные часы, стоящие на камине, раньше были вмонтированы в приборную панель старого «паккарда». Они работали от спрятанной позади них батареи. Стрелки показывали семь двадцать пять. Она быстро посчитала: в Англии три двадцать пять утра.

Она вдруг почувствовала себя виноватой за то, что не оставила Джону записки. Может, стоит позвонить ему, сказать, что с ней все в порядке, что она останется с родителями до тех пор, пока ребенок не появится на свет и суд не возьмет его под свою защиту.

Но тогда он будет знать, где она. Он расскажет мистеру Сароцини и Ванроу.

А они приедут и схватят ее.

Кунц в своей квартире в Эрлс-Корт услышал, как Сьюзан произнесла:

– Я не могу отдать своего ребенка. Я не хочу, чтобы его убили.

Затем ее мать сказала:

– Если этот Сароцини здесь объявится…

Отец Сьюзан, Дик Корриган, остановил жену:

– Гейл, давай не будем спешить с выводами. Сьюзан устала, ей надо успокоиться. У нее было потрясение, которое усугубил долгий перелет. Эти перелеты кого хочешь уездят – помнишь, как мы себя чувствовали, когда вернулись из Европы? Не надо ничего сейчас решать. Я думаю, Сьюзан следует хорошенько поесть, хорошенько выспаться. Мы поговорим обо всем потом, утром.

– Я тебе одно скажу, Дик, – сказала ее мать. – Она никому не отдаст этого ребенка. Никому.

– Гейл, никто его пока не отбирает. Сьюзан, мы здесь, мы о тебе позаботимся, но я уверен, что все это имеет какое-то другое объяснение.

– В последнее время в новостях много рассказывали про суррогатных детей, – сказала ее мать. – На прошлой неделе по девятому каналу шел документальный фильм об этом. Может, нам стоит найти Сьюзан какую-нибудь группу поддержки, обратиться за консультацией?

Дик Корриган повысил голос:

– Но если Джон не хочет этого ребенка, как Сьюзан может заставить его передумать? Как?

– Он передумает, – решительно сказала Сьюзан. – Когда мой ребенок родится, он обязательно передумает.

Кунц улыбнулся. Все складывалось как нельзя лучше. Сьюзан, я так горжусь тобой.

В полвосьмого утра Джон приехал к себе в офис. Он был вымотан тревогой за Сьюзан и бессонной ночью.

Был момент, в полчетвертого, когда он начал засыпать, но тут позвонила Пайла. У нее была истерика. Она звонила с таксофона из больницы Святого Фомы. Джон добился от нее, что Арчи лежит в отделении интенсивной терапии.

Он сразу же поехал туда и попал в самый разгар ссоры Пайлы с дежурной медсестрой отделения, которая не хотела их пускать, потому что они не были родственниками. Они все же пробились к Арчи и собственными глазами увидели, насколько все плохо. Арчи смотрел перед собой невидящим взглядом, никак не реагировал на слова Джона и время от времени делал странное, направленное вверх движение большим пальцем.