Белое, черное, алое… - Елена Топильская

Все эти крики долетали до ушей задержанных, и на пользу делу это не шло.

Появился Кораблев, ездивший на обыск к Сиротинским, и шепнул мне на ухо, что в багажнике машины Сиротинского-братца обнаружены детали радиоуправляемого взрывного устройства. Сами по себе они даже в собранном виде взрывного устройства не образуют, поскольку отсутствует запал, так что на этом его не приземлишь, но если эксперты докажут сходство с частями того устройства, на котором подорвался Бисягин, становится уже теплее… Я уже заранее знала, что скажет на это Сиротинский: «Подбросили!»

Когда шла предвыборная кампания, я с удовольствием читала в «желтой» прессе биографии кандидатов в депутаты. Каждый третий из них в свое время пострадал от произвола правоохранительных органов, и смешно было читать, как банальные статьи за хулиганство или кражи трансформировались в репрессии за вольнодумство. Опера из РУБОПа (тогда еще РУОПа) принесли газетку с предвыборной статьей кандидата от «северодвинских», в которой тот рассказывал, что ему пришлось провести три месяца в тюрьме по сфабрикованному обвинению в незаконном хранении подброшенного ему, с целью вывести его из политической борьбы, оружия. Опера, которые «фабриковали» это дело, со смехом говорили, что, если бы они хотели изъятое у него оружие подбросить, им пришлось бы заказывать контейнер, — в двух руках все, что у него изъяли, было не унести: пистолет-пулемет, сто сорок патронов к нему — целый мешок, две гранаты, два «вальтера» со сбитыми номерами, куча фальшфейеров — морских факелов…

А на тему «подбросили» или «сфабриковали» у меня есть еще одно воспоминание — о том, как я проходила преддипломную практику в одной районной прокуратуре и меня послали в тюрьму знакомить обвиняемого с делом. Я тогда впервые в жизни пришла в следственный изолятор и была придавлена видом этих клетушек — следственных кабинетов, с обшарпанной мебелью, тусклой лампочкой и крошечным зарешеченным окошком под самым потолком. Мне показали кабинет, где предстояло работать, и я стала ждать, когда мне приведут клиента. В окошко был виден кусок ослепительно голубого неба, ветер с бешеной скоростью гнал белые облака, похожие на дымки от пушечных выстрелов; и я с радостью подумала, что через несколько часов я выйду отсюда на ветреную набережную, под это ослепительное небо и пойду мимо свободных людей, а человек, который вошел в следственный кабинет, позевывая и недовольно щурясь — он спал в камере, а его, оказывается, разбудили и подняли к следователю, — вот он проведет здесь долгие годы, пока за окнами в решетках будут сменяться сезоны и набережную будет то заливать дождем, то засыпать снегом. Представив себе эти долгие годы в тускло освещенном помещении за решеткой, я внутренне содрогнулась. А клиент с мрачным видом сел за стол и начал лениво перелистывать дело. За другой стол в том же следственном кабинете (следователи и адвокаты давно уже не имеют прав на уединение с клиентом, из помещений для работы тоже понаделали коммуналок, и бывает, что за одним столом ты пытаешь подследственного, а за другим какой-нибудь адвокат из новых, нимало не стесняясь, что его слушают чужие уши, заверяет своего подзащитного, что будет прятаться от следователя, когда придет время «закрывать» дело, а клиент чтобы не соглашался на другого адвоката, и тогда следователь будет вынужден отпустить обвиняемого из-под стражи, а адвокат тем временем купит подзащитному липовые документы тысячи за две баксов, и тот сможет уехать в страны СНГ и поселиться там под чужим именем, при сегодняшнем бардаке никто его никогда не найдет), — так вот за другой стол пришли из суда знакомить осужденных с протоколом судебного заседания. И вот мой клиент, особо опасный рецидивист, разбойник, семь раз судимый, с помятым лицом заслуженного зэка и насупленными бровями, встречается глазами с точно таким же помятым субчиком мрачного вида, и они солидно друг друга приветствуют, и один другого спрашивает — мол, ты чего здесь? Да вот сижу, дело на меня сфабриковали…

Сфабриковали? — переспрашивает первый. Ну да, от первого до последнего листика.

А ты? И на меня тоже сфабриковали, ужас.

Так что, если послушать наших клиентов, у милиции и прокуратуры где-то должен быть оружейный склад, откуда без сожаления берутся и подбрасываются борцам за демократию разные пушки и снаряды, и еще должен стоять контейнер с марихуаной, которую подбрасывают всем без исключения задержанным по статье о наркотиках, а также запасной морг, откуда привозят в лес трупы, закапывают, а потом приводят туда ни в чем не повинного человека и заставляют сказать, что это он тут труп зарыл. А главное, столько лет уже наши клиенты пережевывают одно и то же, придумали бы что-нибудь новенькое… Ну ладно, людей мы задержали, убийство докажем, я в этом почти не сомневаюсь, найти бы только еще мастерскую! Найти бы место, где все эти адские машины изготавливались, гараж этот, подвал или загородный дом!.. А то наши эксперты, связавшись с экспертно-криминалистическим центром в Москве, уже намекают, что с помощью ну очень похожих радиоуправляемых взрывных устройств в соседних областях были уничтожены два преступных авторитета, крупный бизнесмен и ранен директор топливной компании. Почему, собственно, и прибыли на поле боя двое штабных подполковников — аж из ГУУРа и ГУБОПа — оказать на местах практическую помощь в раскрытии серьезных преступлений, то есть обожраться водкой и проследить, чтобы их имена в сводке стояли на первом месте. Но их прибытие вселило в меня надежду, что доблестный уголовный розыск вкупе с борцами с организованной преступностью уже плотно взяли след, иначе бы старшие товарищи не сорвались из Москвы в нашу провинцию, если бы раскрытием не пахло…

Конечно, братец Сиротинский как заведенный повторял: «подбросили» и «сфабриковали». Я недрогнувшей рукой вписала в графу «основания задержания»:

«при нем обнаружены явные следы преступления», и отправила его в камеру. Выйдя в коридор поразмяться, я присоединилась к группе не задействованных в реализации сотрудников, которые слушали рассказ Кораблева про задержание вертолетовских бойцов-троих «русских братьев» с удивительно русскими фамилиями:

Ганелин, Крамм, Гучко, — которые с утра пораньше уже позанимались в спортивном комплексе «Русского национального братства», загрузились в иномарку и понеслись по магистратам. И рубоповцы, со своими слабыми техническими возможностями, чуть было не потеряли их, почему и решили, от греха подальше, брать их на ближайшем светофоре. Вот они встают на перекрестке, а рубоповцы с опозданием подлетают к светофору, выскакивают из своей тачки и со всех ног бегут к искомой иномарке, поскольку на светофоре уже желтый и «братья» сейчас рванут изо всех сил. Ребята рывком открывают двери иномарки и вытаскивают из машины «братьев», и все бы хорошо, но сидевший на водительском месте Гучко начинает отчаянно вырываться и изо всех сил тянуться к панели управления. Завязывается борьба.

— Ах ты, сволочь, думаю, — рассказывал Кораблев, размахивая руками, — небось уехать хочешь под шумок; врешь, не выйдет, и колочу его сзади, а он все отбивается. Наконец мне удалось его скрутить и от машины оттащить, и тут машина поехала, еле поймали! Оказывается, он чего к машине рвался? Машина с автоматической коробкой, там два положения: «драйв» и «стоп», стояло на «драйве», вот он и рвался на «стоп» передвинуть.

Я включилась в беседу и в красках рассказала, как задержанный Крамм, ожидая конвоя и воспользовавшись тем, что адвокат Соболевский ненадолго вышел из кабинета, спросил, навалившись на стол и исподлобья на меня глядя: «Мария Сергеевна, адвокат — еврей?» — «Да нет вроде, — пожала я плечами, — а какое это имеет значение?» — «Не-ет, Мария Сергеевна, — с видом и интонацией корифея науки, готового за свои научные убеждения взойти на костер, заявил Крамм, понизив голос, — поверьте мне, он еврей!..»

(Через день Кораблев принес мне какой-то таблоид, напечатанный на бумаге, которая раньше шла под штампом «изготовлено из отходов». Подвал первой страницы был посвящен войне, развязанной сионистским правительством нашей многострадальной Родины в отношении молодых патриотов, не желающих мириться с жидомасонством на русской земле. Война ведется руками продажной прокуратуры, и в частности самой продажной ее сотрудницы, то есть следователя Швецовой, которая на самом деле не Швецова, а Швецовер, и не Мария Сергеевна, а Муся Срулевна; далее меня обзывали «кавалерист-девицей с черепами в петлицах».

Несчастная Швецовер объявлялась врагом русского народа, и там же было заявлено, что она как враг народа подлежит ликвидации. Добрый Кораблев мне сказал, что он узнавал, там, где ему эту парашу дали, — до меня еще руки не скоро дойдут, по крайней мере, в этом году приговор не приведут в исполнение, я могу не волноваться. Под статьей мозолил глаза броский черный призыв: «Росичи! Неужели мы будем терпеть, когда в застенках сионистов льется кровь наших братьев по оружию?! Надо показать жидам и масонам силу нашего национального братства…»