Сессия: Дневник преподавателя-взяточника - Игорь Данилевский

– Это всё у вас? Не тратьте зря времени – ни своего, ни нашего. Списать вам не удастся.

Чистую правду сказал, урод: списать тут действительно невозможно. В ответ Саматова гордо поднимается с места, кладет листочек на мой стол и забирает зачетку.

– До свидания! – бросает она через плечо, не адресуя слова никому конкретно. Мы с Трофимовым молчим, как будто ничего не заметили. Хотя, конечно, причины для молчания у нас разные…

Когда время истекает, приходится понервничать еще раз. Правда, теперь уже гораздо меньше. Выслушиваю мычание, блеяние – как угодно, но всё же двоечники меня приятно удивляют. Они хоть что-то, да выучили. Подмахиваю им оценки с сильным желанием громко сказать «Спасибо, ребята!»; жду, когда они и Трофимов выйдут в коридор, и, собравшись сам, последний раз оглядываю свою любимую аудиторию. Проклятые тучи завесили всё небо, и комната смотрится сейчас мрачной и неуютной. Я приближаюсь к окну; выглядываю во двор. Возвратившись к своему месту, провожу рукой по стулу, за которым сидела Людмила. И, постояв несколько секунд, круто разворачиваюсь и ухожу. Теперь уже – навсегда.

* * *

Начальница нашего отдела кадров, Татьяна Павловна Спицына – малоприятная, надутая, как дирижабль, от неоправданного чувства собственной значимости дама, чья вышеупомянутая надутость, с другой стороны, хорошо гармонирует с ее комплекцией.

– Я говорила и с ректором, и с Ивановым. И у меня есть поручение от Юрия Анатольевича предложить вам написать заявление об уходе по собственному желанию.

– Почему?

– Потому что то, чем вы занимаетесь, аморально.

– А то, чем занимается девяносто процентов моих коллег, не аморально? Вот Кокошина, например, выловили, но на той же кафедре есть Клемонтьев, и мы с вами оба знаем, кто это такой.

– Не пойман – не вор!

«Сказать, что ли, этой индюшке, что еще поймают? Нет, не надо. Решат, что я под него копаю. Хотя на самом деле против Клемонтьева я ничего не имею. Как, впрочем, и за. Не потому, что он – весь из себя отличный парень, а потому, что он сер и безлик. Идеальный взяточник. Он настолько бесцветен, что не вызывает вообще никаких эмоций. И благодаря этому до сих пор живет».

– А с какой стати заявление должен писать только я один?

– Тут уже не до выяснений всех подробностей. Мне дано распоряжение довести до вас эту информацию. Вот Кокошина мы недавно уволили по позорящей статье. Если не напишите, вас придется уволить так же.

– Я подумаю. До понедельника.

– Понедельник – это крайний срок, и я не уверена, что он у вас есть. Может поступить указание оформить ваше увольнение по статье раньше.

– Ну, я все-таки подожду.

– Мой вам совет: уходите и лучше всего – меняйте свою жизнь. Вы молодой – может, одумаетесь ещё.

Я ничего не отвечаю ей на это, а просто выхожу из кабинета.

* * *

Через десять минут я попадаю на прием к Иванову. Он от чего-то немного нервничает, хотя встречает, как обычно, вполне корректно и даже радушно.

– Василий Никитич! Вы мне можете сказать, что происходит? Я только что был у Спицыной и она фактически требует, чтобы я уволился. Откуда взялось все это?

– Я не знаю… – Иванов потирает пальцами ручку. – Тогда вроде всё успокоилось. Сейчас, судя по всему, новая волна пошла…

– А вы не можете поговорить с ректором?

– Я не могу до него дозвониться. Но начальница отдела кадров – это человек, который своего мнения не имеет. Она выражает только мнение ректора.

– Да?

– Совершенно точно.

Такое ощущение, что мир вокруг меня замер. Я слышу тикание часов на стене, и мне кажется, что сейчас оно намного громче, чем раньше.

– А вы что посоветуете?

– Я ничего не могу вам советовать в такой ситуации. Решение должны принять только вы сами.

«Вдох-выдох… Черт! Чё же делать-то?…».

– Ну, я тогда все-таки не буду ничего писать. Пока не вернется ректор, и вы у него не спросите. Отложим этот вопрос до понедельника.

– Хорошо, давайте так. – Иванов кивает, и кажется, что такой мой ответ приносит облегчение ему самому.

– А вообще почему она не хочет принять во внимание то, что и Бочков, и Трофимов были замешаны во всем процентов на пятьдесят как минимум?

Я смотрю на него, как часовой у склада с оружием на незнакомца. Пристальней и подозрительней, чем это позволяют правила приличия.

– Мне сказали, что там не будут выяснять глубину, – Иванов поднимается с кресла, давая понять, что у него есть и другие дела, помимо разговора со мной. – Есть факт – заявления студентов, и решение может быть принято исключительно по данному факту.

– Ну, ладно. До понедельника, Василий Никитич. До свидания, – я следую его примеру и встаю со стула, протягивая руку.

– До свидания.

Рукопожатие, как говаривал пресс-секретарь первого российского президента, было крепким.

* * *

На выходе из Е-корпуса внезапно натыкаюсь на тех трёх девчонок из ЭПЛ-2-07, которые подходили ко мне вместе с Нелей Минниахметовой и сдали в итоге на пятёрки сами. Интересно, что они тут делают в такое-то время? По поводу практики узнавать, что ли, пришли? Две из них, Салимуллина и Ягзарова, стоящие ко мне в пол-оборота, о чем-то сосредоточенно разговаривают между собой. Салимуллина, кажется, заметила мое появление, но я не уверен. Так или иначе, она продолжает болтать дальше как ни в чем не бывало. Третья, Назипова, с лицом «девушки из Смольного», увидев меня, просто отворачивается. Какое-то время я скольжу по ней взглядом, ожидая, что она все-таки повернется обратно и хотя бы кивнёт. Но этого не происходит.

* * *

Я лежу дома на диване с бутылкой «Хереса» и втягиваю в себя этот лично привезенный из Испании напиток, даже не удосужившись вооружиться бокалом или, на худой конец, кружкой. Кажется, у меня теперь есть реальная угроза превратиться в алкоголика, который пьет сам с собой, причем много. Беру телефон и набираю номер Галы, чтобы сообщить ей пренеприятнейшее известие. Редчайший случай: меня не радует то, что ее голос в трубке раздается моментально.

– Да, привет!

Я вздыхаю и перевожу взгляд на стену с фотоплакатом Мачу-Пикчу.

– Привет…

– Чё такой грустный?

Моя Любовь спрашивает таким голосом, как будто заранее знает ответ.

– Я сегодня не приду. Извини.

Секундное молчание на другом конце.

– Что-то случилось?

«Еще как!»

– Пока нет, но можно считать, что уже да.

– Чё ты такое говоришь? «Нет, но да!» – нервничает Гала.

– Меня увольняют. Заставляют уволиться, точнее. Но даже если до этого и не дойдет, то ситуация сейчас такая, что уже не до Германии. Мы не сможем с тобой в этот раз туда поехать…

«И в другой раз – скорее всего тоже», следовало бы добавить. Но я не настолько садист, чтобы вываливать на голову любого собеседника, кем бы он ни был, сразу все плохие новости…

Гала молчит довольно долго. Потом трубка оживает:

– Ладно, ясно. Но только не казни себя. И приходи в следующую среду. Обязательно. Я все равно тебя люблю…

От киношной драматичности момента мне даже хочется пустить слезу, как делают мудаки в сериалах.

– Ладно. Приду.

– Я буду тебя ждать!…

В ответ я неопределенно «угукаю» в трубку, и через секунду или чуть больше слышу из чрева «Моторолы» гудки. Кладу мобильник на стол, рядом с миниатюрной копией башни Тур Магдала. Это зримое напоминание о моем вояже по следам Дэна Брауна меня сейчас не радует, как обычно, но самое плохое то, что отсутствие радости по данному поводу – далеко не основная проблема. Вот что делать с прессингом на работе, грозящим превратиться в перманентную головную боль, – это действительно вопрос. И как его решать, я пока ума не приложу. Просто не знаю. Конечно, «Херес», который я сейчас пью, – самый херовый из всех возможных в данном случае помощников. Но уж лучше жить два последующих дня с ним, чем с мигренью.

ДЕНЬ ДВАДЦАТЫЙ ТРЕТИЙ: 6 ИЮЛЯ 2009 ГОДА, ПОНЕДЕЛЬНИК

С утра погода стоит мерзопакостная. Мелкий моросящий дождь с ветром опускают настроение ниже плинтуса с самого выхода из дома и прочно удерживают его на этой планке вплоть до момента, когда удается, наконец, выдержав давку в автобусе и пробежку без зонта (оставленного в прихожей), заскочить в нужное здание. Для меня сегодня таковым является Е-корпус нашего универа. Поднимаюсь на второй этаж и первым делом заглядываю к Иванову. Секретарша Лера сообщает, что у него, как всегда, кто-то есть, и я, сам не знаю, по какой причине, решаю подождать его не в приемной, а в коридоре. Спустя несколько минут Иванов выбегает без пиджака, в одной рубашке (кипельно белой, как обычно), краем глаза замечает меня, но едва кивает головой в ответ на мое приветствие, бросая через плечо «Подождите!». Мне становится ясно, что ничего хорошего он мне сейчас не скажет, но я все равно покорно жду; тем более, никакой альтернативы этому у меня сейчас всё равно нет. Вскоре он возвращается и нехотя подает расслабленную ладонь.