Прописные истины - Сергей Темирбулатович Баймухаметов

на таком примитивном страхе, что тебе набьют морду. Так ведь?

— Слушай! — высоким, неестественным голосом произнес вдруг Мишка, и вид у него был такой, словно сейчас ему открылась истина. — Ты с бабой когда-нибудь спал?

— Простите, я что-то не понял?.. — Николай Сергеевич растерялся.

— Спал, а? — напирал Мишка.

Николай Сергеевич сидел, раскрыв рот на полувдохе, как будто его неожиданно ударили под дых и не было сил вздохнуть…

— Да где тебе, — с легким, обидным сожалением сказал Мишка. — Тебя, наверно, никогда на это дело не хватало. Вот ты и шипишь. Да и не ляжет с тобой хорошая баба. Они таких сразу чуют!

— Ну, знаете! — Николай Сергеевич опомнился. — Так можно все свести черт знает к чему!

— А что? — Я сделал вид, что удивился. — Давайте о женщинах поболтаем. Самое время! Правильно, Николай Сергеевич?

— Ладно, пора уже мне, — сказал он и словно пленочкой своей серой покрылся, непроницаемым стал. — Поболтали — и будет.

— Приходите еще! — Я не скрывал удовольствия. — Поговорим!

…Маленький человечек в наглаженных брючках и желтой рубашке уходил от нас по пологому склону бугра, к селу, наполовину скрытому в вечерней мгле: одни редкие огоньки светились.

— Умный, стерва! — сказал молчавший все это время Иван. — Умный, а?

Мишка собирал посуду.

— Мозгляк умный, — бурчал он себе под нос. — Сам всю жизнь всего боялся, а теперь долдонит: страх, страх…

Мишка ушел в вагончик. Прикрыл дверь, включил свет. Желтый квадрат из окна лег на середину красного одеяла, на котором мы сидели. Я закурил, поднялся, разминая затекшие ноги, пошел к скважине. От нее несло холодом. «Правильно Мишка его оглушил, — подумалось мне. — Так и надо. Но ведь человек попался занюханный. А сидел бы на его месте молодой и здоровый, такой, что наверняка с женщинами не только в шахматы играет, — тогда что делать? Его-то этим не оглушить?»

Сзади заскрипел песок под сапогами: Иван подошел. Стояли, курили молча.

Вода, серебристая в ночи, шла из скважины с тугим, равномерным напором, падая в лоток, устремляясь вниз по главному арыку, растекаясь потом по мелким канавкам, избороздившим поле. Она зарождалась там, в невидимой и холодной глубине, веками скапливалась в песчаных разрезах и галечниках, сжатая со всех сторон глинами, сплошными скальными породами, изредка прорываясь на поверхность робкими родничками. И вот дали ей выход, бьет фонтаном, радуется свободе. И будет лить и лить — год, два, пять… Потом занесет постепенно скважину илом, песком. Придут люди, другие люди, не мы, прочистят ее, промоют фильтры в проржавевших трубах, и вновь ударит фонтан, только слабее, с каждым днем все слабее. И остановится наконец, иссякнет…

— Интересно, а что сейчас этот… учитель делает, а? — спросил вдруг Иван. — Он, наверно, один живет, да? Конечно, кто ж с ним будет… Тоска, а не жизнь.

— Да уж, веселого мало…

— А как он про Землю говорил, а? Что, мол, маленькая, ковырни только — и нету ее. Вредоносный мужик, а говорил так, будто жалел…

— Пожалел волк кобылу…

— Ну уж волк! — рассмеялся Иван. — Прям волчище!

— Шакал. Скулит и тявкает. И воняет к тому же.

— Это так, конечно. Но ведь мужик не просто так, а со смыслом. Послушаешь, вроде правду говорит. Только правда у него какая-то нечеловеческая…

— Да ну его к черту! — разозлился я. — Пошли спать!

— Пошли, — согласился он. — Завтра перевозка будет, намучаемся еще.

…Не спалось. Душно было в раскалившемся за день железном вагончике. Настырный комар зудел под потолком. И на улице не ляжешь — сожрут.

Я слез с койки, оделся. Иван храпел. С койки свешивалась мощная волосатая рука. У самого плеча слабо синела наколка: могильный холмик, крест и надпись: «Не забуду мать родную».

На улице было прохладно. Тянуло ветерком с гор. С окраины села донесся невнятный шум, смех, девичьи голоса — и снова вес стихло.

Мир спал, накрытый теплой ночью. Спал в нем Иван, разметав тяжелые руки, спал Мишка, и во сне, наверно, довольный тем, как он отделал Николая Сергеевича, спал, наконец, и сам Николай Сергеевич, маленький, прилизанный ниспровергатель устоев общечеловеческих. Жалко мужика: не от хорошей жизни все это, от слабости…

Ровное, нарастающее гудение послышалось сверху. Вспыхивая в черноте неба красными и зелеными огоньками, низко пролетел самолет. В нем-то люди не спят. Сидят, смотрят сквозь иллюминаторы на ночную, притихшую, в далеких россыпях огней землю и, наверно, думают: «Какая все-таки она большая, земля! Какая большая…»