Гелиополь - Эрнст Юнгер

— Но здесь в заливе вопросы безопасности играют тоже немаловажную роль. Я могу чувствовать себя польщенным, что Ландфогт рассматривает как дело чести необходимость уничтожить меня и что моя голова оценивается охотником за черепами доктором Беккером как один из главных трофеев. Мне пришлось бы искать защиты у мавретанцев.

— Но вы же всегда можете свободно вернуться в Бургляндию.

— О нет. Я никогда туда не вернусь. Мне никогда не простят, что я нарушил традиции Страны замков и предпочел им личное счастье. У меня там больше нет прав.

Он замолчал и подпер голову рукой. Ортнер поднялся и обнял его.

— Вы видите сегодня все в мрачном свете, Луций. Причина тому усталость, изнеможение. Мир велик, и по ту сторону Гесперид находится не одна Бургляндия. Вы будете счастливы со своей спутницей жизни в одном из тех белых островных городов, которые вы так любите, — в одной из старых морских гаваней, навеки погруженных в мифы. Где сверкает море и солнце, где зреют виноград и маслины, где даже нищие живут свободными, как короли, и где мудрое око, как ваше, будет наслаждаться этим зрелищем. Старые источники забьют новой радостью, а жизнь покажется еще более желанной. Вам надо взять с собой еще Хальдера. Князь определил ему стипендию для путешествий.

Луций встал.

— Я благодарю вас, мастер. Вы правы — я очень устал. Утро вечера мудренее. Ваше общество придает мне силы. Ортнер дружески кивнул ему. — На Пагосе вы отдохнете. Мы отправимся завтра. Гортензия уже ждет нас с бутылкой «веккьо». Что скажете, если мы заглянем к Вольтерсу и посмотрим, как устроилась Будур Пери?

Они спустились вниз и покинули Дворец.

В саду Ортнера

Солнце прошло четверть своего суточного пути. Тусклым диском поднялось оно над Красным мысом, еще не разогнав туман. Однако сквозь его тонкую вуаль уже были видны нежная морская рябь и белые барашки при легком ветерке. В сером утреннем тумане начали всплывать контуры островов.

В этой дымке морские пучины еще не обрели своей царственной синевы, они дыбились на горизонте тускло-зеленой громадой. Там, где было мелко, вода казалась отшлифованной, прозрачной, как стекло, сквозь которое виднелись, как разводы на нем, серебристые морские водоросли. Миражи еще не полностью рассеялись.

На склонах Пагоса уже играли солнечные лучи. Полоски взрыхленной буро-коричневой земли перемежались подпорными стенками из белого камня. Все щели в них поросли разноцветным мхом и камнеломками. Пчелы патера Феликса кружили над цветочным ковром, свисавшим вниз по склону. Зеленые ящерки шмыгали по белому камню. Уже наступил час, когда медленно выползали из своих укрытий темные гекконы.

Весной и летом весь склон покрывают лилии. Они сменяют друг друга в своем цветущем многообразии — за цветами из более прохладных стран и с высокогорья следуют сорта с равнин и морского побережья и, наконец, жгучие чудо-лилии тропических лесов и джунглей. Потом они засыхают, не оставляя даже листьев, чтобы накопить в толстых клубнях новые силы.

Тогда наступает пора богатого плодоношения всего того, что растет на шпалерах. В южной части сада, где белокаменная стена граничила с дорожкой для верховой езды, стоял Ортнер в голубой холщовой рубахе с короткими рукавами, на шее у него висел пучок золотистого лыка, время от времени он вытягивал бронзовыми от загара руками по одной пряди, чтобы подвязать то тут, то там виноградную лозу или веточку миндального или абрикосового дерева.

Он имел обыкновение появляться в саду неожиданно, это были часы его отдыха, потом он снова возвращался к книгам или рукописям. Труд садовника и литератора неизменно дополняли друг друга в его ежедневных занятиях и уравновешивали его силы.

У подножия лестницы, где по каменному желобу текла вода, стояла Гортензия, склонившись над широкой корзиной. Соломенная шляпа с большими полями закрывала ее лицо. Осторожно, чтобы не повредить спелые плоды, она раскладывала на листьях сочный инжир. Аламут, чье черное руно отливало на солнце рыжиной, лежал на парапете и смотрел, жмурясь, на нее. Здесь, на природе, он чувствовал себя вольготнее, чем во Дворце.

Луций наблюдал с террасы всю эту картину. Перед ним стояла тарелка с гроздьями черного винограда, рядом лежал гранат, лопнувший от спелости до самого основания. Его половинки горели на солнце, как яркие губы. Бокал был наполовину пуст. В нем искрилось темное местное виноградное вино, про которое Ортнер сказал, что оно целиком переходит в кровь. Он очень хотел, чтобы Луций выпил его немножко уже утром. Вино в бокале казалось черным, и только по краям солнце придавало ему пурпуровый оттенок.

Вид на море с террасы был обрамлен широкими листьями фигового дерева. Их целебное благоухание выдавало то радостное благодушие, с которым они раскрывались навстречу солнечным лучам. На их резных изгибах выступил сладкий сок, им лакомились мухи. Все здесь благоухало сладостью, брызжущей спелостью и высшей усладой. Весь сад славил мастера, создавшего это изобилие.

Луций уже в первые дни хорошо отдохнул здесь. Благодатные силы южного склона укрепили его дух. Какие бы смуты и хаос ни учиняли там люди, порядок, заведенный на обжитом земельном участке, оставался неизменным. Каждая травинка свидетельствовала о высшем творении. Неизменными оставались мощь горы, глубина морских вод и сила их прилива и отлива. По сравнению с ними белесый город внизу казался ракушкой, мимоходом омываемой волной. Но самыми целебными всегда оставались потоки света, этот ход часов универсума. Быстро бежало время, за которое небосвод совершал свой полный круг от Красного мыса до Белого. Солнечные лучи плели на морской глади с ее островами и скалистыми берегами узоры, как на искусном ковре, и совершали на глазах тысячу превращений. Ранним утром краски сверкали хрустальной лазурью, потом вспыхивали мощным, ярким цветом. Они блекли, когда солнце стояло в полдень в зените и предметы не отбрасывали теней; скалы тогда, словно ребра, торчали из воды. По вечерам оживали красные и желтые тона. Удивительной формы облака обрамляли солнечный закат. Наконец вспыхивали первые звезды, и тогда начинали мигать разноцветные огни островного мира.

Цветы тоже следовали этому магическому циклу вращения по кругу… По утрам они раскрывали свои головки и поворачивали их к солнцу. Они, как цветные зеркала, строго следовали за траекторией его движения. А когда они по вечерам закрывались, просыпалась ночная флора, фосфоресцируя в темноте. Запах лаванды и цветущих апельсиновых деревьев усиливался с наступлением прохлады, когда остывали камни.

Сад отражал полный могучей силы покой духа, нуждавшегося не столько в новизне, сколько в повторении цикла. Ортнер отрицательно относился к планам преобразователей мира. Будущее — остановившееся мгновение, мир твой тесный мирок. Покажи мне, как ты живешь со своей женой, твоими детьми, служанкой и кошкой, и я прощу тебе грехи твоей теории. Он любил ручной труд, простых людей, продолжение их рода, из чего и произрастают корни отечества. В этом смысле он и воздействовал на Проконсула как его сильный, добрый друг, одним только своим присутствием.

* * *

Через стеклянную дверь на террасу вошел Костар и подал утреннюю почту. Первым Луций вскрыл послание Будур Пери, лежавшее на стопке сверху. У них вошло в привычку перед заходом солнца совершать с Ортнером прогулку верхом вдоль берега моря, потом купаться и ужинать у нее в «Хозяйстве Вольтерса». Позднее они еще раз обменивались друг с другом коротким приветствием. Кошти она сняла. Ему казалось, что она стала выше ростом и держалась увереннее. Она носила теперь яркие цвета и была полна радости и веселья. Она все время была с ним, насколько велик был прежде разрыв между ними, настолько велика теперь стала их близость.

И то, что теперь стало известно об их отношениях и что они открыто признавались всеми, было ему приятно. Ортнер все время заботился о любой возможности соединить их вместе. Он посылал ей через Гортензию цветы и фрукты из своего сада. Когда Луций встречался в парке с Князем, тот непременно справлялся о самочувствии Будур.

— Для вас было крайне необходимо, Луций, восстановить свои силы.

Так сказал вчера Ортнер за бокалом вина, когда они возвратились от Будур.

— Силы, которые управляли вами, ослепили вас сверх меры; теперь они приведены к знаменателю, приближенному к человеческим возможностям. Иначе вы ввергли бы в опасность как раз того, кто вам дороже всех. Бывают такие субстанции, короткое соприкосновение с которыми творит чудеса, но длительная близость с ними может привести к увяданию жизни. С ними можно покорять и разрушать города, но нельзя строить дом.

Одно письмо на листке бумаги с острым угловатым почерком, напоминавшим записи сейсмографа, было подписано доктором Беккером; он просил о беседе в нейтральном месте. Это могла быть ловушка, но было возможно также, что за этим скрывалось предложение. Ландфогт охотно брал к себе на службу уволенных военных офицеров, и прежде всего если он знал, что они уходят из Дворца в результате размолвки. Он ценил отклонения в поведении и питал слабость к криминальному прошлому своих подчиненных. Луций принадлежал к тому небольшому кругу лиц, которым все было известно про борьбу за власть в Гелиополе — как в ее полном объеме, так и в деталях. Это, пожалуй, даже скрасило бы Ландфогту удар, нанесенный ему на Кастельмарино.