47 ронинов - Джоан Виндж

Вдали от гор, на равнине, зима отступила, сменившись первыми, робкими признаками весны. Ронины раздали золото и серебро Киры старейшинам деревень. Крестьяне готовились к весеннему севу и с благодарностью принимали деньги у бродячих актеров. К величайшему удовольствию Оиси, лицедеям нравилось изображать благородных разбойников, а ронинам лишнее внимание было ни к чему.

Однако же за помощь актеров приходилось расплачиваться бесконечными объяснениями: почему ронины решили напасть на замок, как туда попала госпожа Асано, откуда появились демоны и колдунья… Самураи, как могли, отвечали на назойливые расспросы актеров.

Кай, невзирая на раны, прокладывал путь ронинам. Мика ни на шаг не отходила от любимого, оберегая его, будто Каннон, многорукая богиня милосердия.

Ясуно, ворча, что актеры похожи на щенят или разыгравшихся детей, не позволял любопытствующим приставать с вопросами к Мике и Каю.

Оиси оставался немногословен, а вот Тикара, получивший многочисленные, но легкие ранения, говорил за двоих. Юноша охотно удовлетворял любопытство актеров, особенно после того, как Каватакэ упомянул, что его знакомые в Эдо сочтут за честь написать пьесу об отмщении ронинов. Недаром говорили, что «слово устрашает больше, чем меч», и чиновники бакуфу об этом прекрасно знали.

Оиси не возражал, хотя ему не хотелось, чтобы история о мести ронинов разлетелась по всему Эдо. Самурай прекрасно понимал, что это разъярит «собачьего сёгуна», который равнодушно разрушил жизни господина Асано, его дочери и всех обитателей Ако. Впрочем, утешало то, что о дерзком поступке ронинов будут помнить.

Наконец путники добрались до границы владений Киры, где ронины расстались с бродячими актерами. Каватакэ повел труппу в Эдо, на северо-восток. Лицедеи торопились попасть в столицу – им были не страшны патрули на дорогах. Путь ронинов лежал на юго-запад, в Ако, и они не желали иметь дело с охранниками сёгуна.

Правду говорят, что любой встрече суждено закончиться расставанием… как бы то ни было, ронины с сожалением попрощались со своими «веселыми спутниками».

Теперь, когда изнуренным воинам стало не с кем разделить тяготы пути, Оиси впервые осознал, насколько присутствие бродячих актеров поднимало настроение. И все же ронины возвращались домой, чувствуя умиротворение, разлитое в воздухе. На деревьях распускались почки, в зеленеющей траве виднелись яркие весенние цветы. Засеянные поля покрылись изумрудной дымкой.

Ронины держали путь на юг, к океану – и сама природа действовала исцеляюще, окутывая их теплом и радуя свежестью красок. Теперь воинам не приходилось скрываться от соглядатаев Киры. Чтобы облегчить путешествие раненым, Кай выбрал дорогу вдали от торговых путей, но поближе к селениям, где можно было заночевать и пополнить припасы. За еду и целебные мази Мика щедро расплачивалась серебром и медяками из казны Киры. Поначалу крестьяне опасливо встречали путников, но провожали ронинов с чувством глубокой благодарности – и облегчения.

Усталость и раны давали о себе знать. Оиси с тревогой следил за Каем, который неутомимо вел ронинов к дому. Мика следовала за ним, словно легендарная Томоэ Годзен за бесстрашным Ёсинакой. Для Кая и Мики окружающий мир как будто перестал существовать: не имели значения ни боль ран, ни тяготы пути, ни разница в положении. Влюбленные смотрели друг на друга, не смея верить, что они вместе.

Оиси не гневался на них. Любовь перестала быть для него пустым звуком. Глядя на Мику и Кая, он с печальной тоской вспоминал Рику. Часто самурай ехал рядом с сыном, вел с ним неторопливые беседы о жизни, стараясь наверстать упущенное.

Среди ронинов были братья, отцы и сыновья. Они тоже говорили друг с другом о прошлом, о доме и семьях, о доблести и чести. Ронины не задумывались о будущем, стремясь лишь добраться до могилы господина Асано и отдать ему последний долг.

Все понимали, что краткий промежуток времени, отпущенный им, был драгоценным даром ваби-саби, неожиданно прекрасным мигом, наполненным аварэ – печальным очарованием и глубоким ощущением гармонии и бренности мира. Но этот миг окончится, словно последний глоток сакэ или гаснущие искры шутих в летней ночи… или бездонная голубизна весеннего неба.

По ночам, разбуженный болью ноющих ран, Оиси напряженно размышлял о гири и ниндзё, пытаясь ответить на мучившие его вопросы о смысле жизни. Однажды, когда ронины устроили ночлег на лесной поляне, самурай, завернувшись в одеяло, прихваченное в замке Кираяма, смотрел сквозь ветви деревьев на убывающую луну. Ночной ветерок приносил запахи трав и сосновой хвои. Сон не шел. Оиси повернулся и взглянул туда, где обычно спала Мика-химэ.

Ее подстилка была пуста.

Оиси резко поднялся, вскрикнув от внезапной боли, и заметил среди деревьев какое-то движение.

Мика, озаренная лунным сиянием, стояла рядом со спящим Каем, завернувшись в стеганое шелковое одеяло. Кай, как и прежде, устраивался на ночлег вдали от остальных – то ли по привычке, то ли чтобы не тревожить сон любимой.

«Как долго она здесь стоит? – подумал Оиси. – Как часто оберегает сон Кая, будто милосердная Каннон?»

Казалось, Кай погружен в глубокий безмятежный сон, хотя Оиси не сомневался в том, что полукровка знает о присутствии Мики.

Страстное влечение Мики и Кая было очевидным. Любовь навечно связала их души, хотя они жили в мире, где не имели права ни говорить друг с другом, ни оставаться наедине. Под страхом смерти им запрещено было жениться или вступать в близость.

Оиси, так же как и его повелитель, князь Асано, всегда соблюдал принятые устои общества. Принадлежность к разным сословиям жестко разделяла Мику и Кая даже здесь, за пределами ограниченного законами мира, где влюбленные могли предаться своей страсти…

Самурай задумался, почему так получилось… его сын был зачат в плотских утехах, неотделимых от чувств… физическая любовь естественна и необходима для жизни, как воздух.

Мика все еще стояла, глядя в сторону Оиси, словно не зная, что делать дальше. Самурай осторожно перевернулся на другой бок, спиной к ней. «Госпожа моя, жизнь – всего лишь сон бабочки, – подумал он. – Приятных сновидений».

Оиси закрыл глаза и с неожиданной болью вспомнил, как написал эти строки своей жене, на третий день после свадьбы. Снова и снова он повторял их, будто мантру, пока невыносимая боль утраты не утихла, и наконец уснул крепким сном.

Кто-то осторожно тряс его за плечо. Оиси раскрыл глаза и увидел перед собой сына.

– Что-то случилось? – пробормотал он, нащупывая рукоять меча.

– Нет, нет, ничего, – зашептал Тикара, схватив отца за руку. – Но… Мика-химэ… – Он встревоженно поглядел на пустующее спальное место госпожи Асано.

Оиси удовлетворенно потянулся и закрыл глаза.

– Отец! – снова затряс его Тикара. – Она с Каем… Прошу вас, не убивайте его… – умоляюще произнес он и всем телом навалился на раненую руку отца.

Самурай застонал от боли и отвесил сыну подзатыльник.

– Не собираюсь я никого убивать, – хмыкнул Оиси. – И говорить никому не стану.

Тикара ошарашенно посмотрел на него:

– Но если кто-то вдруг заметит…

– Молчи, а то и вправду заметят. А ты чего поднялся?

– По нужде ходил, – смущенно объяснил юноша.

– Погоди, – вздохнул Оиси, протер глаза и сел. – Послушай, есть такая поговорка: «Прошлое – чужая страна, там все иначе».

– По-моему, так говорят, когда хотят оправдать настоящее, – недоуменно сказал Тикара.

– Ох, ты мудр не по годам, – усмехнулся Оиси. – Мы, нарушив приказ сёгуна, решили отомстить за смерть нашего повелителя и тем самым принесли клятву навсегда остаться в стране прошлого – там, где титул самурая дается человеку за его поступки, а свадьбы играют не ради укрепления политических связей. Так вот, в этой стране прошлого влюбленные, желавшие заключить брачный союз, должны провести вместе три ночи…

Тикара удивленно раскрыл глаза, а затем поклонился Оиси.

– Простите меня, отец, – прошептал он. – Вы очень мудры…

Самурай печально улыбнулся.

– Сын мой, ты помог мне увидеть истину, – сказал он, глядя в чащу, где среди деревьев спали Кай и Мика. – А теперь дай мне поспать, пока еще не совсем рассвело.

Тикара отвесил почтительный поклон и ушел спать.

Оиси улегся на спину и накрыл лицо ладонями, стараясь сдержать нахлынувшие чувства – и подступившие к глазам слезы.

Проснувшись, самурай увидел, что Мика-химэ лежит неподалеку, как будто никогда и не вставала. Оиси почудилось, что все случившееся прошлой ночью было лишь сном, однако Мика посмотрела на него сверкающим взглядом и застенчиво улыбнулась, словно протягивая самураю букет ирисов – символ вечной благодарности и доверия.

Он посмотрел на нее с одобрительной улыбкой и встал, готовый встретить новый день. Мика вздохнула, потянулась, откинула стеганое одеяло и босиком пошла по росистой траве туда, где спал Кай – крепко, как человек, который провел бессонную ночь.