Лазерный гусь - Дэн Пласкин

дом.

Итак, завтра. Значит нужно торопиться с побегом.

***

Борьку выдернули из послеобеденного сна. Он уже успел создать себе новый режим, хоть немного помогающий скоротать время вынужденного безделья. Но в домик ворвался возбужденный старик сторож и так же, как в прошлый визит Михалыча, засуетился и залепетал:

– Вставай, сынок! Приехали. Тебя кличут.

– Кто приехал? Зачем? – отозвался Боря, потирая заспанные глаза. Не любил он просыпаться в суматохе, при этом совершенно не понимая истинную причину такой спешки.

Но сторож уже ничего внятного не смог произнести. Он совал Борьке его одежду и обувь, поторапливая и помогая застегивать.

"Не иначе царь какой пожаловал", – невольно с усмешкой пришло на ум Боре.

В лице царя оказался лично председатель Белоголов Николай Николаевич. Он с невозмутимым и слегка недовольным видом восседал на пассажирском кресле УАЗика "буханки". На приветствие москвича кивнул головой. А вот Михалыч, поджидавший Борю возле двери машины, оказался гораздо приветливей. Он крепко пожал ему руку и, не задавая лишних вопросов, как, впрочем, ничего и не объясняя, махнул рукой, мол, садись.

"Садись, так садись. Значит так надо. Михалыч плохого не предложит", – решил Борька. Он уже полюбил этого басовитого силача. Всё у него по делу и ничего лишнего.

Машина поехала.

– Вот подумал, что лучше уж сразу к тебе завернуть, хоть Николаич и не хотел, – негромко пробасил Михалыч.

Отчего-то он не желал, чтобы председатель слышал его речь. А вот это уже совсем не похоже на него, всегда такого открытого и спокойного. Михалыч явно что-то задумал, но до поры не хотел рассказывать своему начальнику. Впрочем, Борька думал об этом не дольше минуты: ему-то какое дело до планов Михалыча? А вот что будет именно сейчас, вполне отчетливо волновало. Михалыч попусту не будет звать, причем лично. И Борька решил поинтересоваться, также стараясь говорить негромко:

– Ну, как прошло кольцевание? Уже закончили?

Михалыч улыбнулся в густую бороду и весело подмигнул:

– Нашелся твой гусь.

– Да ну? – воскликнул обрадованный Боря и подался вперед. Но, скосив глаза на довольно-таки хмурого председателя опомнился и понизил громкость: – Где он? Он жив? Всё в порядке?

– Не суетись, – сказал Михалыч и поспешил успокоить: – На дворе он у меня. Клеть ему выделил. Еды дал, воды дал. Не переживай, Машка присмотрит. Она, хоть и наполовину городская, но всё же скотину любит. А гусак твой семьёй уже обзавелся, – добавил он, опять улыбнувшись и подмигнув.

– Как семьёй обзавелся? Он же… Хотя… Расскажи поподробнее, пожалуйста, – взмолился Борька, в его голову закрались сомнения в том, что пойманный гусь имеет отношение к Ваське.

– Каждая тварь божья мечтает о семье. Детишек завести, словом, род продлить. А твой гусак чем же отличается? Ну и что, коли он света вольного, считай, за всю жизнь так и не видел. Зато теперь статный стал. Перо новое пошло, свежее, красивое. А уж как он своих гусят из сетей наших отвести хотел, так это отдельная песня. Я сразу тут его и заприметил. А гусыню-то выбрал: ох, не промах! Молоденькая, наверное, в прошлом году еще в яйце сидела.

Борька призадумался. Гусак с гусыней и даже уже с гусятами. Нет, это не может быть Васька. Ведь если он думает, как человек, то не может же он изменить своим исконно человеческим инстинктам? Ну, допустим, кое-что передалось ему от гуся. Допустим даже, что главный инстинкт размножения тоже передался. Но что в таком случае осталось от того прежнего Василия Волкова? Мыслит ли он как человек? Помнит ли прошлое? Если нет, то и успех обратного процесса превращения под большой угрозой. Борька погладил Пеликена, как всегда оказавшегося в руках незаметно. Закусил губу и решил, что, увидев гуся на месте своими глазами, всё выяснится само собой. Рано еще расстраиваться.

***

На третий день нашего заточения я внимательно присмотрелся к своему семейству. Афродита, понятное дело, была сильно опечалена. Она с детства привыкла к свободной жизни, а тут вот на тебе: тюрьма. Афродита, конечно, еще пока не поникла духом и, поскольку не знает, что нас может ожидать, просто надеется, что ее скоро выпустят. Про гусят говорить пока рано. Родители с ними, а значит, все хорошо. Беспокоиться им не о чем. Столько раз они их спасали, что чувствовали наши детки себя в полнейшей безопасности. То, что мы находимся в клетке, их абсолютно не волновало: значит так надо, это же временно. Но я-то знаю, что нас ждет, поэтому был сильно встревожен. Сегодня приедет какой-то там председатель, иначе назвать начальник всей этой браконьерской банды, и для нас все закончится. Что же делать? Я начал тщательно рассматривать оперение. Я надеялся, что длины маховых перьев уже достаточно для взлета, но окончательно это выяснить можно только на открытом пространстве. А здесь даже нет возможности размяться и широко расправить крылья, чтобы не задеть, хоть за одну стену. Я мог бы это проверить ночью. Нехитрая защелка на калитке мне не помешает. Но ночью приходила та самая собака к нашей клетке. Случилось худшее: когда все ложатся спать, ее отпускают гулять внутри забора. И это действительно лайка, крупный самец. И, судя по шрамам на лице, опытный медвежатник или уличный боец. Положение ухудшилось донельзя.

Я посмотрел на свою семью. Гусят уже сложно назвать малыми детками: они подросли и стали размером почти с Афродиту. При дневном свете их оперение переливается такими замысловатыми красками, которых не увидишь ни у одного взрослого гуся. Такой ярко выраженный рисунок бывает только однажды в жизни. Это рисунок ранней молодости и здоровья. Нет, такая красота не должна вдруг погибнуть под ножом людей-палачей. Я решил, что буду искать любые способы дать им свободу, буду биться до конца.

В таком случае нужно бы ещё раз пораскинуть мозгами. Итак, защелка – не преграда. Далее из клетки я их как-нибудь уж вытолкаю. Потом останется собака и забор. Судя по крылышкам гусят и Афродиты, они процентов на восемьдесят уже могут лететь. Может быть, этого будет достаточно, чтобы перемахнуть забор и на бреющем удалиться подальше. А там я найду, где отдохнуть. И такими короткими перебежками мы сможем вернуться на наши безопасные болота. Впрочем, как я убедился, все болота безопасны весьма условно.

Думал я до самого вечера, всё ждал председателя. Но никто не приехал. Вновь залаяла собака, и из-за угла дома вышел Шустрый. Он по-прежнему изображал больного со старческой тростью. Шустрый прямиком направился к нашей клетке. Что же он выкинет на этот раз? Неужели опять начнет колотить своей палкой? Нет, он