Русская революция. Книга 3. Россия под большевиками 1918 — 1924 - Ричард Пайпс

Причина того, что западные предприниматели с такой готовностью игнорировали факты, свидетельствующие об обратном, заключалась в широко распространенном убеждении, будто в России имелись неограниченные возможности для эксплуатации природных ресурсов и огромные перспективы по сбыту готовой продукции; в США ее рассматривали как огромнейший в мире «пустой» рынок сбыта, в Англии — как «золотую жилу»160. Поскольку за время Первой мировой войны производственные мощности, особенно в США, выросли во много раз, западное промышленное сообщество оказалось весьма заинтересовано в российском рынке.

Торговые соглашения естественным образом повлекли за собой дипломатическое признание Советской России, которое западные правительства поначалу не желали ей давать, поскольку она отказалась платить иностранные долги и вела подрывную деятельность. Москва с самого начала исходила из того, что путь к дипломатическому признанию лежит через заключение торговых договоров, — это убеждение оказалось верным и получило подкрепление в устах Ллойд Джорджа, заявившего в марте 1921 г. в палате общин, что незадолго до того подписанные англо-советские соглашения о торговле были равносильны фактическому признанию Советского государства. [Саrr Е.Н. The Bolshevik Revolution. New York, 1953. Vol. 3. P. 287. Советской внешней торговле было крайне необходимо получить признание, поскольку за приобретенные за границей товары Россия расплачивалась золотом: покуда у Советской России не было дипломатического признания, золото могло оказаться удержанным в пользу западных кредиторов. 12 мая 1921 г. Суд Британии вынес постановление, что советское золото в слитках не подлежало подобным удержаниям (см.: Майский И. Внешняя политика РСФСР. М., 1923. С. 102)].

Отношение к России американских профсоюзных деятелей было диаметрально противоположным. Самюэль Гомперс, президент Американской федерации труда, называл большевиков «пиратами». Его преемник Уильям Грин занял такую же позицию. Раз за разом американские профсоюзы подавляющим большинством голосов отклоняли прокоммунистические резолюции, выдвигавшиеся небольшой группой радикалов. Единственными принявшими примирительную позицию в отношении Советской России группами оказались «Amalgamated Clothing Workers», Союз работников швейной промышленности, и «International Ladies' Garment Workers' Union», Международный союз изготовителей дамского платья, — обе организованные русскими иммигрантами, доверившимися романтическим иллюзиям о коммунистическом эксперименте.

* * *

На позицию западных правительств в отношении Советской России влияло множество факторов, часто противоречивого характера. Как это было и в случае с Французской революцией, великим державам доставляло удовольствие видеть, как их традиционные конкуренты слабеют в результате внутренних беспорядков. Этот факт с потрясением отметил Петр Струве, когда летом 1920 г. встречался в качестве министра иностранных дел Врангеля с дипломатическими представителями союзных держав с целью заручиться помощью их правительств161. Немцы в 1918 г., Ллойд Джордж и Пилсудский — в 1919 г., все исходили из предположения, что большевистская Россия будет представлять для них меньшую угрозу, нежели восстановленная национальная. Это соображение заставляло подавить ненависть к коммунизму, страх перед подрывной деятельностью.

Западным державам трудно было предоставить дипломатическое признание советскому правительству даже после того, когда оно, одержав победу в гражданской войне, получило неоспоримую власть над страной: за ним оставалась репутация режима незаконного, не только варварски относившегося к собственным гражданам, но и нарушавшего принятые нормы международного поведения. Наиболее предосудительными в последнем отношении были отказ от уплаты внешних долгов и национализация иностранной собственности.

Неуплата долгов не была советским изобретением: ее часто практиковали и капиталистические правительства. [См.: Default and Rescheduling / Ed. by D.Suragtar. Washington, D.C., 1984; Borchard F., Wynne W. State Insolvency and Foreign Bondholders. New Haven, Conn., 1951. По данным Клиффорда Даммерса, в 1880 г. 54 % иностранных правительственных долгов в мире были неуплаченными. Г-н Даммерс в своем исследовании игнорирует, безо всяких объяснений, советский долг 1918 г., самый большой в истории.]. Однако советские действия заключали в себе новые, неприятные особенности. По традиции, отказывающиеся от возврата долгов страны заявляли о своей неплатежеспособности, однако не отказывались от ответственности. Принятый 22 января 1918 г. советский декрет впервые в истории принципиально отказывался признавать за своим государством какие-либо долговые обязательства. С подобным действием нельзя было смириться, не поставив одновременно под угрозу всю структуру международных финансовых отношений. Кроме того, любые займы меркли по сравнению с той суммой, какую задолжала Россия. На 1 января 1918 г. государственный долг России (как внешний, так и внутренний) определялся в 60 миллиардов рублей (30 миллиардов долларов), из них 13 миллиардов (6,5 миллиардов долларов) приходилось на долю зарубежных кредиторов162. В довершение всего советские декреты о национализации нанесли тяжелый удар по иностранным владельцам собственности и ценных бумаг в России: только французские инвесторы потеряли на этом 2,8 миллиарда долларов. Москва понимала, что эта проблема представляла величайшее препятствие к нормализации внешних связей и получению экономической помощи из-за рубежа. В 1919, 1920 и 1921 гг. Чичерин и прочие советские представители намекали, что их правительство готово на определенных условиях уплатить иностранные долги и компенсировать потери западных инвесторов. Так, например, в июле 1920 г. в ответ на выдвинутые Британией в процессе обсуждения торговых соглашений требования Москва «в принципе» признала обязательства вернуть деньги, взятые у иностранных граждан163. Общий иностранный долг России (западным правительствам и частным лицам) оценивался руководством Наркомфина в 4,4 миллиарда золотых рублей (2,2 миллиарда долларов), оставшихся от займов периода до начала мировой войны, причем более половины его причиталось Франции, и в 8 миллиардов золотых рублей (4 миллиарда долларов) займов военного времени, взятых большей частью у Великобритании164. Как только советское правительство огласило условия, на которых оно якобы соглашалось признать свою ответственность, стало ясно, что предложение не было серьезным: Россия требовала в ответ компенсацию за потери, понесенные вследствие помощи, оказанной кредиторами ее врагам во время гражданской войны. Потери эти по оценкам Москвы значительно превосходили сумму задолженного. Насколько значительно — можно было узнать из служебного доклада, подготовленного для Ленина чиновником Наркомфина С.Пилявским в сентябре 1921 г. Суммируя прямые расходы на гражданскую войну с компенсациями за убитых и раненых красноармейцев и относя все затраты на счет союзников, Пилявский получил в итоге 16,5 миллиарда рублей золотом (8,25 миллиарда долларов). К этой сумме он прибавил 30 миллиардов рублей золотом за «убытки, причиненные погромами, и моральный ущерб, нанесенный населению истязаниями и пытками», которые оценил в 30 миллиардов рублей золотом. Сюда же были приплюсованы «стоимость» эпидемий, снижения образовательного уровня и прочих бед, поразивших Россию со времени октября 1917 г., в результате чего общая сумма, которую Москва могла бы стребовать с союзных держав, достигла 185,8 миллиарда рублей золотом (92,2 миллиарда долларов). Пилявский полагал также, что Россия имела право требовать компенсацию за неудачу в попытке присоединения Константинополя, а также за не в ее пользу решенное установление границы с Польшей, но определенной цифры не привел165. Абсурдные эти претензии так никогда и не были высказаны; Ленин рекомендовал изучить вопрос более внимательно, а всю относящуюся к нему документацию уничтожить166. [Во время своего закрытого доклада Девятой партийной конференции (сентябрь 1920) Ленин потешался над «чудаками» во Франции и Англии, которые «все еще надеются получить обратно» миллиарды, потерянные ими в России. (Исторический архив. 1992. № 1. С. 15).]. Ввиду всех этих обстоятельств любое сближение с Советской Россией должно было производиться постепенно, окольными путями; остановились на торговле. В ее эффективность бесконечно верил Ллойд Джордж: «Как только мы начнем торговать с Россией, — предрекал он, — коммунизм исчезнет»167. Британские «эксперты» предвкушали, какие огромные и все возрастающие экономические преимущества получит Запад от такой политики: согласно их оценкам, импорт русских зерновых, леса и льна снизит мировую стоимость этих товаров и вынудит США урезать цены на зерно168. В декабре 1919-го и в январе 1920 г. союзные державы достигли в Париже соглашения о прекращении интервенции и восстановлении нормальных экономических отношений с Советской Россией169. Однако и их следовало начинать с умом, поскольку до тех пор, пока вопрос с задолженностью России не был урегулирован, советские ценности по пересечении ими границы могли быть арестованы кредиторами. Поэтому союзные державы решили начать торговлю не с советским правительством, а с российскими кооперативами. [Представление о том, будто советские кооперативы имели свободу действия и потенциально являлись хорошими партнерами в торговле, было, по-видимому, распространено историком Bernard Pares и E.F.Wise, высшим британским представителем в Высшем экономическом совете в Париже (см.: Pares В. My Russian Memoirs. London, 1931. P. 562; Ullman R.H. The Anglo-Soviet Accord. Princeton, 1972. P. 11).]. Из разговоров с их главами, в том числе с главой русских кооперативов за границей Александром Беркенхаймом, они выяснили, что организации эти «аполитичны». Парижское бюро русского кооперативного движения заявляло, что у них в России 25 миллионов членов и огромные запасы зерна для экспорта. 16 января 1920 г. союзники согласились войти в торговые отношения с русскими кооперативными организациями, при условии, что подобный шаг не подразумевает дипломатического признания государства.