Тонкая работа - Сара Уотерс

И снова мы сидим, покачиваясь в такт движению кареты, в душном полумраке. Но теперь звуки Лондона слышны еще отчетливее. Я не вижу города: ни парка, по которому мы едем, ни улиц, на которые сворачиваем. Не вижу, куда везет нас карета: и даже если бы могла глядеть по сторонам, все равно не поняла бы ничего, хотя долго изучала карты Лондона и знаю каждый изгиб Темзы. И когда наконец карета остановилась, я не могла бы сказать, как долго нас везли — я вся ушла в свои ощущения и переживания. «Не раскисай, — твержу я себе. — Черт тебя побери, Мод! Ты ведь к этому стремилась. Ты предала Сью, ты все бросила ради этого. Не раскисай!»

Ричард, расплатившись с кучером, возвращается за багажом.

— Дальше пойдем пешком, — говорит он.

Я сама, без посторонней помощи, вылезаю из кареты и зажмуриваюсь от уличного света, хотя здесь он совсем не яркий: солнца не видно, и небо затянуто облаками — грязно-коричневыми, как свалявшаяся овечья шерсть. Я-то думала, нас подвезут прямо к двери его дома, но вокруг вообще нет домов: тянется лишь какая-то невероятно грязная, убогая улица — по одну сторону высокая глухая стена, по другую — кое-как заляпанные побелкой арки моста. Ричард устремляется вдоль по улице. Я хватаюсь за его руку.

— Мы правильно идем? — спрашиваю.

— Абсолютно, — бросает он на ходу. — Нечего пугаться. Шиковать нам рано. Да и пробраться в дом лучше тайком, вот и все.

— Вы все еще опасаетесь, что дядины люди могут нас выследить?

— Идемте. Дома поговорим. Здесь не место. Сюда, пожалуйста. Подберите юбки.

Он ускоряет шаг, мне трудно за ним угнаться. Заметив, что я отстаю, он подхватывает обе сумки одной рукой, а другую протягивает мне.

— Тут недалеко, — успокаивает он, но руку мою сжимает, как клещами.

Мы сворачиваем с улицы на другую, отходящую вбок, там начинается фасад огромного дома, вернее, так мне показалось поначалу, а потом я поняла, что это жмущиеся друг к другу узенькие и высокие домики, стены их лепятся вплотную. В воздухе — запах речной воды, гнили. Люди с любопытством оглядывают нас. Я прибавляю шаг. Вскоре мы снова свернули — теперь уже в переулок, под ногами захрустел шлак. Кучка ребятишек поодаль смотрят на ковыляющую по земле птицу. Крылья ее связаны бечевкой.

Завидев нас, кидаются нам навстречу. Просят денег, хватают за рукав, за полы плаща, за вуаль. Ричард отогнал их. Они отбежали с бранью, потом вновь занялись птицей. Мы сворачиваем в следующий переулок, еще грязнее; с каждым поворотом Ричард держит меня все крепче, шагает все быстрее и быстрее — дорога ему знакома.

— Мы почти пришли, — говорит он. — Ничего, что грязь, не обращайте внимания. В Лондоне везде так грязно. Ну, еще чуть-чуть, честное слово. И тогда отдохнете.

И наконец замедляет шаг. Мы стоим во внутреннем дворике, настила нет, голая земля поросла крапивой. Высоко вверх уходят стены. Дальше дороги нет — впереди лишь два или три узких крытых прохода. В один из них Ричард сейчас и тянет меня, но там так темно и гадко, что я вдруг упираюсь и пытаюсь вырваться.

— Ну же, идемте, — говорит он, оборачиваясь ко мне. Он больше не улыбается.

— Куда идти-то? — спрашиваю я.

— Туда, где начнется новая жизнь. Она вас ждет. Заждалась. Там наш дом. Экономка ждет нас. Идемте же скорей! Или вы хотите, чтобы я вас тут бросил?

Он волнуется. Я оглядываюсь; там, за моей спиной, веером расходятся проулки, но где же тот, с раскисшей дорожкой, по которому я шла сюда? Как будто мокрые стены расступились перед нами, а потом сомкнулись, поймав меня в ловушку.

Что же делать? Я не могу вернуться назад, одна, к мальчишкам, в лабиринт проулков, улиц — в город. Не могу вернуться к Сью. Да и не собиралась. Что-то всю жизнь толкало меня к этой минуте, к этому черному провалу. Либо я пойду вперед — либо меня больше не будет. И я снова пытаюсь представить себе комнату, которая только и ждет, когда я войду: как повернется в замочной скважине ключ, как я брошусь на кровать и буду спать, спать, спать...

Еще самую малость поколебавшись, я уступаю — и он утягивает меня в черноту. Проход неожиданно оказался коротким, в конце его — небольшая пологая лестница, ведущая вниз, а сразу же за ней — дверь, в которую он и стучит. За дверью залаяла собака, потом слышатся легкие быстрые шаги, скрипит засов. Собака замолкает. Дверь открывает белобрысый мальчишка — наверное, сын экономки. Увидев Ричарда, кивает.

— Порядок? — спрашивает он.

— Порядок, — отвечает Ричард. — Тетушка дома? К ней тут барышня заехала — погостить.

Мальчик внимательно смотрит на меня — надеется разглядеть лицо под вуалью. Улыбнувшись, снова кивает, отворяет перед нами дверь и снова закрывает ее за нами.

Мы оказались в кухне — наверное, кухня для слуг, решила я, потому что помещение очень маленькое, без окон, тут темно, душно и нестерпимо жарко: в камине вовсю пылает огонь, на столе чадят две лампы, а еще — нет, скорее это кухня для конюхов, думаю я, потому что в дальнем углу вижу жаровню, а рядом с ней — инструменты. У жаровни сидит бледный человек в фартуке — увидев нас, он откладывает в сторону какую-то вилку или, может, пилку, вытирает руки и принимается бесцеремонно меня разглядывать. У камина сидят парень и девушка: девушка рыжеволоса, круглолица и тоже смотрит на меня в упор. Парнишка хмур и неприветлив, он сосредоточенно жует кусок вяленого мяса, а сам он одет в такую чудную шубу — из разных кусочков меха. Он держит, зажав коленями, извивающегося пса, рукой придерживает ему челюсти, чтобы тот не лаял. Смотрит на Ричарда, потом на меня. Разглядывает мою одежду: плащ, перчатки, капор. Потом говорит, присвистнув:

— Небось, и стоят эти шмотки!

И пригибается, увертываясь, потому что седовласая женщина, сидящая в соседнем кресле — в кресле-качалке, что покачивается и скрипит, — попыталась дотянуться до него и ударить. Мне показалось, что это и есть экономка. Она смотрит на меня пристальнее и внимательнее, чем все остальные. В руках у нее сверток, теперь она откладывает его в сторону и пытается выбраться из кресла, а сверток тем временем начинает извиваться. Это поразило меня даже больше, чем горящая жаровня или даже шуба, — оказалось, это спящий головастый младенец, завернутый в одеяльце.

Я перевожу взгляд на Ричарда. Может, он скажет что-нибудь или поведет меня дальше. Но он отпустил меня и стоит, скрестив руки на груди, очень спокойно. Он улыбается, но улыбается как-то странно. Все молчат. Никто не шевелится, кроме седовласой женщины. На ней платье из тафты, материя шуршит при каждом движении. Лицо у нее румяное и так и лоснится. Она подходит ко мне почти вплотную, склонив голову, пытается разглядеть мое лицо. Облизывает губы. Взгляд ее пристален, она будто ждет чего-то. Она протягивает ко мне короткопалые красные руки, и я отшатываюсь.

— Ричард! — восклицаю я.

Но он словно не слышит, а взгляд женщины, такой загадочный, разом сковал меня. У меня нет сил сопротивляться, а она тянется к моей вуали. Откидывает ее. И вдруг видит мое лицо. Осторожно дотрагивается до моей щеки, словно боится, что она растает под ее пальцами.

Не сводит с меня глаз, но обращается почему-то к Ричарду. Голос ее дрожит от старческих слез, от переполняющего ее чувства.

— Молодец парень, — говорит она.

Глава двенадцатая

И тут все смешалось.

Собака лает и кидается, спеленатый младенец вопит, другой младенец, которого я сразу не заметила — он лежит в жестяном ящике под столом, — тоже начинает плакать. Ричард снимает сюртук и шляпу, ставит на пол наши сумки и потягивается. Неприветливый юноша сидит, разинув рот, выставив на всеобщее обозрение недожеванный кусок мяса.

— Это не Сью, — говорит он.

— Мисс Лилли, — тихо произносит стоящая передо мной женщина. — Какая красавица... Вы не устали с дороги, милочка? Подумать только — такой путь проделать...

— Это не Сью, — снова говорит мальчик, на сей раз громче.

— План поменялся. — Ричард не глядит мне в глаза. — Она осталась там, доделать кое-что... Мистер Иббз, как поживаете, сэр?

— Прекрасно, сынок, — отвечает ему бледный мужчина.

Он снял фартук и теперь успокаивает собаку. Мальчик, открывавший нам дверь, ушел куда-то. Жаровня остывает, потрескивая, затягиваясь серым. Рыжая девушка, вооружившись бутылочкой и ложкой, склоняется над вопящими младенцами, но при этом продолжает искоса поглядывать на меня. Хмурый парнишка хмыкает:

— Как это план поменялся? Не понимаю.

— Потом поймешь, — отвечает Ричард. — Если только...— Прижав палец к губам, подмигивает.

Женщина тем временем никак не отойдет от меня, вглядывается в каждую черточку на моем лице, словно бусы перебирает.

— Глаза карие, — говорит она и вздыхает, от дыхания ее веет чем-то сладким, как сахар. — Розовые губы, пухленькие. Зубки белые, как фарфор. Щечки — мягкие небось, нежные. Ой!