Жанна дАрк из рода Валуа - Марина Алиева

«Я не прежний ребёнок», – твердил себе дофин. Но стоило мадам Иоланде появиться рядом и заговорить неважно о чём: о политике ли, о делах ли при дворе или о его собственной семье, как что-то внутри непроизвольно сжималось, признавая, что права, права, она снова во всём права! Её советы всегда действенны, помощь существенна, и всё бы ничего, кабы не это сожаление, застрявшее во взоре! Его отголосок Шарлю мерещился теперь у всех – у Дю Шастеля, у Ла Ира и даже у собственной жены, которая говорит, что сочувствует.., всегда сочувствует, а на деле, наверняка, сожалеет так же, как и её мать! Недавно Мари спросила, почему Шарль с ней больше не нежен и в первое мгновение он смутился. Но тут же снова увидел… А потом почти прокричал:

– Я теряю королевство, мадам!

И в ответ услышал:

– Я сожалею…

А этим сожалением, чёрт его раздери, Шарль сыт уже по горло!

На том мосту, где он отдал приказ об убийстве герцога Бургундского, на него смотрели с ожиданием и надеждой. И никаких сожалений или сочувствий, потому что правителя нельзя жалеть или осуждать!

Вот Ла Тремуй – он всё понимает, хотя и пройдоха, каких мало. Но, может, потому всё и понимает, что пройдоха? В любом случае, его настороженное ожидание Шарлю куда милее всех сожалений и сочувствий. Он прекрасно осознаёт, чего ждет Ла Тремуй – его монаршей милости. И это приятно! Это, как раз то, что поднимает «Буржского королька» до положения короля!..

А взгляды, которые дарит Катрин де Ла Тремуй, вообще одурманивают до самозабвения!

С некоторых пор Шарль вдруг начал находить особую прелесть в этих нагловатых, как вызов на турнир, и таких многообещающих взорах! Дарила их не одна только мадам Катрин, но и некоторые фрейлины при дворе его жены. Красивые дочери знатных семейств… Мог ли прежний, забитый мальчик мечтать когда-либо о таком внимании? Это не постное сочувствие Мари – это преклонение перед властью и силой, которое он так часто наблюдал в женщинах во время турниров, и которое, словно хорошая свита, в той же мере необходимо королю, в какой не нужны ему порицание и жалость…

«Я не прежний ребёнок!».

Однако, когда известие о «селёдочной битве» дошло до Шинона, он целую ночь просидел в своих покоях, дрожа от страха. Казалось, что прямо утром к замку подъедет другой гонец, уже с английскими леопардами на камзоле, и объявит, что Орлеан пал…

«Матушка, матушка, спаси меня!», – всхлипывал Шарль, зарываясь лицом в подобранные к подбородку колени.

Ах, если бы она пришла, как раньше! Или, хотя бы прислала к нему Танги… Преданного Танги, который спас его когда-то из захваченного Парижа…

Но утром никакого гонца не было, а мадам Иоланда была слишком занята – писала какие-то письма и всё совещалась, совещалась, совещалась… Пришёл только Ла Тремуй. И снова предложил мирные переговоры с Бургундцем, говоря, что это хоть какой-то путь к спасению.

Не самый лучший выход, учитывая все обстоятельства, однако, на фоне ночных страхов, это действительно привлекало…

– Да, да, да! – закивал тогда Шарль.

Но тут же порывисто схватил Ла Тремуя за руку.

– Нет.., подождите…

«Надо посоветоваться с матушкой», – едва не вырвалось у него. И Ла Тремуй это понял. И не сдержал презрения, тенью промелькнувшего по его лицу.

Вот тогда Шарлю всё окончательно и перестало нравиться.

Хорошо, что приехал Алансон, с которым можно было поговорить, хотя бы, по-дружески. Но герцог был связан по рукам и ногам своим выкупом и помочь ничем не мог.

И тут – о чудо! – приходит эта девушка!

Шарль сразу понял, какой драгоценный шанс дарит ему Судьба. И дело было не только в спасении. Помешанная на всяких кудесниках матушка, наверняка, станет ратовать за эту девицу, даже невзирая на её плебейское происхождение. А Ла Тремуй, чьи планы, в этом случае, полетят к чёрту, конечно же, станет возражать. Шарль даст им возможность сцепиться друг с другом открыто, а потом поступит, как истинный король – не уступит никому! То есть, девушку он обязательно примет, потому что не дурак – понимает, каким мощным стимулом может стать её «божественное» призвание – и выслушает, и обязательно при всех, но так, чтобы ни матушка, ни Ла Тремуй не смогли бы торжествовать!

Он и на это совещание согласился, чтобы конфликт выглядел ярче. И позволил обеим враждующим сторонам пригласить своих сторонников, чтобы более чётко определились границы «за» и «против». И даже «Соломоново решение» приготовил…

Тут спасибо Алансону – это он подсказал отличный розыгрыш с переодеванием. Вроде бы и развлечение, но, в то же время, и проверка. Шарль хохотал, как безумный, когда герцог изложил свой план, и даже предложил подучить, как-нибудь, эту девицу «найти» его в толпе, чтобы утереть всем нос. Но сам же от этой идеи и отказался.

– Сначала посмотрю на неё, – сказал он, сделавшись вдруг серьёзным. – Если девица сумеет быть убедительной сама по себе, я поверю, что Господь желает мне помощи. А если она глупа, как все эти крестьянки, которые считают, что несколько лишних молитв за день делают их всевидящими, то пусть прогорит в адском огне вместе со всеми своими планами, каковы бы они ни были! Я не матушка, чтобы привечать всех, кому взбредёт на ум говорить от имени Господа…

Да, он не матушка. Он не стал «делать лицо», как она, когда явилась на это совещание. Молча слушал де Сегена и терпеливо ждал, когда конфликт разгорится во всей красе, чтобы одним махом уравновесить обе стороны.

Но известие о посольстве, отправленном к Филиппу Бургундскому из Орлеана стало новостью, более чем неприятной!

Шарль готов был терпеть Ла Тремуя за его угодливое ВЫЖИДАНИЕ королевской милости, без которой тот не смеет ни шагу ступить. Но действовать за его спиной – а в том, что рука преданного советника к посольству приложена дофин нисколько не сомневался – это уже из разряда действий по другим правилам! Да и матушка своими разоблачениями добилась совсем не того эффекта, которого желала. Она ведь не сию минуту узнала о посольстве, но предпочитала молчать и дожидаться удобного момента ради собственной победы, но никак не ради его, Шарля, интересов!

«Я разберусь», – процедил он сквозь зубы, зло ощущая, что матушка снова загоняет его в привычное стойло неуверенности перед всеми этими рыцарями, большинство из которых Ла Тремуя, и без того не жаловало. «Разберусь… позже…». – добавил он, надеясь вернуть себе преимущество. Но она заговорила снова, заговорила, обращаясь прямо к нему тем победным тоном, который он так хорошо знал, и давила, добивала своего противника тем, к чему рыцари, сидящие за столом, особенно чутки – «единственная верная вам крепость…, преданно служащий комендант…». Да, да, чёрт побери! Всё это он и сам понимает! Но зачем она снова ведет себя с ним, как с ребёнком, которого следует учить и учить?! Проклятье! Теперь согласие принять эту девицу будет выглядеть, как уступка ей!

И, хотя на Ла Тремуя он был страшно зол, Шарль всё же выдавил из себя:

– Господин де Ла Тремуй тоже служит мне преданно…

Исключительно ради того, чтобы не дать матушке чувствовать себя победительницей.

Лицо мадам Иоланды потемнело.

– Не стану спорить, сир, – произнесла она ледяным тоном. – Но, раз уж вы преданность господина де Ла Тремуя ставите выше любой другой, не могу не спросить, готовы ли ваше величество так же уверенно ответствовать Господу, когда он спросит, почему преданность своего советника вы предпочли его воле?

Кадык дофина нервно дернулся.

– Я готов ответить, мадам, потому что волю Господа нашего ставлю превыше любой другой.

Он помолчал и, с нажимом добавил:

– Любой другой… Поэтому вопрос о том, принимать, или не принимать эту девицу, перед нами больше не стоит – я решил, что приму её. Однако, проверить, та ли она, за кого себя выдаёт, следует так же тщательно, как вы сами, матушка, проверяли причастность моего советника к орлеанскому посольству. С той лишь разницей, что сделать это следует открыто, при всём дворе.

Шарль с удовлетворением, отметил, как красные пятна на лице герцогини словно растворяются в мертвенной бледности, и списал эту бледность на то, что герцогиня, наконец, поняла – он уже не прежний доверчивый мальчик, которого нужно воспитывать и воспитывать. Он вполне в состоянии РАЗОБРАТЬСЯ. И разобраться во всём, даже в её далеко идущих планах.

– Вы же не станете возражать против легкого розыгрыша, мадам?

– Если он не унизит ни Господа нашего, ни помазанника Его, то не буду.

– Не унизит.

Шарль поднялся.

– Желание короля не быть обманутым не унизительно. Куда хуже беспечная доверчивость, не так ли?

Он обвёл взглядом присутствующих и, чувствуя, как возвращается к нему прежняя уверенность, возвестил:

– Для начала отправьте к этой девице каких-нибудь сведущих богословов, и, если они сочтут возможным, пригласите её во дворец. Моему двору необходимо развлечение – это на тот случай, если она, всё-таки, окажется шарлатанкой. Но ещё больше все мы нуждаемся в надежде и вере. И я благословлю день, в который она явится, если девушка эта принесёт нам и то, и другое.