Очерки по истории русской агиографии XIV–XVI вв. - Борис Клосс

Сборник Вол., № 661 — в 80, на II + 467 листах. На л. I запись XVI в.: «Дионисиа Звенигородцкаго». Между нынешними л. 428 и 429 видна зияющая пустота, образовавшаяся вследствие того, что несколько тетрадей было вырезано. Листы 367—428 составляли тетради с 1 по 8, с л. 429 начиналась 18–я тетрадь—таким образом, в Вол., № 661 оказались вырезанными девять тетрадей с 9 по 17: но именно такой счет имеют тетради, занимающие л. 19—90 в рукописи О. IV.22! Судя по Оглавлению Волоколамского сборника (л. 3—4), в указанном месте помещалась глава «О Мамаевѣ побоище» — что вновь подтверждает мысль о том, что л. 19—90 списка О составляли часть сборника Вол., № 661. Более того, обе рукописи имеют одинаковый размер (80) и формат листов; текст на л. 19—90 в списке О писан тем же почерком, которым в Вол., № 661 написаны л. 1—4, 84, 124—127 об., 149 об. — 366 об., 429—450, 451—458 об.[566] Филигрань Единорог (2 варианта), занимающая в О л. 19—34, имеется и в Вол., № 661 (л. 5—83, 88—127, 199— 278, 367—428)[567] — Брике, № 10364 (1531 г.). Знак: Рука под короной (2 варианта), расположенный в О на л. 35—74, 83—90, имеется в Вол., № 661 (л. I—II, 1—4, 84—87, 279—366, 429—467)[568] — Брике, № 11390 (1533 г.). Филигрань Перчатка с 9 фестонами под короной, занимающая в О одну тетрадь (л. 75—82), — Брике, № 10951 (1527—1544 гг.), в Волоколамском сборнике отсутствует. И наоборот, в Вол., № 661 имеются дополнительные знаки: 1) Литера Р под трилистником (л. 44— 151) — Лихачев, № 1568, 1569 (1530 г.); 2) Кувшин с одной ручкой под розеткой (л. 152—198) — Лихачев, № 1522 (1527 г.), Брике, № 12831 (1528—1530, 1536 гг.); 3) Рука в рукавчике под крестом (л. 128—143) — типа Брике, № 11415 (1494—1501 гг.). По филиграням, сборник Вол., № 661 (а с ним и л. 19—90 списка О) датируются концом 20–х — началом 30–х годов XVI в.[569]

Происхождение Основного списка «Сказания о Мамаевом побоище» теперь проясняется: список скопирован в конце 20–х — начале 30–х годов XVI в. в Иосифо–Волоколамском монастыре (см. сноску 6) или в Павловой пустыни (см. сноску 9) для князя–инока Дионисия Звенигородского. В 1538 г., после кончины Дионисия[570], сборник со «Сказанием» поступил в библиотеку Иосифо–Волоколамского монастыря. В 1817 г. археограф П. М. Строев, описывая рукописи монастырской библиотеки, вырезал листы со «Сказанием» и составил из них новый сборник, который в начале 1820–х годов в числе прочих манускриптов был продан графу Ф. А. Толстому (теперь это сборник РНБ, О. IV.22).

Другие старшие списки «Сказания о Мамаевом побоище» датируются близким временем. Оригинал Никоновской летописи (список Оболенского), в которой «Сказание» получило новую редакцию и было переработано с привлечением Пространной летописной повести, создан в 1526—1530 гг.[571] 30–ми годами XVI в. датируется список У (РГБ, ф. 310, № 578)[572]. Таким образом, можно считать, что в первой четверти XVI века «Сказание о Мамаевом побоище» уже существовало.

Для определения датировки снизу необходимо выяснить, какой летописный текст был использован в качестве источника «Сказания». Рядом исследователей высказывалась мысль, что в «Сказании» была использована Пространная повесть о Куликовской битве, известная по Софийской I и Новгородской IV летописям, но наиболее квалифицированно этот тезис был развит в статье М. А. Салминой[573]. Л. А. Дмитриев, признавая, что в «Сказании» и Летописной повести действительно много общего в освещении и интерпретации фактов, однако пришел к выводу, что попытки доказать текстуальную зависимость между обоими памятниками являются неубедительными[574].

И все–таки следует согласиться с М. А. Салминой, что перекличка образов, композиционной структуры, отдельных фрагментов текста «Сказания» и Летописной повести настолько бросается в глаза, что предполагать их независимое происхождение невозможно. Важно поэтому определить близость текста «Сказания» к той или иной летописной традиции. В этом смысле имеют значение следующие примеры:

Сказание Софийская I летопись И посла по брата своего по князя Владимера Андреевичя … и по все князи русские … и по вся воеводы местныа (О(28)[575], У(л. 340), Распр.(77)[576]); И посла по брата своего князя Володимера Андреевича и по всех князей русьскых и по великыя воеводы .., опроче князей русьскых и воевод местных[579]. И посла по брата своего князя Володимера Андреевича … и по вся воеводы и по местныа князи (Л(330)[577], Печ.(106)[578]).

Источником «Сказания» не могла быть Новгородская IV летопись, так как в ней сообщение читается несколько иначе: «И посла по брата своего Володимера и по всех князей руских и по великиа воеводы» (РНБ, F.IV.603, л. 362 об.). Близость же «Сказания» к Софийской первой летописи несомненна.

Следующий пример позволяет уточнить извод Софийской I летописи, с которым может быть сближен текст «Сказания»:

Сказание Софийская I летопись въсходящу солнцу, бывши же утра того мгла велика (Л(338)); Въсходящу солнцю и бысть тма велика по всей земли, и мьгляно беше было утро[580] восходящу солнцу бысть же того утра мгла (Печ.(119)); въсходящу солнцу, бысть же утро мгляно сущи (У(л. 394 об.)); въсходящу солнцу, мгляну утру сущу (О(41)); восходящу солнцу, бывшу утру мгляну (Распр.(96)).

Различные списки «Сказания» по–разному передают текст источника. Однако чтение «того утра» Лондонского списка и Печатного варианта сближают источник «Сказания» со старшим изводом Софийской I летописи, поскольку «утро» читается в списках младшего извода, а в старшем изводе — «того утра» (РНБ, Q.IV.298, л. 445; так же в Никано–ровской летописи; в списке Оболенского — дефект).

Но влияние летописных источников на «Сказание о Мамаевом побоище» не ограничивается статьей 1380 г. о Куликовской битве. Можно также отметить параллели со «Словом о житии великого князя Дмитрия Ивановича», читающимся в летописях под 1389 г.:

Сказание Московский свод 1479 г. Князь великий . пригнув руце к персем своим, источник слез проливающи (О(31), У (л. 359 об.), Л(332), Распр.(83), Печ.(109)); конечное целование дав им .., и пригнув руце свои к персем .., слезы от очию яко быстрины речныя испущающи[582]. отдаша своим мужем конечное целование (О(33), У(л. 363), Л(333), Распр.(84), Печ.(111); Княгини же великаа . слезы льющи, аки речьную быстрину .., приложыв руце свои к персем (О(33), У(л. 364 об.), Л(333), Распр.(85), Печ. (111))[581]

Наличие таких ярких параллелей, причем на минимальном пространстве текста, свидетельствует о зависимости «Сказания» от Московского свода 1479 г., потому что именно в этом своде переделывается чтение Софийской I и Новгородской IV летописей «огненыя слезы от очию испущающе» на фразу «слезы от очию яко быстрины речныяиспущающи», которая и отразилась в тексте «Сказания».

Можно убедиться, далее, что литературным образцом для описания сцены молитвенных обращений Дмитрия Донского к Кремлевским святыням послужили аналогичные действия Ивана III в 1471 г. при отправлении в Новгородский поход (текст читается в Московских сводах 1477 и 1479 гг.). Начальный фрагмент еще соответствует Летописной повести о Куликовской битве, но вводится новый элемент — упоминание иконы Нерукотворного образа Спаса:

Сказание Летописная повесть и ста в церкви Святыа Богородица пред образом Господним, пригнув руце к персем своим, источник слез проливающи, моляся, и рече: Господи Боже наш, Владыко страшный и крепкый, въистинну Ты еси царь славы .., Твоею бо рукою създани есмы (О(31–32)) иде к соборной церкви Матери Божии Богородици и пролья слезы и рече: Господи, Ты всемогий, всесилный и крепкий в бранех, въистину еси царь славы, сътворивый небо и землю (РНБ, F.IV.603, л. 362 об.).

Слова о «пролитии слез» переработаны, как мы убедились выше, на основании «Слова о житии великого князя Дмитрия Ивановича», а вот введение в повествование иконы Нерукотворного образа Спаса следует отнести к творчеству самого автора «Сказания о Мамаевом побоище». Еще ранее он описал сцену моления великого князя в «ложнице своей» перед «иконою Господня образа, еже в возъглавии его стояше» (У (л. 339), О(28)). Другую молитву произносит князь на коленях перед изображением Нерукотворного Спаса на главном боевом знамени (О(39))[583]. Таким образом, Нерукотворный образ Спаса — отнюдь не случайный элемент повествования, а объект особого почитания для автора «Сказания».