В тайге стреляют - Юрий Шамшурин

Назарка вздрогнул, что-то бормотнул, вскинул голову, непонимающе посмотрел на командиров. Потом перевернулся на другой бок и опять засвистел, заруладил носом. Тепляков поправил на нем сползший полушубок, присел в ногах паренька.

— Мы, видимо, слишком мягкотелы, а указания губкома на этот счет вполне определенны. И я присоединяюсь к ним! — откашлявшись, продолжал Чухломин. — Надо будет выгрести всю тайную контру — и в расход! Нечего церемониться! Они нашего брата не миловали! — со сдерживаемой злостью заключил он.

— Правильно ли я понял вас, товарищ комиссар? — осторожно спросил Тепляков, покосившись на Назарку, словно тот мог подслушать их разговор. — Вы намечаете арестовать всех подозреваемых и расстрелять их? Без разбирательства, без трибунала? Одним взмахом руки!

— А что прикажете — цацкаться с ними! Вы со своими разбирательствами дождетесь, что нам всадят нож в спину! А потом начнут вспарывать животы или заживо превращать в статуи!

— Нет, нет, товарищ комиссар! — загорячился Тепляков и пересел вплотную к Чухломину. — Уничтожать людей только по подозрению — недопустимо, хуже — преступно! Это несовместимо с революционной законностью! Я сделаю все, товарищ комиссар, чтобы предотвратить массовое избиение. Не допускайте ошибок, которых ничем не исправить!

Чухломин резко встал. Глаза его сузились и еще глубже запали под надбровные дуги. Пятна на скулах стали яркими. В ложбинках у носа скопился пот. Дышал он трудно, с надрывом, облизывая языком запекшиеся губы.

— Революционная законность! Избиение!.. Жалеешь! Заклятых врагов жалеешь, товарищ Тепляков? — задыхаясь, сдавленным голосом спросил он. — А в губкоме как считают? Там идиоты, по-твоему, засели?.. Пойдут беляки на штурм, и нам смертельная рана в затылок! Этого ждешь?

Чухломину было тяжело говорить. Морщины на лбу до отказа заполнил пот. Он скатывался к вискам, копился там и крупными каплями падал на гимнастерку. Комиссар несколько раз беззвучно разинул рот, точно ему хотелось зевнуть, а он сдерживал себя. Потом с ожесточением сплюнул на пол.

— Успокойся, Петр Маркович! — сдержанно произнес Тепляков и торопливо, рассыпая табак, свернул цигарку, прикурил от лампы. Пальцы дрожали. — Изолировать, обезопасить подозреваемых надо, это — вынужденная мера. Но зачем же убивать? Ведь это произвол!

— У меня родного брата... ремни вырезали... Произвол! Они не щадят! Знают, что красные прощают и бесконечно терпеливы. В директиве — как? Те ведь тоже, прежде чем написать, не один раз советовались да подумали... Пойми, товарищ Тепляков, не время сейчас митинговать. Малейший просчет будет стоить нам жизни. Честно говоря, у меня уже зудит шею.

— И все же обойдется без казней! Товарищ комиссар, без казней! — упрямо стоял на своем Тепляков. — Вся якутская беднота сердцем с нами. Поймите эту истину! Да только ей глаза открыть надо, растолковать, на чьей стороне их место. Без проповедника и святая христианская душа запоганится!

— Ладно, отделенный, не будем спорить. Лишне! — устало махнул Чухломин. — Выполняй, о чем договорились... Боюсь, чтобы локти грызть не довелось...

Глава четвертая

Вражеское кольцо вокруг города стягивалось все туже. Общение с внешним миром полностью прекратилось. Даже возчики, рискнувшие пробраться за сеном на ближние аласы, обратно не возвращались. На бордонской дороге с утра до вечера маячили всадники. Затаившиеся за деревьями белобандитские снайперы с завидным терпением караулили добычу. Несколько красноармейцев были ранены. Гражданским выходить на окраины города было категорически запрещено.

Тепляков с помощью работников ревкома и хамначитов из добровольческого отряда взял на заметку всех, кто мог выступить против Советской власти. За недоброжелателями установили наблюдение, но ничего предосудительного пока выявить не удалось. Если заговорщики и готовились к выступлению, то действовали осмотрительно и осторожно, буквально ничем не привлекая к себе внимания.

Купец Голомарев сделал попытку вывезти несколько подвод с продовольствием из города. Его хамначиты своевременно предупредили власти, что купец замыслил что-то недоброе — самолично, при участии лишь одного доверенного приказчика, ночью упаковывал возы. Транспорт задержали на окраинной улице и вернули. Продукты конфисковали. Голомарева допросили Чухломин и Фролов. Поглаживая окладистую бороду-лопату, купец с достоинством отвечал на вопросы. Дело купца — торговать! — говорил Голомарев. Чем он и занимался до самого последнего времени. Его совершенно не интересует, кто такие красные и белые и чего они не поделили между собой... Междоусобица причинила огромный вред не только предпринимателям, но и потребителям. В данной ситуации он, Голомарев, считает, что больше досталось покупателям. Всем давно известно, что в наслегах очень туго с товарами. Вот он и думал подзаработать. Пока свободу торговли никто не стеснял и не ограничивал.

— Принадлежащее мне вы экспроприировали не по закону! — осмелел Голомарев. — Произвол чините! Большевики объявили...

— Смотри у меня! — оборвал купца Чухломин и погрозил ему пальцем. — Если что замечу... Расстреляю! Публично шлепну вот этой самой рукой! — Комиссар покачал перед носом купца большим костлявым кулаком. — Уразумел? Ступай! Помни мое предупреждение!.. Обследовать склады! Все продукты и прочие товары взять на учет, — распорядился Чухломин, когда Голомарев ушел. — Пусть попробует транжирить без нашего разрешения! Я ему тогда пропишу произвол! Он, может быть, беляков снабжал...

В обеденное время по солнечному пригреву с опушки леса зычно кричали заученное:

— Эй, красноперые! Бросай винтовки! Сдавайся! Трогать не будем! Никуда не денетесь! С голоду сдохнете! Переходите к нам! Жирной кониной накормим!

Красноармейцы обыкновенно помалкивали, не ввязывались в словесную перепалку. Но как-то якут-хамначит из добровольческого отряда не вытерпел, и только белый агитатор, поперхнувшись от натуги, умолк, начал зло, азартно выкрикивать:

— Хамначиты! Слушайте! Вы гнули спины на баев. А спесивые тойоны над вами же издевались. Разве не было такого? Они били вас, унижали, кормили хуже собак. А вы им служите!.. Мы воюем против жирных, против тех, кто отбирает у слепого посох, у хромого палку! Мы хотим создать новую жизнь без богачей и тойонов! Хамначиты! Переходите к нам!

Вдоль по опушке залегла цепенящая тишина. Видимо, рядовые белоповстанцы жадно слушали красного добровольца, говорившего на родном языке. Но тут от белых ударил пулемет, вразнобой застучали ружья. Меж деревьев, густея, повис сизый дым. На разворошенном снегу, распрямляясь, чадили бумажные пыжи. Пули цвинькали по гребешку вала, рикошетом рвали воздух.