ЗЕРКАЛЬЩИК - Филипп Ванденберг

Источающий дурманящие ароматы трав фимиам, нити которого тянулись через всю площадь, оказывал свое действие — я чувствовал себя оглушенным. Этому способствовал и все не кончавшийся барабанный бой, и пронзительные звуки фанфар, доносившиеся от палаццо Дукале. В десятый раз картезианцы затянули хорал «Tu es Petrus». Я ослабил воротник и глубоко вдохнул. В тот же миг я задал себе жуткий вопрос: а не сговорились ли против меня обе партии, ведь я предал и тех, и тех. Меня охватило странное ощущение, что я и сам могу стать жертвой покушения.

Исполненный жутких предчувствий, я стал думать, как покинуть площадь, не привлекая к себе внимания. Но люди стояли так плотно друг к другу, что возможности протиснуться между ними не было. Пока я наблюдал за шествием, не придавая ему, впрочем, большого значения, к тому месту, где я стоял, приблизился Папа, и, должен признаться, я не смог отвести от него глаз. Казалось, его фигура плывет. Он был на голову выше всех, кто стоял в первом ряду.

Неподалеку от меня торжественное шествие остановилось. Папа, апатично восседавший на своем Sedia gestatoria, выпрямился и поглядел в толпу. При этом он смотрел на меня так, словно собирался со мной заговорить. Да, я отчетливо слышал его голос, звучание которого было мне незнакомо. Я смущенно уставился в землю, когда понтифекс обратился ко мне со словами: «Михель Мельцер, ты — отступник, ты предал Папу, ты выдал меня заговорщикам. Через несколько мгновений я отойду в мир иной. Кровь моя останется на твоих руках, предатель. Ты Иуда, ты предал Господа. За несколько дукатов ты выдал меня моим врагам. Трус! Почему ты не хочешь смотреть мне в глаза?»

Пристыженный, я поднял голову. Я хотел воскликнуть: «Святой Папа, разве вы не знаете, что я выдал ваших предателей, что я скорее ваш друг, чем враг?» Но передо мной никого не было. Папа продолжал свой путь, и я понял, что на краткое время я погрузился в пучину безумия.

Когда свита Папы стала приближаться к порталу собора Святого Марка, на Кампанияе зазвонил колокол, и так громко, что земля задрожала под ногами. Если прислушаться повнимательнее, можно было услышать диссонансное пяти-звучие, притом что предусмотрены были только четыре колокола: Marangona, провозглашавший начало дня, Nona, возвещавший полдень, Mezza Terza, призывавший сенаторов к Дворцу дожей, и Tottiera, сообщавший о заседаниях Большого Совета. Эти четыре колокола создавали очень гармоничное звучание, подобного которому не было нигде. Но к благозвучию в тот день примешался пятый колокол собора Святого Марка, Malefico, который звонил обычно только тогда, когда совершалась казнь. В Венеции этот звон знал каждый ребенок.

В тот же миг я почувствовал, что кто-то положил руку мне на плечо. Я не решался оглянуться. И тут раздался знакомый голос:

— Это я, мастер Мельцер, Глас вопиющего в пустыне.

Я обернулся и испытал огромное облегчение, узнав открытое безбородое лицо Гласа. Не помню уже, что я ответил Гласу, я был слишком сконфужен, но его слова я помню очень хорошо.

Больше всего меня поразило спокойствие в его голосе. Он сказал:

— Мастер Мельцер, настал час расплаты.

— Не понимаю вас, — ответил я, стараясь не показать, насколько я взволнован.

— Ну что ж, — хитро улыбаясь, сказал Глас. — Сейчас увидите.

— Что увижу?

Глас кивнул, указывая на звонницу Кампаниле. В одном из арочных окон стоял арбалетчик. Не нужно было долго думать, чтобы понять, что он собирается сделать. Он держал оружие наготове.

Я зажмурился. Не было никакого сомнения в том, что это Чезаре да Мосто. Боже мой, думал я, я не хотел этого! Стрела да Мосто была направлена прямо на Папу. Я хотел закричать, предупредить Папу, но не смог издать ни звука. Я даже не двинулся с места, не говоря уже о том, чтобы что-то предпринять.

Вместо этого я стоял и смотрел на колокольню. И тут случилось нечто невообразимое. Внезапно Чезаре да Мосто отбросил арбалет. Оружие упало на площадь, угодив в одного из зрителей. В тот же миг да Мосто наклонился вперед и полетел, кувыркаясь в воздухе, вниз. В перезвоне колоколов и барабанной дроби никто не услышал звука, с которым череп бывшего легата раскололся о мостовую. Люди с криком расступились.

Меня охватил ужас. Я вопросительно поглядел на Гласа. Затем поднял глаза на галерею собора Святого Марка. И пока все, и участники шествия, и зрители, толпились у подножия Кампаниле, Глас глядел на четырех бронзовых всадников. Я последовал его примеру, и между передних ног одной из лошадей увидел уффициали Бенедетто, опустившего арбалет.

— Бенедетто! — вырвалось у меня. Глас кивнул.

— Бенедетто.

Прошло некоторое время, прежде чем Михель Мельцер понял, что произошло, и осознал ту неожиданную ситуацию, в которой оказался. Да Мосто был мертв. Леонардо Пацци никогда не станет Папой. Для него и остальных заговорщиков это означало крах всех их мечтаний. Через несколько дней, а может быть, и часов, станет известно о заговоре, и Папа потребует свой заказ, десятью десять тысяч индульгенций. Они были готовы, лежали в лаборатории за кампо Сан-Лоренцо. Эти индульгенции стоили целое состояние, но в них имелся один непоправимый изъян — имя папы Каликста Третьего — Папы, которого не было и, вероятно, не будет.

Только теперь, когда покушение не удалось, Мельцеру стало ясно, во что он ввязался. Ни Папа, ни дож не поверят в то, что он действовал по незнанию и руководствовался добрыми намерениями. На него натравят инквизицию или же вместе с остальными заговорщиками предадут суду Совета Десяти. И в течение нескольких секунд у Мельцера созрел план.

Словно прочтя мысли зеркальщика, Глас вдруг сказал:

— Если вам жизнь дорога, вы должны как можно скорее покинуть Венецию.

Мельцер испугался. Он чувствовал, что попался. И все же он отказывался так просто поверить в то, что собеседнику известна вся подоплека, и лицемерно поинтересовался:

— Зачем мне покидать Венецию? Я не чувствую за собой никакой вины.

— Вины? — Глас покачал головой. — Вина определяется не тем, правы вы или неправы, а давлением сильнейшего на вашу душу. Понимаете, что я имею в виду?

Зеркальщик растерянно кивнул.

— Если хотите, пойдемте со мной, — сказал Глас. — На Рива дегли Скиавони стоит корабль, готовый к отплытию. Он отвезет нас на материк. Не забывайте, мы находимся на острове!

— Это мне хорошо известно, почтенный Глас. А куда дальше?

— Положитесь на меня! У меня много друзей. У придорожного столба возле Падуи ждет повозка. Путь будет лежать через Верону. Оттуда три дня до Альп, а потом нам нечего больше бояться.

От Мельцера не укрылось, что Глас сказал «нам». Чего бояться ему? Разве Глас не заодно с людьми да Мосто?

Пока люди толпились вокруг да Мосто, тело которого при падении разбилось, словно гнилое яблоко, пока лейб-гвардейцы дожа размышляли над тем, при чем тут арбалет, лежавший неподалеку, в соборе Святого Марка снова раздался хорал «Тu es Petrus», на этот раз в сопровождении флейт и низких обертонов литавр — казалось, наступает конец света.

— Почему вы так обо мне заботитесь? — спросил зеркальщик.

Он пристально поглядел на Гласа, словно надеялся прочесть ответ у него в глазах.

Глас, казалось, впервые за все время смутился; он прищурился, поглядел на колоннаду собора Святого Марка и ответил, не глядя на Мельцера:

— Разве к Лазарини, да Мосто, Пацци и как их там всех зовут вы относились с таким же недоверием? Я ведь сказал вам, что заинтересован в вашей работе. Напечатайте книгу при помощи искусственного письма, и вы не останетесь внакладе. Но решайтесь скорее, пока вами не заинтересовалась инквизиция. Тогда, мастер Мельцер, будет уже поздно.

Упоминание об инквизиции заставило Мельцера вздрогнуть. Что его, собственно говоря, удерживает в этом городе? Симонетта уехала, Эдита не хочет его больше знать — ради всего святого, почему бы ему не согласиться па предложение Гласа?

— Но как же моя лаборатория, мои буквы и инструменты? — спросил Мельцер.

— Я же вам сказал, корабль готов к отплытию. Корабль, а не баржа. А на материке нас ожидает экипаж, не ручная тележка. Берите с собой все, что можете. Но не стоит очень долго колебаться. Пока Папа в Венеции, все слишком взволнованны и никто не заметит, если вы исчезнете из города.

Мельцер задумался. Аргументы Гласа казались ему очень убедительными. Но что пугало его, так это жуткая уверенность Гласа. Казалось, что он с самого начала знал: Мельцер поедет с ним.

Но пока зеркальщик размышлял об этом, Глас напомнил о себе:

— Ну так что вы решили?