Библейский контекст в русской литературе конца ХIХ – первой половины ХХ века - Игорь Сергеевич Урюпин

вопрос: «Так с кем же он, Александр Блок, с Христом или Антихристом?» [88, 157]. И. А. Есаулов утверждает, что блоковский образ Исуса равно далек и от Христа, и от Антихриста, поскольку вообще лишен «онтологической цельности»: он «и не “освящает” стихию революции и не противостоит ее “бесовству”» [85, 307]. Однако простая констатация «двойственности» блоковского героя нисколько не проясняет смысл самого образа и ту идею, носителем которой он оказывается, ведь эта идея нравственно-философская и социально-политическая одновременно, понимание которой для современного школьника невозможно без погружения в соответствующий контекст, восстановить который и позволяет квалифицированный историко-политический, историко-философский комментарий учителя. Но политический подтекст поэмы «Двенадцать» сегодня, как правило, совершенно игнорируется, не принимается в расчет, а без его актуализации, без привлечения документов эпохи, писем, публицистики поэта едва ли возможно разобраться в том хаосе, в котором сам А. А. Блок услышал великую «музыку революции». «Как следует из записей» дневников поэта, тщательно изученных и прокомментированных Е. А. Подшиваловой, «для Блока образ Христа профанирован историческими формами воплощения идей христианства», «лживы не идеи, а социальные институты, их поддерживающие», и потому «образ Христа для поэта способен являться лишь аналогом современной идеи преображения косной природы мира, а не выражать ее сущность, так как христианские ценности оказались исторически невоплотимыми, не реализовались в историческом опыте человечества» [183, 53], несмотря на их безусловную значимость и абсолютное духовное совершенство.

В этом был убежден и Б. Л. Пастернак, сожалевший в романе «Доктор Живаго», рекомендованном, кстати, для изучения в школе, о том, что до сих пор не понят великий смысл Евангелия: «Это, во-первых, любовь к ближнему, этот высший вид живой энергии, переполняющий сердце человека и требующий выхода и расточения, и затем это главные составные части современного человека, без которых он немыслим, а именно идея свободной личности и идея жизни как жертвы. Имейте в виду, – настаивал Николай Николаевич Веденяпин, один из героев-идеологов романа, бывший священник-расстрига, – что это до сих пор чрезвычайно ново» [173, 26]. Евангельский дух романа, воплощенный в «лирико-религиозном повествовании» [189, 135] (его сущность предлагают раскрыть на уроке литературы С. А. Зинин, В. А. Чалмаев), наиболее ярко проявился в «Стихотворениях Юрия Живаго», насыщенных ёмкими образами-архетипами и мифологемами, в которых концентрированно выражен смысл христианства. Авторы программы для текстуального анализа рекомендуют финальное стихотворение Юрия Живаго «Гефсиманский сад», лирический герой которого, постигая подвиг Сына Человеческого, «в добровольных муках» сошедшего во гроб и искупившего своей жертвенной кровью грехи мира, обретает бессмертие – вечную жизнь в служении Добру и Красоте. Глубина пастернаковского стихотворения, понятная только в сопряжении евангельского контекста, романного сюжета и биографического подтекста, может быть раскрыта учителем в культурно-философском комментарии, который сам по себе есть неразрывное единство анализа текста, его интерпретации и особого междисциплинарного синтеза информации, аккумулируемой из разных источников для всестороннего осмысления определенного литературного феномена.

«Синтетическая» сущность культурно-философского комментария в условиях нехватки времени для подробного изучения того или иного произведения «вслед за автором» реализуется максимально продуктивно как в обзорных темах по русской литературе ХХ века, так и монографических, в которых С. А. Зинин и В. А. Чалмаев обращают внимание на «библейской» составляющей творчества многих художников слова: «переосмысление евангельских сюжетов в философской прозе» Л. Н. Андреева [189, 124], «библейские мотивы и их идейно-образная функция в поэме» А. А. Ахматовой «Реквием» [189, 128], «библейские мотивы в поэзии В. Маяковского» [189, 131] и др. Выявление «библейской» доминанты в русской литературе ХХ века, оказавшейся трагически расколотой революцией на три самодостаточных потока (советская литература, литература русского зарубежья, теневая литература), есть неопровержимое свидетельство общего духовного корня русской культуры, сформировавшейся на единой благодатной христианской почве. Однако жизненный «состав» этой почвы вбирает в себя не только христианство, но и язычество – славянскую и праславянскую древность, органически переплавленную в единую русско-российскую ментальность, художественно претворенную в литературе, постижению которой и способствуют культурно-философские комментарии учителя.

II

Библейские мотивы и образы, ставшие неотъемлемой частью культурного сознания человечества, архетипической основой произведений мировой словесности (и искусства в целом), после долгих десятилетий забвения в России, связанного с пропагандой «воинствующего атеизма», оказываются не только объектом пристального внимания исследователей самых разных гуманитарных специальностей (от философии и богословия до филологии и этнографии), но и входят в школьный курс литературы. В программе под редакцией Т. Ф. Курдюмовой предусмотрен специальный раздел, посвященный изучению «Библии для детей»: в 5 классе учащимся предлагаются для чтения и анализа некоторые истории из Ветхого Завета (композиционно расположенные в хрестоматии между блоками сказок [140], «в результате у детей создается впечатление, что библейские сказания – еще один вариант сказок» [245, 184]); в 6 классе под рубрикой «мифы народов мира» даются наиболее известные новозаветные притчи и вольный пересказ евангельского фрагмента о Рождестве Иисуса Христа.

Так реализуется принципиальная установка авторов «традиционного» учебного комплекса по литературе на восприятие библейской истории как сугубо мифологической, а не сакрально-религиозной, что кажется совершенно естественно в условиях многоконфессионального светского государства. А между тем обращение хотя бы даже и к адаптированному тексу Священного Писания предполагает серьезный, развернутый и максимально понятный для школьников историко-богословский, нравственно-этический и эстетико-культурологический комментарий. Он необходим для того, чтобы осознать сущностно-содержательную, дидактическую глубину библейских образов и сюжетов, творчески трансформировавшихся в мировом искусстве. Но не следует забывать, что Книга Книг, ставшая источником многих литературных произведений, сама по себе «обладает особым качеством – художественностью» [146, 131].

Однако убедиться в этом в полной мере на уроках словесности не представляется возможным, поскольку приходится работать не с оригиналом, а с «копией», хотя и такой талантливой, как «Священная история в простых рассказах для чтения в школе и дома», которая была составлена протоиереем А. Соколовым в 1896 году. Некоторые методисты, в частности С. Е. Шамаева, убежденная в том, что пересказ А. Соколова устарел («он хорош для дошкольников, а не для современных подростков»), предлагают заменить его «собственно библейским текстом» [245, 184]. Насколько это целесообразно, сказать однозначно невозможно. Несомненно одно: обращение к каноническому варианту ветхозаветной книги Бытия, слишком сложному, а подчас и противоречивому, потребует раскрытия целого комплекса религиозно-философских проблем, к решению которых ученики 5 класса еще не готовы. В этом возрасте мышление учащихся остается по преимуществу образным, а не логико-аналитическим, школьники только начинают познавать основы литературоведческого анализа, знакомятся с филологическим инструментарием и учатся оперировать им в процессе работы над текстом. Очень важно поэтому, чтобы произведения, изучаемые в 5 классе, обладали подлинными литературными достоинствами, прежде всего высокой художественностью.

Переложение Священного Писания, выполненное А. Соколовым, является художественным (в том узко терминологическом значении, раскрывающем «образную (а не детерминирующую) природу» искусства [195, 490]) и потому способствует уяснению не только содержания библейской истории, но и способов ее воссоздания. А. Соколов, специально писавший для детей, видел свою главную цель не в простом сообщении фактов и