Суд времени. Выпуски № 01-11 - Сергей Кургинян

Млечин: Скажите, а его окружали люди, которые понимали, что для блага России необходимо отказаться от самодержавия? Он видел, что общество это требует, и была эта трибуна, где он это слышал? Или на самом деле ничего этого не существовало, и на самом деле он жил в кругу, в политическом поле людей, которые настаивали на том, что бы он, наоборот, оставался полным самодержцем? Как было в реальности?

Мироненко: Ну, почему? Конечно, был и Сергей Юльевич Витте, выдающийся государственный деятель, который, кстати, между прочим, вскоре после этого манифеста ушел в отставку. Был Столыпин Петр Аркадьевич, который, к сожалению, тоже вынужден был покинуть… покинуть бы этот пост, если бы его не убил Багров. Вы знаете, что по свидетельству некоторых современников, когда премьер-министр России приехал в Киев, его не встретили на вокзале. Он вынужден был взять частного извозчика. Не знаю, правда это или нет, но это показатель отношения Николая к выдающемуся реформатору. Так что были люди, которые, конечно, толкали его на путь реформ, на путь изменений, но была и мрачная, абсолютно консервативная среда, в которой он жил. И вот поскольку православие, самодержавие — это…

Сванидзе: Завершайте.

Млечин: Маленький, короткий вопрос разрешите, Ваша Честь? Уточняющий.

Сванидзе: Короткий… Требующий односложного ответа. Да, прошу Вас.

Млечин: Да. Влияние каких сил, с Вашей точки зрения, было более сильным — влияние реформаторов?

Мироненко: Конечно, правых. Конечно, правых. Конечно, консерваторов.

Млечин: Благодарю.

Сванидзе: Спасибо. Прошу вас, Сергей Ервандович. Можете задать вопрос свидетелю защиты.

Кургинян: У меня нет никакого желания осуждать человека за его человеческие качества. Это хороший человек, и видно это на каждой фотографии. Я не могу сказать, насколько он благороден и так далее, но видно, что он не подл, не аморален, что в нем нет никакого разрушительного пафоса. Но его урок нам нужен сегодня, когда дискуссия идет, конечно же, о том, что такое сильный правитель и хорошо ли, когда он сильный. Иначе говоря, плохо ли, когда он слабый.

Скажите, пожалуйста, — вот эта судьба Столыпина и Витте — по этому поводу… По поводу Витте меньше дискуссий, а по поводу Столыпина дискуссий больше. Считают, что отнюдь не Багров был последней инстанцией в судьбе Столыпина, что там существовали и другие силы, которые сыграли роль в убийстве этого реформатора. Вы считаете, к этому есть хоть какие-то основания?

Мироненко: Считаю, что нет.

Кургинян: Нет, да?

Мироненко: Нет. Во всяком случае, документы, которые сохранились, говорят о том, что Багров, может быть, кем-то и подзуживался, но он был убийца-одиночка.

Кургинян: Вот эта Священная дружина, охранка — это все-таки…

Мироненко: Это немножко другое и другая вещь. Багров действительно был агентом, который, так или иначе, сотрудничал с охранкой, но это вовсе не означает, что охранка инспирировала убийство Столыпина.

Кургинян: Скажите, пожалуйста, дальше: с Вашей точки зрения, человек, который ведает кадрами и всем прочим, проводит курс, он же должен сам определять, кого слушать и под чьим давлением уступать или не уступать. Ведь эта функция политика?

Мироненко: Вы знаете, это идеальная вещь, но ничего идеального в жизни не бывает. Всегда есть борьба различных политических групп, и мы сегодня это тоже хорошо знаем и хорошо видим. Тогда это было, может быть, так же сильно и так же очевидно, как и сегодня. Дело в том, что Николай по характеру был нерешительный человек, что у него не хватало и таланта, и ума, и знаний, чтобы самостоятельно проанализировать ситуацию.

Сванидзе: Десять секунд.

Мироненко: Поэтому он вынужден был принимать сторону того или другого, не очень хорошо понимая, к чему это приведет.

Кургинян: Спасибо Вам большое за Ваш ответ.

Сванидзе: Спасибо. Могу я задать Вам, Сергей Владимирович, уточняющий вопрос, поскольку речь идет о Столыпине и его взаимоотношениях с Николаем? Вам наверняка известна информация, что когда Коковцов, который сменил Столыпина, пришел к императрице для разговора по ее приглашению, по ее вызову, и выразил огромное личное сожаление относительно гибели Столыпина, императрица его успокоила. Сказала: «Вы знаете, ну, умер и бог с ним. Жизнь-то продолжается!» Настрой императрицы в значительной степени передавался императору: она имела на него очень большое влияние. Свидетельствует ли это о том, что император не сожалел по поводу смерти Столыпина?

Мироненко: Понимаете, одно дело императрица, другое дело — император. Но то, что отставка Столыпина была предрешена, и была предрешена его политическая смерть, это абсолютно ясно. То, что Николай сделал все необходимые поступки, чтобы выразить скорбь по отношению к смерти Столыпина, это тоже очевидно. Вы помните, когда убили Распутина, и когда императорская семья обратилась к Николаю II с просьбой не карать Дмитрия Павловича и князя Юсупова, и эту знаменитую резолюцию, которую Николай написал сам, никто ему, помощники ему не готовили: «Никому не позволено убивать людей». И, следовательно, убийцы должны быть наказаны. Лично он, безусловно, был за законность, за все, но, другое дело, что не мог этого осуществить.

Сванидзе: Спасибо. Спасибо большое, Сергей Владимирович. Прошу Вас, сторона обвинения. Ваш тезис, Ваш свидетель.

Кургинян: Мне все время хочется понимать. И человеку этому, каждый раз, когда он показывается на экране, я всячески сострадаю, но я еще сострадаю миллионам людей, которые оказываются обычно жертвами слабых правителей. Вот они слабые, хорошие, милые люди. Может быть, если бы они занимались чем-то другим, так вообще бы все было идеально. Но вот они оказались в историческом водовороте. Знаете, вот когда плывут, так сказать, и вдруг надо очень резко на весла нажимать и точно понимать курс, а они как-то так чуть-чуть эти весла отпускают или чуть-чуть недостаточно гребут, и вдруг оказывается, что гигантский корабль опрокинут. И там уже внутри гигантское количество жертв. Вот капитан: он профессионал и он сильный человек, или он человек слабый? И вот это вот мы сейчас все время выясняем. Все-таки корабль-то рухнул в какой степени по этой причине?

Я хочу привести два доказательства. Первое: доказательство № 2 — из Александра Михайловича.

Сванидзе: Прошу, доказательство обвинения на экран.

Материалы по делу.

Из воспоминаний великого князя Александра Михайловича: «Стройный юноша, ростом в пять футов и семь дюймов, Николай II правил первые десять лет своего царствования, сидя за громадным письменным столом в своем кабинете и слушая с чувством, скорее всего приближающимся к ужасу, советы и указания своих дядей. Он боялся оставаться наедине с ними. В присутствии посторонних, его мнения принимались дядями за приказания, но стоило племяннику и дядям остаться с глазу на глаз, их старшинство давало себя чувствовать.

Они всегда чего-то требовали. (…) К шести часам вечера молодой Император был без сил, подавленный и оглушенный. Он с тоскою смотрел на портрет своего отца, жалея, что не умел говорить языком этого грозного первого хозяина России».

Кургинян: «Этого грозного первого хозяина России». Я хотел бы еще привести одно доказательство, которое говорит о том, что человеческие чувства-то у Николая, безусловно, присутствовали, но сказать, что его подданные вызывали в нем какую-то особую страсть, ощущение какого-то невероятного переживания за них и любви к ним, — оно тоже отсутствует. Я бы хотел привести следующее доказательство, из дневника.

Сванидзе: Прошу вас, следующее доказательство на экран. Доказательство обвинения.

Материалы по делу.

Из дневника Николая II (9 января 1905 г.): «9-ое января. Воскресенье. Тяжелый день! В Петербурге произошли серьезные беспорядки вследствие желания рабочих дойти до Зимнего дворца. Войска должны были стрелять в разных местах города, было много убитых и раненых. Господи, как больно и тяжело! Мама приехала к нам из города прямо к обедне. Завтракали со всеми. Гулял с Мишей. Мама осталась у нас на ночь».

Кургинян: Ничего плохого в этих заявлениях нет. Я не вижу в них ничего плохого. Я пытаюсь восстановить некие черты психологического портрета.

Теперь я хотел бы предоставить слово своему свидетелю, Соловьеву Кириллу Андреевичу, кандидату исторических наук, автору множества книг о реформах Столыпина. Кирилл Андреевич, скажите, пожалуйста, ну, так что же в действительности? Если реформы Столыпина были фактически обречены, как тут нам сказали, — а реформы Столыпина и были модернизационными — то происходит ощущение, что сам царь проводил контрмодернизационный курс?