Дни и ночи Невервинтера. Книга 2 - М. Волошина

— Ну, ладно, ладно, извини. Не расстраивайся. Он неплохо справился… Шов можно снимать… Я, — голос Касавира дрогнул, — благодарен ему за тебя… на самом деле.

Положив руки ему на грудь, Эйлин подняла на него взгляд.

— Пожалуйста, сделай для него все, что можно. Ради меня.

Он вздохнул и укоризненно покачал головой.

— Послушай. Ради тебя я могу пройти сотню лиг, сражаться и отдать жизнь. Я готов сделать все ради того, чтобы ты никогда вот так не плакала. А когда речь идет о спасении тяжелораненого, я просто не могу иначе. Это моя работа, мой долг, понимаешь? Я не буду лукавить, он очень плох, и его никто не вытащит, кроме меня. — При этих словах Эйлин сжалась, вцепившись в его куртку, а он еще крепче обнял ее. — И не важно, что он пытался спасти мне жизнь. То, что этот человек по каким-то причинам дорог тебе, не может само по себе заставить меня делать свою работу хуже или лучше. Я буду делать ее, как всегда.

— Я поняла. — Эйлин судорожно всхлипнула. — Я могу хотя бы помогать тебе? У нас ведь много раненых.

Касавир кивнул, проведя тыльной стороной ладони по ее щеке.

— Глупо отказываться, когда предлагают помощь. Я посмотрю, чем можно занять тебя.

— Чем угодно, Касавир, я готова ко всему, — горячо произнесла она. — Амадей уже завтра примет командование лагерем, и я буду свободна.

— Ну, ладно, ладно, найду тебе работу, — с улыбкой заверил паладин. — И не жди меня ночью: мне придется побыть эти дни с ним. Если у него вдруг начнется воспаление, он может сгореть за несколько часов. И вообще, его нельзя надолго оставлять одного.

— Ну, вот видишь, значит, помощь тебе нужна. Я буду ночевать с тобой.

— Хммм… не уверен, что это хорошая идея…

— Не говори глупостей, я не собираюсь ничего такого делать! Я же понимаю, что один ты как следует не выспишься. Я буду иногда дежурить вместо тебя. И никаких возражений!

— Ух ты, грозная какая. — Он прижал ее к себе, крепко обхватив обеими руками, и чуть-чуть оторвал от земли, уткнувшись в шею, вдыхая родной запах. И прошептал: — Солнце. Мое Солнце. Как же я по тебе скучал…

* * *

Прошло два дня и три ночи, но для Ниваля время перестало быть осознаваемым и реальным. И сама реальность все время куда-то ускользала и менялась. Он задыхался, заходился в кровавом кашле, с каждым вдохом в его груди словно проворачивался нож. А потом боль уходила, воздух вокруг сгущался, как желе, но дышать становилось легко. И ему было приятно в этом прохладном, свежем, тягучем, сладком плену, где он не мог пошевелить ни пальцем, зато картины, которые он видел, стоили этого маленького неудобства. Розовые райские птицы с мордами саблезубых леопардов; парящие в воздухе огромные песочные часы с крохотными белыми медвежатами вместо песка; какие-то странно устроенные, но для чего-то очень нужные и важные механизмы, собранные из сотен лопоухих гномиков, гнусаво поющих на разные голоса. И — да-да, голоса, голоса, голоса. Женские — нежные, как хрустальные ручейки и мужские — раскатистые, как шум прибоя. А он лежит на горячем песке у старой маячной башни, крохотные крабики ползают под ним, царапая спину, а в лазурном небе кружит огромная белая чайка. Но вот она села ему на грудь и, покричав и похлопав крыльями, уставилась на него голубым, налитым кровью глазом.

Ниваль закашлялся. Ненавистный нож снова врезался в грудь, в горле что-то забулькало. Он перевалился на здоровый бок и с трудом разлепил веки. Перед глазами пляшут стены шатра, очаг посередине, над которым что-то кипит в маленькой посудине, исходя белым, сладко пахнущим паром. Жарко.

Широкая спина в серой рубашке с треугольным пятном пота. Касавир сидит на перевернутом ящике и, снимая с огня кипящую субстанцию, принюхивается к пару. Ниваль снова откинулся на спину и шумно вздохнул. Мягкая шкура под ним, когда он коснулся ее телом, показалась местами не такой уж мягкой, как старый продавленный волосяной матрац. Чесались лопатки, поясница, ягодицы. К тому же, шея не поворачивалась и все мышцы были как свинцом налиты. И вообще, все было престранно и препротивно. Он привстал, с трудом опершись на локоть.

Касавир, повернув голову и, разглядев на лице Ниваля выражение осмысленности, спросил:

— По нужде?

— Я вышел из возраста, когда об этом докладывают, — попытался огрызнулся Ниваль и тут же поперхнулся и закашлялся, как бывает, когда начинаешь говорить после долгого молчания.

Собственный голос показался ему чужим, низким и хриплым.

Касавир встал со своего ящика.

— Не вставай, я подам.

— Сейчас! Есть две вещи, которые мужчина обязан делать стоя.

— Хм. Мужчина, говоришь… А вторая?

— Пить за здоровье лорда, догадливый ты мой.

— Действительно, — задумчиво пробормотал Касавир, — некоторые только этими двумя вещами и занимаются.

— Лучше дай мне что-нибудь надеть, острослов.

Касавир хмыкнул и, отыскав в углу штаны, бросил ему.

— На улицу не думай соваться, — предупредил он, увидев, что Ниваль, медленно, дрожащими руками натягивая под одеялом штаны, смотрит в сторону выхода. — Хватанешь холодного воздуха — сляжешь надолго. Всe — здесь.

И он, оглядевшись по сторонам, нашел и подтолкнул ногой его сторону странную и на вид очень старую костяную вазу, которую Эйлин совершенно случайно увидела в куче собранных кентаврами трофеев и с возмущением отобрала.

Ниваль встал и почувствовал, что дышать стало еще труднее. Приходилось делать частые неглубокие вдохи и судорожные выдохи, и очень скоро стала еще сильнее кружиться голова. Он некоторое время не очень уверенно стоял и разглядывал вазу. Попытался идти, не теряя равновесия, но ему это не удалось. Ноги подкашивались и плохо слушались. Касавир поддержал его, обхватив здоровый бок.

— Говорил же, не вставай! Держись за меня, я помогу.

Ниваль окончательно разозлился. Унижение какое-то!

— Да пошел ты! — Взъелся он. — Не трогай меня! И не пялься!

Паладин зло заиграл желваками, не переставая, однако, страховать упрямца.

— Послушай, недотрога! Ты что, думаешь, ты такой уникальный? Я — лекарь. Я вытаскивал железо из разных частей тела. Я лечил дизентерию в Калимшане, боролся с эпидемией холеры в Тетире и моровой язвой в Таре. Я принимал роды у орчихи на дороге из Кормира в Ордулин. Мне приходилось самому выхаживать лежачих, и я вынес сотни горшков и вытер сотни задниц. Пока вы в столице думали, объявлять ли меня дезертиром, я — так, между делом — купировал вспышку брюшного тифа среди поселенцев в Старом Филине. Ты видел больного брюшным тифом?

Ниваль пошатнулся и моргнул.

— В Старом Филине был тиф?

— А вы не знали! Ваши агенты забыли доложить! Впрочем… речь не об этом. Я видел вещи пострашнее твоих тощих телес, и делал вот этими руками такое, от чего у тебя на неделю отбило бы аппетит. Так что, не смеши меня и не взывай к моей деликатности! Тем более, я имею счастье возиться с тобой не первый день. Молчи и опирайся на меня, когда я предлагаю помощь!

Ниваль сжал зубы, но подчинился. Сопротивляться не было ни сил, ни желания. Он не понимал, что происходит и почему он так ослаб, но вероятность свалиться в самый неподходящий момент была вполне реальной. Уж лучше так. Упоминание о Старом Филине задело его, и он решил выяснить этот вопрос до конца, но позже, когда в голове будет ясно, и ему не придется опираться на плечо Касавира, чтобы не рухнуть. Было просто обидно. Одно дело — геройски умереть, спасая паладина. Дурацкий, но достойный уважения поступок. А другое — лежать перед ним слабым и голым, позволять себя трогать и справлять нужду чуть ли не в его заботливых объятиях. «Как-то хреново сбылась моя мечта идиота! И у меня — тощие телеса!» Ниваль возмущенно скрипнул зубами. Он снова пошатнулся и закашлялся. От острой боли потемнело в глазах. Навалившись на недрогнувшее плечо Касавира, он часто хрипло задышал и покосился на него. «Конечно… если сравнивать с этим… огром в человеческом обличье».

— А ты крепкий, — неожиданно похвалил его паладин. — После тех зелий, что ты принимаешь, люди обычно ложку до рта донести не могут, не то, что на ноги встать.

Отдышавшись, Ниваль пробурчал:

— Понятно, отчего я до сортира дойти не могу! Веселую жизнь ты мне устроил.

— Скажи спасибо Соле и Лео. Она нашла в оранжерее Грангора подходящие растительные аналоги, а гном оказался толковым алхимиком. Моих лекарственных запасов тебе бы не хватило.

— Угу. Значит, вы все сговорились.

Похвала немного подняла Нивалю настроение. Правильно, крепкий. Другие в Девятке не задерживаются, это вам не школа домоводства. И приятно, черт побери, что столько народу о тебе искренне заботится. Это примиряет с малопривлекательной действительностью.

— Между прочим, это ранне-иллусканский период, весьма интересный экземпляр. — Сообщил Ниваль. — Это я о вазе. Ты не находишь ее узор слегка… ммм… китчевым?