Августин. Беспокойное сердце - Тронд Берг Эриксен

Всякое Творение является проявлением или доказательством мысли и воли Творца. Всякое Творение получает свою жизнь от чего–то другого, нежели то, к чему оно стремится вернуться. Бог — единственный источник Своей собственной жизни. Поэтому у Него нет ни в чем недостатка и, следовательно, Он ничего не вожделеет. Но всякое Творение живет вне своего блага. Поэтому ему суждено вожделеть, то есть, любить то, чего, по его представлению, ему недостает. Философский eros — горд, ибо создает видимость, что может достичь своего блага собственными силами. Но вожделение объясняется отсутствием того или другого. Это отсутствие определяет способность вожделения находить то, что ему нужно. Человек несчастен не только потому, что ему не хватает счастья, а потому, что ему недостает способности самому найти свое счастье.

Различие между Творцом и Творением соответствует различию между вечным и преходящим. Земная жизнь имеет протяжение в прошлом, настоящем и будущем. Бог, напротив, живет в вечном настоящем (nunс stans). Августин берет на себя труд объяснить время как иллюзию, и преходящую жизнь, как теневое существование. Прошлого уже не существует. Настоящее — это точка без протяжения, которая исчезает в бездне. Будущего еще не существует. Воистину все преходяще! Неудивительно, что Творение, живущее во времени, жаждет истины и действительности как неопровержимого проявления своей жизни.

Истина и действительность существуют только в вечности, Преходящее всегда отказывает нам в предмете нашего вожделения. Мгновение, а таким образом и вечность, недоступны. В преходящем мгновении — это только мимолетная точка: praesens autem nullum habet spatium (Исп. XI, 15), «длительности в нем нет». Tempora numquam stantes (Исп. XI, 11): «время, никогда не останавливающееся», — это медиум нашей жизни здесь на земле. Поэтому мы всегда обречены искать счастье вне нас самих. Все то же самое относится и к вожделению, направленному на другие существа или бренные предметы. Плотское вожделение всегда обманет нас в том, чего мы жаждем найти. Только любовь, направленная на Творца и Его вечность, никогда не обманет.

***

В этой перспективе находится место и злу. Ведь Бог сотворил все из ничего. Он извлек вещи и живые существа из темноты и пустоты. В той степени, в какой Творение обращено к своим истокам и к центру, оно добро. В той же степени, в какой Творение отвращено от своих истоков и центра, оно — зло. Добро лежит в возвращении в руки Творца. Зло возвращается в темноту и в пустое ничто. В таком понимании зло — «это недостаток добра» (privatio boni), — а именно, — возвращение в то ничто, из которого Творец извлек Творение.

Тот, кто любит Бога, становится богоподобным. Тот, кто направляет свою любовь в другую сторону, становится ничем. Тот, кто направляет любовь на что–то иное, кроме Творца, становится жертвой роковой ошибки. Ибо он ищет добра и счастья, истины и действительности там, где их нет. Андерс Нюгрен говорит, что христианская заповедь любви в миропонимании Августина толкуется как окончательный ответ на вопрос античных философов о высшем добре. Греческий эвдемонизм находит свое место в понимании Августином христианской действительности. Однако, следует добавить, что христианское понятие beatitudo — «блаженство» — совсем не то, что греческое понятие eudaimonia — «счастье в удаче».

Несмотря на свои рассуждения о Троице, Августин часто выступает как платоник, мыслящий дуалистическими категорями: caritas или cupiditas, соответственно: спасение или погибель, град Божий или град земной, смирение или гордость, вечное или преходящее, покой или тревога, неизменное или изменяющееся. Августин часто накладывает эти две категории друг на друга и использует одно, чтобы истолковать другое. Пара понятий Ш и uti, или «наслаждаться» и «пользоваться», являются именно такими двумя категориями. Мы должны научиться наслаждаться тем, чем следует наслаждаться, и пользоваться тем, чем следует пользоваться, говорит он. Зло объясняется плохим использованием того, что создано хорошим (О прир. Блага, 36).

Наслаждаться Богом — это радость, которой нельзя пользоваться (О нравах катол. Церкви, 1,3). Frui означает направлять свою волю на предмет любви. Такой предмет сам по себе является целью. Uti означает использование чего–то в качестве рычага по отношению к чему–то другому. Такой предмет — только средство. В конце концов, наслаждаться следует только Богом, а все другое — это средство, чтобы радоваться, что пребываешь с Богом. Однако на практике можно использовать все для наслаждения тем, что находится на ступень ближе к Богу. В относительной перспективе можно использовать тело, но душа должна наслаждаться высшим. Однако в отношении к Богу душа тоже только инструмент. Человек должен любить тело ради души и душу — ради Бога.

Тем не менее, нельзя наслаждаться миром, не используя Бога. «Упорядоченная любовь» (dilectio ord'mata)—это то, что подчиняется распределению по чинам между Творцом и Творением (О христ. учен. 1,27). Добродетель состоит не в чем ином, как в поддержании порядка в любви (О граде Бож. XV, 22). Упорядоченная любовь не любит того, чего любить не следует, но любит то, что любить следует, или любит сильно то, что следует любить сильно, или не любит две вещи одинаково, если одну из них следует любить больше, а другую меньше, или не любит одну из них меньше, а другую больше, когда их следует любить одинаково. Ни одного грешника не следует любить или не любить за грехи, но всех людей надо любить именно за то, что они люди, и любят их ради Бога. Только Бога должно любить ради Него Самого. Все должны любить Бога больше, нежели самих себя, и всех людей должно любить одинаково сильно (О христ. учен. I, 59–61).

«Хаотическая любовь» (dilectto inordinate) нарушает порядок по рангу между Творцом и Творением (О христ. учен. I, 59). Нет ничего плохого в любви к вещам или людям в мире. Плохо, когда их любят любовью, которой они не заслуживают. Все относительно доброе заслуживает любви, но оно заслуживает относительной любви, которая зависит от величины добра.

Сиюминутную любовь нельзя назвать ни счастливой, ни блаженной. В современном мире счастье часто связывают с движением или действием. Получается, что одинаково важно искать и познавать, спрашивать и получать ответ, жаждать и соединяться. Августин думает иначе. Вера, надежда и страстная любовь — это средства для окончательного соединения с предметом любви. Человек становится счастливым не от страстного желания, а от того, чем он обладает. Любовь, страстно жаждущая, ниже любви обладающей. Тут между нами и Августином лежит романтизм, и, безусловно, из–за этого нам трудно говорить о «наслаждении» Богом.

Собственно романтическая любовь — это боль и безумства, через которые человек должен пройти до соединения. Августин не романтик в своем понимании любви к Богу. Он говорит, что надо увидеть Бога и насладиться Богом так, чтобы страсть, наконец, могла утихнуть. Только тогда мы сможем оставить за собой страсть. Только в союзе высший смысл любви. По пути к этому познанию Бога растет от ступени к ступени и любовь к Нему. В конце пути, когда страсть уже утихает, познание и любовь становятся полными.

***

Пелагий отвергал учение Августина о первородном грехе. Он полагал, что неоднократные прощения Бога поддерживают свободную волю. Пелагий считал грех отдельным греховным поступком, определенным отклонением. Августин, напротив, считал, что грех — это направление воли, извращенное присутствием в природе человека некоей постоянной примеси, а вовсе не тем, что возникает всякий раз, когда человек «грешит». Пелагий видел грех в использовании свободной воли, Августин же находил его уже в том, чем и как ограничивается свобода воли. Соответственно, благодать по Августину — не столько череда прощений, сколько постоянное предложение поддержки и воле, и познанию.

То, что Пелагий придавал такое значение свободной воле и свободе воли, Августин объяснял высокомерием философов — высокомерием тех, кто хочет своими силами обрести Бога. Божия благодать прощает не только поступки человека, но и преображает его сердце так, что оно находит свое первоначальное тяготение к Творцу. Ибо когда хватка первородного греха слабеет, любовь к Господу становится в сердце «силой тяготения» (pondus).

Если Творение испытывает страсть, это случается потому, что страсть оказалась рядом, а Творец — далеко. Приняв человеческий образ и пойдя в мир, Бог вступил в борьбу со всеми близкими искушениями. Он перестал быть далеким и воспользовался Христом, чтобы привлечь нас к Себе. Он перекинул мост от далекого к близкому, став человеком, как мы, но все–таки оставшись Сыном Божиим. Это показывает, что Бог дал нам Свою благодать, опередив наши грехи. Но ни первородный грех, ни благодать не снимают с человека ответственности, налагаемой на него свободой воли. Так в связи с первородным грехом и благодатью Августин утверждает, что все решает любовь к Богу, как бы ее ни смущал грех и как бы ни помогала благодать.