Собрание сочинений. Том 2 - Петр Павленко

Горак отлично понимал, как все это будет отвратительно, и тем не менее ему очень хотелось пережить это самому. Впрочем, его отчасти утешало то обстоятельство, что, вероятнее всего, сезон не удастся. Нынче, чтобы выкупаться или выйти замуж, приходится ехать за океан, во Флориду. Донельзя расстроенный, он уехал поздней ночью, когда город спал.

В Швейцарии делать было совершенно нечего, но, как вскорости догадался доктор Горак, редакция берегла его. Чеху, даже если он американский подданный, трудно было работать в странах с фашистским режимом, и в ожидании лучших времен его выдерживали в стороне. Благодарный за оказанное ему внимание, Горак не хотел терять времени зря. Знакомства, которые он завел в Женеве, Лозанне и Цюрихе, дали ему возможность снабжать редакцию сначала ценными сплетнями и намеками, а скоро и отличными фактами. В самой Швейцарии не происходило ничего замечательного, но, будучи проходным двором Центральной Европы, ее курортом и фешенебельным клубом, эта маленькая страна-гостиница кишела шпионами и авантюристами всех мастей. Часовая промышленность Швейцарии казалась игрушечной по сравнению с производством слухов. Швейцарские сыры были сущей ерундой по сравнению с швейцарскими биржевыми намеками, весьма ценимыми на всех крупнейших биржах.

Доктор Горак сблизился со славянскими студентами. Письма, получаемые этими молодыми людьми из Софии и Белграда, Праги и Варшавы и вслух обсуждаемые в столовых, давали его чутью опытного охотника за новостями материал поразительной достоверности.

Женева — один из самых космополитических городов на свете, населенный людьми, напоминающими персонал большого отеля. Здесь все к услугам клиента, кто бы он ни был. На улицах и в магазинах звучали все языки Европы, и бывало трудно установить, кто тут приезжий. Сначала все казались приезжими, а потом — все коренными.

Швейцарский патриотизм довольствовался малым: за услуги надо было хорошо платить.

В Швейцарии доктор Горак провел три месяца и, как ни мучили его суматоха в Европе и тяжелое положение родины, даже посвежел и набрался сил.

В мае его срочно перебросили в Варшаву. Война была на носу, в этой мысли он давно утвердился, и Польша должна была явиться полем первой схватки, но силы двух коалиций еще не определились. Запугав Англию Чемберлена и Францию Лебрена, Гитлер расчищал себе поле для захвата Чехии, Польши, может быть даже Венгрии. Никто не мог предугадать ходов этого сумасшедшего шахматиста. Польские правители метались в катастрофических противоречиях: страх перед Гитлером направлял их в сторону Советов, но еще больший страх перед социализмом заставлял то пресмыкаться перед Гитлером, то лебезить перед Англией.

Франция, всегда обладавшая решающим голосом в европейских делах, точно онемела. Ее политики объяснялись знаками.

В июне доктор Горак провел несколько дней в Стокгольме. Страна, для которой нейтралитет сделался почти профессией, деятельно готовилась к бизнесу близкой войны. Шведам было все равно, кто на кого нападет и кто кого победит; они во-время заключали сделки со всеми и от всех получали золотом, и потому возможность скорой войны не только не пугала их, как любого нормального, ответственного за свой завтрашний день человека, а, наоборот, привлекала, подобно грандиозному спортивному состязанию, в котором они являлись только тотализатором.

Шведские политики, начиная с Карла XII, никогда не отличались особой дальновидностью. И в Стокгольме никто не представлял, что в сущности происходит.

Город лениво веселился, выписывал из Ниццы цветы и проводил состязания по плаванию и боксу. Доктор Горак присутствовал от нечего делать на нескольких женских заплывах и не мог не отдать должное великолепному сложению шведок и аптекарско-ослепительной чистоте их лиц, точно они мылись ледяной водой каждые четверть часа.

В большой моде были здесь крохотные собачки, похожие на обезьянок, игрушечных медвежат и старых гномиков. Собачьи выставки привлекали внимание широкого общества и обсуждались с жаром, даже как бы неестественным для скандинавов. Доктор Горак намеревался было съездить в Норвегию, к писателю Кнуту Гамсуну, — все-таки маленькое, но дело, однако, узнав, что «старый викинг» окончательно выжил из ума, молится на портрет Гитлера и проповедует первенство нордической расы, благоразумно отказался от своего намерения.

В Швеции жилось Гораку так скучно, что он не мог выжать из себя ни одной творческой статейки, как он называл свои работы на внешнеполитические темы, а любоваться плавающими шведками было и утомительно и, признаться, дороговато.

В июне же редакция перебросила его в Советский Союз. Разрешение на въезд было получено из Москвы без затруднений, и доктор Горак помолодел от радости, что увидит Москву и Ленинград. Он любил Россию любовью страстной, восторженной, но любил в ней только внеполитическое, общечеловеческое, общеславянское, а не сегодняшнее, которого не знал и которого откровенно побаивался. «На большевистских делах ломали головы и не такие, как я», — посмеивался он про себя, пересекая на отличном шведском пароходе Балтийское море.

Целью поездки доктора Горака в Советский Союз являлось пребывание на Всесоюзной сельскохозяйственной выставке, которою его редакция, совершенно непонятно почему, заинтересовалась, как ничем другим во всем мире, но сам Горак из общих и частных указаний редакции понял, что дело идет о подробной информации касательно настроений, условий труда и жизни советских людей и что статьи об опытах с пшеницами и овсами были бы менее желательны, чем сообщения о ценах на продукты и товары широкого потребления. Так оно и вышло. Доктор Горак с ног сбился, посещая музеи, театры, бани, парки культуры и отдыха, футбольные состязания, пошивочные ателье и рынки. Каждый прожитый в Москве день давал ему материал неслыханной ценности.

Коллеги американцы и англичане удивлялись его урожаям. Незнание языка и нравов страны мешало им. Общительный же и словоохотливый чех проникал туда, куда они и не рисковали сунуться, и узнавал то, о чем они только мечтали во сне.

Чувствуя себя другом страны и зная ее по литературе, он вступал в беседы о театре, о производстве водки и ее потреблении, зачитывался художественными журналами, а на приемах в ВОКСе или Наркоминделе до хрипоты спорил о Маяковском, которого уважал, но не любил. Это был в глазах русских путаный, но в общем неплохой чех, которого не надо отталкивать. Однако при все том ему не удалось напечататься ни в одном из советских журналов, а на вечере в клубе писателей, на улице Воровского, не удалось завести ни одного настолько серьезного знакомства, которое дало бы возможность побывать у советских писателей дома.

Все-таки он тогда отлично выпил и закусил и поговорил об образе бравого солдата Швейка, как совершенно не типическом для чехов и, так сказать, клеветническом, с чем его русские собеседники никак не соглашались, превознося до небес и Швейка и его автора.

А затем, за две недели до открытия Всесоюзной сельскохозяйственной выставки, доктора Горака бросили в Узбекистан. Он был, как всегда, прав: выставка была нужна его редакции, как прошлогодний снег. Ехать ему «в эту проклятую пустыню» ни за что не хотелось.

Будучи опытным политиканом, отлично зная оборотную сторону событий и обладая сведениями повышенной секретности, Горак боялся Средней Азии. Еще в Венеции индус Рамигани сказал ему по секрету (чорт его знает, откуда он знал), что Гитлер готовится к войне с Советским Союзом и что удар будет нанесен чрезвычайно оригинально: через Турцию и Иран на Грузию, Армению, Туркменистан и, вероятно, Узбекистан. «Эти маленькие республики треснут после первого же удара. Магометанский массив Азербайджана, Туркмении и Узбекистана дрогнет. Баку окажется линией первой обороны». И вот доктору Гораку предстояло ехать в места, уже где-то отчеркнутые как поля скорых сражений. «Отсюда мне тогда не выбраться», — грустно думалось ему.

Как ни быстро шел поезд, а все казалось, что он топчется на месте, в глубине во все стороны раскинувшейся пустыни, которой не видно конца, стоянки на станциях были необъяснимо длинными, пассажиры затевали игры, Хозе пел девушкам испанские песни, Шпитцер практиковался в языке, а доктор Горак торчал с записной книжечкой у станционного репродуктора, ловя новости о советских делах. Послушает, что-то запишет, а потом врывается в вагон с негодующим видом:

— Чорт знает, что творится! Немцы концентрируют войска в Сааре и Рейнской области, а в Испании посажены в концлагери триста тысяч человек! Корреспондента «Пари суар», — что вам сказать, — выслали из Италии. А? В Данциге уволено четыреста поляков. Если хотите, то война уже в полном, в этом… в разгаре, как сказать.

Но тут у него уже обычно не хватало русских слов, и он разражался речью по-французски, а Ольга и Раиса Борисовна на бегу подхватывали его филиппики и распределяли их на других языках, по потребности.