Подземный левиафан - Джеймс Блэйлок

Подняв лицо к зеркалу, он осмотрел себя со всех сторон. Он похудел. Черты лица заострились, скулы выступили резче, во всем появился эдакий дух лихости.

Удали, бесшабашности и готовности ко всему. Нужно подзагореть, а то он становится похож на заключенного, отбывающего пожизненный срок. На узника собственного жилища. Вот такая петрушка. Уильям потряс баллончик с кремом для бритья и нажал на носик, но из сопла не вышло ничего, кроме пфффс сжатого воздуха и нескольких липких плевков жидкого мыла. Размахнувшись, чтобы швырнуть баллончик в раковину, и забыв про узость пространства ванной, Уильям сильно ударился костяшками руки о выложенный плиткой простенок.

Несколько секунд он стоял неподвижно, слушая, как кровь гудит в ушах, страстно желая кого-нибудь убить, раздавить, забить до смерти. Выбросив локоть, он саданул им по двери позади себя, воображая, что там лицо кого-то невероятно ему ненавистного — кто это мог быть, он не успел придумать. Филенка попала точно в нерв, и сокрушительная боль пронзила руку Уильяма, почти парализовав ее. Кривя рот, он в ярости развернулся, готовый ломать и крушить все на своем пути.

Почти тотчас же он взял себя в руки. И вспомнил свой судьбоносный поединок с садовым шлангом — один из тех случаев, в которых он, выиграв сражение, проиграл кампанию. Ему был дан сигнал опасности, предупреждение. Он почти верил, что неодушевленные предметы на свой особый манер разумны. Бывали дни, когда вещи, казалось, сговаривались против него — стулья незаметно выставляли ножки и цепляли его за ноги, мебель размещалась в комнате по собственному усмотрению, карандаши без конца ломались, мало-помалу доводя его до бешенства, ковер специально выгибал спину складками у него под ногами, а высота ступенек поразительно увеличивалась — настолько, что носки ботинок без конца их задевали. Взывать к справедливости в такие дни бывало бесполезно. Возможно, во всем были виноваты ионы, так сказать, изменение преломления космических лучей в атмосфере.

Но никто не знал главного — с непокорными предметами обихода нужно было уметь управляться, причем обязательно. Как и нерадивым слугам, вещам следовало указывать их место, иначе ситуация стремительно ухудшалась. Мир рушился и наступал хаос.

Если он сломает сейчас дверь, то ничего этим не добьется. Он взволнован и кипит от злости. Нужно успокоиться, двигаться осторожно и медленно. Пустив теплую воду, Уильям взбил достаточное количество мыльной пены, потом принялся бриться, очень спокойно и методично, проходя через одно обязательное действие за другим, кивая бритве, потом своему лицу в зеркале, куску мыла, чтобы продемонстрировать свое самообладание. Бритье закончилось как нельзя лучше. Однако в торце тюбика зубной пасты оказалась трещина; воспользовавшись ею, содержимое выползло наружу, скручиваясь маленькой резиновой змейкой, и испачкало Уильяму пальцы. Зато из носика тюбика вообще ничего не появилось. Уильям осторожно положил тюбик на кафельный уступ, прицелился и ударил по несносному предмету ребром ладони. Струя зубной пасты выстрелила из тюбика на плитки. Взяв в руку зубную щетку и с огромным трудом избавив ее щетинки от впутавшегося в них неизменного волоса, Уильям зачерпнул добытую пасту и тщательно, не обращая внимания на время, вычистил зуб за зубом. Промыв щетку, набрал в рот воды и открыл дверцу шкафчика-аптечки прямо себе в бровь.

Несколько секунд он просто не мог дышать. Грудь ему сдавило от ярости и неверия. Распахнутый зев аптечки передразнивал его собственный разинутый рот, силящийся произнести уже подступающие к горлу ругательства.

— Черт возьми! — заорал Уильям, забыв, что весь остальной дом спит. Захлопнув дверцу шкафчика, он набросился на тюбик и принялся терзать его, в конце концов скомкав виновника в плотный комок. Снова расправив комок, задыхаясь, рыча и пачкая руки пастой, он крутил и тянул в стороны концы тюбика до тех пор, пока тот не разорвался практически надвое. Смятые половинки тюбика, которые скреплял теперь только тонкий краевой шов, Уильям злобно швырнул в раковину.

Первым, что он заметил после этого, был серый свет, пробивающийся с улицы сквозь щель между занавесками оконца ванной. Так вот на что был направлен заговор — у него пытались отнять время. И преуспели. Вид останков тюбика в раковине приносил мало облегчения. Он не умел держать себя в руках — вот в чем штука. Психиатры были правы от начала до конца. Доставая из раковины побежденный тюбик и смывая с рук зубную пасту, Уильям взвешивал все за и против того, чтобы прикрепить его к стене кнопкой в качестве трофея в необъявленной войне. Но Эдварду это не понравится — он начнет закатывать глаза. Ничего он этим не добьется. Какие бы иррациональные силы ни вселялись в неодушевленные предметы, сейчас они ушли. Уильям явственно это чувствовал. Он торопливо оделся, набил на кухне бумажный пакет едой и выскользнул через черный ход на задний двор, по пути к сараю-лабиринту выбросив останки тюбика в заросли плюща у забора. Пройдя в отделение с аквариумами, он проверил и приоткрыл вторую дверь, которую снаружи можно было заметить, только остановившись в пяти или шести ярдах от заднего забора, а с большей части двора вообще не было видно. Сразу за этой дверью стоял старый широкий пень около двух футов высотой, расположенный с таким расчетом, чтобы, выскочив в случае опасности через вторую дверь из сарая и встав на пень, Уильям смог бы легко перебраться через забор во двор соседнего брошенного дома. Оттуда в случае продолжения погони он мог без особого труда выбраться на улицу к ближайшему канализационному люку, за которым лежала свобода.

Прокручивая в голове план бегства, он раскурил трубку и поставил на плитку кофейник. Дожидаясь, пока кофе остынет, он жевал вчерашний пончик с глазурью и курил, размышляя по поводу открытия Т. Г. Иеронимуса, а именно созданной им машины Иеронимуса, высмеянной недальновидными представителями официальной науки. Но камень, отвергнутый строителями, думал Уильям, был краеугольным. В этом утверждении заключалась глубочайшая истина. А машина была толковой и даже более того — если подходить к ней без предубеждения. Взять тех же френологов, столь долго служивших предметом издевательств для психиатров при рассуждении на темы психиатрии век назад и вдруг одним махом получивших невиданную поддержку после открытий Джонса и Буссака, которые прочно ввели в повседневный лексикон своего «человека прибрежного неловкого». Три следующих часа Уильям усиленно ломал голову, пытаясь придумать способ связи, хотя бы теоретически, между машиной Иеронимуса и приводом Дина.

Он набросал в общих чертах сечения слегка модифицированной коробки Иеронимуса с укрепленным на ее вершине металлическим диском с электросхемой внутри. Коробка, по мнению Иеронимуса, заработает даже в том случае, если схема внутри диска будет просто нарисована. Суть сводилась к проецированию, а вовсе не к электричеству. Человек должен был тереть диск по кругу и по возникающему сопротивлению судить о состоянии своего здоровья. Дальше этого Иеронимус не пошел. В своем роде он был пуристом, зашоренным сторонником точных приборов и определений, невероятно аккуратным, но лишенным зачатков воображения, чувства мистического. Дополнив машину Иеронимуса мандалой, желательно изготовленной из меди, возможно было получить устройство, отчасти напоминающее символические «вечные двигатели» типа молельных индийских колес.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});