Укрощение тигра в Париже - Эдуард Вениаминович Лимонов

не очень молодые парни, общество улицы, здоровались с ней слишком развязно, не раз замечал писатель. С ним, после трех лет жизни на улице, здоровались только консьержка его дома и ее дети и консьержка соседнего дома, того самого, многострадального, уже три года перестраиваемого. Разумеется, в первые месяцы жизни писателя на рю дез’Экуфф его, проходящего по дну тесного ущелья, пытались задрать, познакомиться и вовлечь. Несколько раз вежливо, но неуклонно отведя притязания на дружбу или вражду, он завоевал право быть человеком-невидимкой. Он не сомневался в том, что он им не по зубам. К нему не умели приставать даже в Нью-Йорке. Конечно, его можно было побить, как всякого другого человека, но для этого нужно было его особенно возненавидеть. Его, глядящего на уличное общество пустыми глазами все повидавшего в жизни человека, побывавшего в КГБ и FBR, бывшего любовником жены мафиози, работавшего в гарлемском госпитале, прожившего год в отеле, где жили только черные, чем они могли запугать? Они тоже стали смотреть на него пустыми глазами.

На Наташку уличное общество или «евреи», как писатель и подружка (впрочем, вполне дружелюбно) их называли, глядели живыми глазами. Ей кричали «Наташа!», и бежали пожать руку, и лезли целоваться. На ломаном английском ей много раз предлагали ее выебать. Испуганный старик, владелец магазина, предлагал ей деньги за то, что она пососет ему хуй. Обычно писатель и Наташка смеялись над сексуальной озабоченностью уличных мужчин. Когда же Наташка жаловалась писателю на непристойные предложения, он разумно отвечал, что она сама виновата. Нельзя разгуливать по улице пьяной вдрызг и в разорванной юбке, как случилось однажды, и впоследствии требовать, чтобы к тебе относились как к английской леди. И в особенности учитывая североафриканское происхождение большинства населения их квартала. Для них пьяная женщина автоматически — блядь.

На эти разумные замечания писателя Наташка отмалчивалась.

Короче говоря, кто-то настучал мадам. Может быть, консьержка, может быть, обе консьержки вместе. Может быть, совет владельцев квартир, собиравшийся на заседания раз в полгода. Может быть, мясник, булочник, продавец журналов и газет или толстый старик, запирающий и отпирающий синагогу. Сообщили о том, что писатель живет с алкоголичкой и блядью (вариант — с проституткой) и скандалисткой. О том, что писатель живет с девушкой, мадам, очевидно, знала тотчас же после появления девушки. Но, очевидно, лишь постоянно поступающие донесения о свежих (неизвестных писателю, так как некому было ему о них рассказывать) приключениях Наташки на улице довели мадам до необходимости принять решение. И мадам приняла, она попросила, чтобы писатель нашел себе другую квартиру.

— Видите ли, месье Лимонов, — сказала мадам, — ранее я сдавала только большую комнату студентам, а маленькую спальню я сохраняла за собой. Я имела возможность, когда хотела, оставаться и жить в Париже. Я хотела бы вновь иметь эту возможность, ибо, сообщаю вам это по секрету, мои отношения с мужем становятся все более трудными. Я вас не выгоняю сегодня, ищите спокойно, но…

Писатель подумал, что обоим Юппам за шестьдесят и, пройдя вместе через Бельгийское Конго плюс еще неизвестное количество приключений, маловероятно, чтобы эти крепкие люди вдруг разнервничались до степени невозможности видеть друг друга. Платящий безотлагательно, день в день, все причитающиеся ему суммы до сантимов, как жилец он был неуязвим. Мадам сама не раз делала ему комплименты по поводу того, какой он «фэр гарсон». Следовательно, причина была в его подруге. Было ясно, что легенда Наташки (о существовании которой ни он, ни дипломатичная мадам не обмолвились и словом) вольно носится по рю дез’Экуфф.

Писатель даже допускал, что в пьяном виде его подружка, может быть, выеблась с каким-нибудь владельцем магазина, с одним из парней с улицы, может быть, даже с двумя сразу. Трезвая, она бы этого не сделала. Если она преспокойно встречалась несколько раз с юношей с плачущим лицом, то почему она не смогла выебаться, пьяная, с парнем со «своей» улицы? Наташка утверждает, что впоследствии помнит все, что произошло с ней в пьяном состоянии. Писатель, однако, не был уверен в этом, и фамильярность, с какой парни с их улицы здороваются с Наташкой, его настораживала.

Он начал искать квартиру, и это занятие обещало быть неприятным, тяжелым и длительным, как тяжелая болезнь. Не говоря уже о том, что он был «проклятым иностранцем», ему еще посчастливилось иметь «либеральную» профессию. Правда, у него была надежда. Он был владельцем черного портфолио с титулом «Пресс-клипс» на обложке. Портфолио скрывало сотню статей о нем, писателе, в различных газетах и журналах мира. Во французских тоже. Его называли «мощным талантом, пришедшим с холода», и статьи часто сопровождались фотографиями писателя. Увы, он быстро обнаружил, что всей его книжной славе и фотографиям на страницах мировой прессы агенты недвижимости и владельцы квартир предпочитали ежемесячно получающих заработную плату нормальных рабов общества. Или даже студентов, за которых контракт подписывают родители…

В эти грустные и хлопотные дни, недели и месяцы, произошло, однако, и несколько позитивных событий. Совершенно случайно вдруг разрешилась загадка столкновения, случившегося на углу рю де Розье и рю Фердинанд Дюваль. И писатель избавился, хотя бы частично, от паров собственной паранойи. Сидя у столика мадам Юпп, попивая чай, художник по кличке Рыжий, новый приятель писателя, рассказывал, как его пытались ограбить. Красивая девушка увлекла Рыжего за собой вверх по лестнице дома на рю Риволи, а спускавшиеся как бы случайно навстречу двое юношей выстрелили в Рыжего из газового пистолета. Опытный Рыжий, в возрасте двадцати двух лет прыгнувший из иллюминатора советского траулера в канадские волны, умудрился не вдохнуть газ и, прикрывая нос шарфом, выбежал на улицу…

— С преступностью не могут справиться, французы! — заметил Рыжий укоризненно. — Им бы нужно советскую власть на год установить, чтоб порядок навести на улицах…

— Потом ведь не отменишь. Мелкому буржуа советская власть очень подходит. Он только этого не знает…

— А сегодня днем… — Рыжий наклонил только что остриженную писателем ярко-рыжую голову (он явился к писателю постричься к чаю), — можешь себе представить, стариканчик, один псих ударил меня на бульваре Севастополь. Я иду, смотрю себе на баб, на жопы, на ноги… Теперь опять хорошо стало… бабы опять стали носить чулки, а не брюки, опять появилась нога на улицах. Есть на что посмотреть… НОГА!

— Ближе к делу! — попросил писатель.

Рыжий любит растекаться мыслию по древу, и особенно растекаться мыслию по женским телам. Он охотник за женщинами. Он может целый вечер рассуждать о достоинствах различных видов женских чулок, если его не остановить. Особенно его распаляют черные чулки с узорами, самые дорогие. Но