Вихри Валгаллы - Василий Звягинцев

Агранов, не сообщая главного, да он пока и сам не знал, в чем это главное заключается, попытался объяснить офицеру в пятнистой серо-черной куртке, весьма удобной для действий в вечернем городе, что ожидаются серьезные беспорядки, способные в результате привести к очередной смене власти и возобновлению гражданской войны, и что искренние сторонники мира и согласия крайне нуждаются в помощи господ офицеров, которые уже внесли определенный вклад…

Офицер слушал чекиста без особого интереса. Ему, как и Рудникову, чужды были проблемы большой политики, и он тоже с интересом понаблюдал бы за разборками в стане врага. Из гимназического курса он кое-что помнил о Французской революции и считал, что, когда революционеры начинают убивать друг друга, это быстрее приводит к восстановлению нормального государственного порядка.

— Знаете, товарищ, — ответил наконец он, растирая подошвой окурок, — зря вы мне все это рассказываете. Я имею сейчас другой приказ и буду выполнять именно его. А о высоких материях вы с полковником побеседуете…

— Да где же я его буду сейчас искать? — чуть не в отчаянии воскликнул Агранов.

Офицер пожал плечами. И, уже садясь в машину, бросил через плечо:

— Если хотите, езжайте за нами. Там есть кому вас выслушать…

Рудников еще раз взглянул на часы, выругался беззвучно и поднял автомат. Сколько можно ждать, в конце-то концов? Глядишь, к красным подкрепление раньше подоспеет.

Темнеющие в тумане фигуры виднелись расплывчато, зато позиция у капитана была замечательная. Он откинул металлический приклад, вжал его затыльник в плечо и выпустил первую прицельную очередь. Рудников любил убивать. Вернее, он любил стрелять и попадать во врагов, как другим нравится стендовая стрельба или утиная охота. Чувство это пришло к нему постепенно.

До конца пятнадцатого года тогдашний Рудников, способный и в меру настырный молодой человек, удовлетворял свою любовь к сильным ощущениям, работая репортером уголовной хроники, а когда подошло время и ему призываться в действующую армию, решил, что кормить вшей в окопах наравне с деревенскими ваньками и митьками ему, человеку образованному, как бы и не пристало. И он подал прошение о зачислении в Отдельные гардемаринские классы. Все-таки учиться два года, а после выпуска надеть белый кителек с золотыми погонами, а не грубую рыжую шинель.

С классами что-то не заладилось: или морских офицеров на тот момент имелся избыток, или просто не понравился Виктор Рудников своим обличьем воинскому начальнику. Однако и вольноопределяющимся он тоже не стал, а направился в школу прапорщиков обучаться премудростям кавалерийской науки. Через полгода приколол по звездочке на каждый погон и отбыл с маршевым эскадроном на Кавказский фронт.

Попал он в конную разведку драгунского полка, только вместо лихих атак и рейдов служба ему выпала совсем другая. Во время осады Карса, где коннице негде было разгуляться, двадцатитрехлетний прапорщик нашел себя совсем в другом качестве. Любившие его за простоту нрава и умение рассказывать занимательные истории из жизни воровского мира, драгуны как-то подарили ему трофейную винтовку «ли-энфильд» с оптическим прицелом.

За первый десяток турок Рудников получил «Анну» четвертой степени и красный темляк на шашку, за второй — «Владимира» и звездочки подпоручика. Стрелял он аккуратно и точно, убедившись в своем мастерстве, не столько даже убивал, как старался грамотно ранить — в живот, в бедро, в колено. И греха на душу не брал, и возни противнику в зимних горах с раненым в десять раз больше, чем с убитым.

Летом семнадцатого, уже в Трапезунде, он стал поручиком, и главнокомандующий Кавказской армией великий князь Николай Николаевич приколол ему на китель заветный георгиевский крестик с белой эмалью.

Впереди мерещились скалы Босфора и капитанские погоны. Почему и воспринял он октябрьский переворот как личное оскорбление.

Дальше понятно — в поезде со своими драгунами до Ростова, Первый Кубанский поход с Корниловым и Алексеевым. Его профессия снайпера здесь не годилась, потому что маневренная гражданская война значительно отличается от позиционной и не дает времени тщательно целиться. Рудникову пришлось перейти на службу в контрразведку, где он два года в меру сил отвечал на красный террор белым террором, пока не оказался как-то совсем неожиданно в Стамбуле в качестве эмигранта. Еще через три месяца его взял к себе в отряд капитан Басманов.

«АКСУ» не «ли-энфильд», но и расстояние до цели здесь было не верста, а два десятка метров. Не расстреляв даже первого магазина, Рудников положил насмерть человек пять-шесть, а возможно, и больше. Ему немножко смешно было наблюдать, как неуклюжие вояки, двигаясь, словно водолазы на глубине, пытались повернуть в его сторону свои никчемные винтовки. За время, что требовалось красноармейцу, чтобы просто передернуть затвор, он успевал короткими бросками то отскочить за дерево, то через тротуар, в глубокую нишу калитки, врезанную в желтый каменный забор, выстрелить от бедра навскидку, стремительно сменить рожок и дать еще пару убийственных очередей. Да тут и поручик Татаров сообразил наконец, что пришло его время, из грамотно выбранного укрытия открыл редкий, но точный огонь из своего «стечкина». Разгром, что называется, был полный.

Не забыв за азартной огневой работой и о других своих обязанностях, капитан увидел, как метнулся, пригибаясь, к своему грузовику человек в блестящей от туманной мороси кожанке, с наганом в руке. Начальник, значит. Над ухом Рудникова свистнуло несколько пуль сразу, но он не обратил внимания. Оттолкнулся плечом от решетчатого телеграфного столба, возник внезапно на пути бегущего, отбил прикладом вскинувшийся навстречу револьверный ствол и со всей классовой ненавистью ударил противника тяжелым, как кистень, кулаком в ухо. Попросту, без всяких экзотических изысков. Перехватил падающего за руку, резко рванул с поворотом. Отчетливо хрустнул плечевой сустав. И только уже подмяв под себя «языка», услышал характерный звук ревущих на предельных оборотах «доджевских» моторов.

Агранову с трудом удалось убедить Рудникова пока не выходить со своими людьми за пределы Арбатской площади. Распаленный боем капитан рвался немедленно пройтись по центру города «огненной метлой», как он выразился, и показать, кто здесь настоящий хозяин. Ему это определенно бы удалось, чекист уже видел белых рейнджеров в деле. Но такая акция могла спутать все его далеко идущие планы.

— Мы вас сделаем комендантом Москвы, господин капитан, — уговаривал он Рудникова, — только нужно подождать, совсем немного. И разыщите наконец своего полковника, как без его приказа принимать столь ответственные решения?..

В итоге сошлись на том, что офицерские патрули перекроют пока лишь входы на бульвар с обоих его концов и через ближайшие переулки.

Убитых побросали в кузова грузовиков, на которых они приехали, немногочисленных пленных загнали в подвал. Пока внизу наводили порядок, заколачивали листами фанеры и досками выбитые зеркальные стекла, на втором этаже в столовой Агранов с Рудниковым приступили к допросу пленного командира.

Он уже пришел в себя после нокаута, сидел, скособочившись, на диване, шипел и постанывал, придерживал левой рукой сломанное правое плечо. Лариса вколола ему шприц-тюбик промедола, и искаженное болевым шоком лицо чекиста медленно порозовело.

— О, так тут все свои! — воскликнул Агранов, присмотревшись. Он напряг память и вспомнил фамилию комиссара оперполка ВЧК. — Товарищ Аболиньш! Какого черта вы устроили этот цирк? Дожили — зампредседателя коллегии пытаются арестовать будто какого-то бандита! Вы что, вообразили себя вторым Поповым? Левоэсеровский мятеж повторить вздумали?

Аболиньш смотрел на Агранова в полном обалдении. Момента его приезда он помнить не мог, потеряв сознание, и вообразил, будто тот находился в особняке с самого начала. А репутация первого заместителя Менжинского была известна всем и то, что ссориться с ним весьма опасно, — тоже.

— Товарищ Агранов! — попытался он вскочить с дивана. — Откуда мне было знать? Я получил приказ непосредственно товарища Ягоды. Занять этот дом, задержать и доставить к нам всех лиц, здесь находящихся. Мы даже не успели войти, как по нам стали стрелять из пулеметов…

— Покажите ордер. Кем он подписан?

— Нет ордера, — сник комиссар. — Товарищ Ягода сказал, что некогда бумажки писать, судьба революции решается.

— Да, Генрих Григорьевич всегда прежде всего о судьбах революции думает, — с почтением в голосе согласился Агранов. — Как рука, успокаивается?

— Меньше болит, — кивнул Аболиньш. — Мне бы в госпиталь надо…

— Прямо сейчас и поедем, только ты сначала мне все по минутам расскажешь. Так с чего у вас там началось? Когда и какими словами, дословно, товарищ Ягода завел с тобой разговор?..