Царица Савская - Тоска Ли

За миг до заката по дворцу пронесся крик и плач.

Я вскочила на ноги, опрокинув доску и рассыпав фигурки по полу. Я бросилась к двери царских покоев, Шара за мной по пятам. Но Яфуш выставил руку, останавливая меня, и первым шагнул в коридор.

Загрохотали двери со стороны покоев Ташере, и донеслись взвинченные голоса — один женский, злобно кричащий. Второй мужской. Голос царя.

Я тихо расспросила стража, но не послала за царским слугой. Не стоило опускаться до царской семейной ссоры.

Позже, тем вечером, в царские покои пришел брат царя, Натан. Шара и я как раз готовили ложе ко сну. Я видела, каким взглядом он на меня посмотрел, как сверкнули его глаза, как недобро поджались губы.

— Рано утром к нам прибыл гонец, — сказал он мне. — Фараон, царь Египта, умер.

Глава двадцать восьмая

Весь следующий день царь провел со своим советом. Когда я послала за ним, мне ответили лишь, что он придет ко мне, как только сумеет освободиться.

Сидеть рядом с ним в этот раз меня явно не приглашали.

Я раздраженно расхаживала по покоям и наконец послала за Азмом небольшой вооруженный эскорт, чтобы безопасно доставить его во дворец.

Выждав совсем немного, чтобы он успел попробовать пишу, выставленную перед ним на столе, я сказала:

— Фараон мертв. Получал ли ты об этом знамение?

Но я уже знала, каким будет ответ.

— Ни единого. Не было ни знамения, ни знака. — Мне показалось или его лицо исхудало и осунулось за несколько недель, словно он не ел и не спал?

— Я хочу узнать, что ты видел в день, когда мы выходили из Сабы, — сказала я. Я забыла о том видении на долгие месяцы, но сегодня перед рассветом память вернулась, мрачная, как безлунное небо.

Он покачал головой.

— Лишь то, что наше возвращение сокрыто от взоров.

— И что это значит?

— Я не знаю. Это может означать, что возвращение будет сложным…

— Путь сюда тоже был сложен!

— В лучшем случае может означать, что мы изберем другую дорогу назад.

— А в худшем?

Он помедлил.

— Что ты или кто-то другой не вернется.

От этих слов я застыла.

— Ну что ж, — сказала я, помолчав. — Знамения ошибались и раньше.

Каждый раз, когда я утверждала, что Алмаках говорил со мной, он молчал. Каждый раз, когда я думала, что он проявляет милость, все оканчивалось катастрофой. Вот почему я не смела задумываться о том, что разоблачение Иеровоама Абгаиром — сломавшее царя, но поправившее нашу размолвку — было знаком нашего будущего и того, что теперь последует расплата за счастье.

Чуть позже днем из города донеслись крики, и часть вооруженной охраны двинулась от дворца в ту сторону. Я наблюдала с террасы за тем, как пустеют перед ними улицы, как сияет солнце на их нагрудниках. Возле рынка возникло какое-то беспокойство, но мне была видна лишь часть происходящего — люди бежали со стороны палаток, крики звенели в воздухе.

Меня нервировало, что город настолько заполнен паломниками. Они заполонили долину до самого рыночного холма, и я вынуждена была запросить дополнительную охрану для периметра моего лагеря, а наши стражи удвоили караул. Даже в Сабе конфликты и застарелая вражда порой вспыхивали от малейшей искры, как трут жарким летом, подхлестнутые необдуманными словами и вином. Я не отпускала от себя девушек и Шару, запретив им выходить в город, развлекая их угощениями с царской кухни и внезапным визитом Тамрина, которого они тут же научили играть в Сенет.

Соломон вернулся поздно ночью.

— Фараон умер, — сказал он мне.

— Я слышала, — я налила ему вина.

— Ливиец Шишак захватил власть. И за одну ночь Египет из слабого государства стал сильным.

Я никогда еще не видела царя таким изможденным.

— Это наверняка преувеличение, — сказала я. Он покачал головой.

— Он много лет командовал армией фараона. Египет вновь станет значимой военной силой. И он захочет вернуть Египту Гевер.

— Твоя первая жена египтянка!

— Разве это важно потомку наемников? Это не египтяне, а ливийцы, что захватили Египет и теперь обратят свои взоры за его границы. Они уже приняли Иеровоама, которого мой пророк, — при этих словах он поджал губы, — назвал правителем северных племен Израиля. И потому считают, что заполучили себе будущего царя. Нет. Он пожелает вернуть Гевер. Если не сегодня, то вскоре. А также долю нового флота.

— Ну так он этого не получит!

— Может и получить.

— Как такое возможно?

— Египет поставляет людей для гарнизонов Кадес-Варни, Беер-Шевы и Гевера. Люди, что защищают мои города, верны Египту. И это еще не все.

— Что же еще? — спросила я, удивляясь.

— Он знает, что ты здесь. Иеровоам пересказал ему преувеличенные истории о нашей… дружбе.

И отчего это простое утверждение заставило мои пальцы похолодеть?

Несколько дней назад я уверяла моих советников, что мне безразличны слова других. И все же отчего-то, услышав, что россказни о моей «дружбе» с Соломоном достигли Египта, я почувствовала себя так, словно весь мир решил подглядывать в мою спальню. И тем отвратительней было, что не все сплетни были преувеличением.

— Я должен быть предельно осторожен с ним, — говорил Соломон. — Египет дружит с моим старым врагом, Хададом.

Понимаешь ли ты теперь, как затруднительно мое положение? Я должен вести с ним переговоры ради наших общих с тобой интересов. Поскольку он может обратить свой взор как в сторону Гевера, так и на юг, в сторону Пунта.

Я моргнула.

— Но я сделаю все, что в моих силах, — продолжил он. — Ты мне веришь?

— Да.

Я не могла представить себе никого, кому еще доверила бы судьбу подобных переговоров. Но видеть его таким мрачным и слышать: «Я сделаю все, что в моих силах» после того, как я слышала лишь: «Смотри, как я его завоюю», было непросто.

Хадад в Араме. Резон в Дамаске. Иеровоам в Египте. Его собственные племена на севере угрожают выступить против него. Пророк его бога. Его ревнивые жены.

И этот человек — любимец Бога? Тот, о ком говорили, что ему дарована невероятная мудрость, вызывающая ревность врагов? Этот человек должен был сохранить племена, объединенные его воинственным отцом, но сделать это не силой, а убеждением, хитростью, браком — тем самым, что пугало его жрецов мнимой угрозой целостности их нации?

Я ощутила взгляд Соломона.

— В чем дело?

— Есть и еще одно.

— Что же еще? — не удержавшись, воскликнула я.

— Жена Шишака — родственница Ташере.

Я отвернулась.

Итак, Египет действительно обрел силу. И там, и здесь.

— И теперь ты не осмелишься на мне жениться, — сказала я.