Невыносимое счастье опера Волкова (СИ) - Коваль Алекс

– Нет, – растерялась я от услышанного, – да быть не может такого! Во-первых, Багрянцев никогда ничего не забывает. Он, блин, прокурор, Агат! Ему нельзя что-то забывать. Во-вторых, Егор никогда не напивается до состояния беспамятства. Я бы еще поверила, если бы ты такое сказала про Волкова, но Багрянцев…

Выдаю и тут же обрубаю себя, прикусив язык. Не дай боже Виктору спутаться с кем-то по пьяни! И бабе его шевелюру потреплю, и кобеля своего кастрирую. Тупым ножом и без анестезии!

Представила такую ситуацию, стало дурно. На стрессе машинально махнула еще один глоток из бокала. Да тут же закинула в рот дольку мандаринки, подавляя рвотный порыв. Жую, морщусь, жмурюсь, аж передергивает. Бр-р! Ощущения не из приятных. Такими темпами я брошу пить и есть цитрусовое.

– И тем не менее. Думаешь, я вру, Тони? Утром он спросил, что между нами было. Я включила дурочку и посмеялась. Заявила, что мы же друзья вроде как, что между нами может быть?

– Не думаю, что ты врешь. Но думаю, что ты дура, Белова!

– Эй!

– Он на тебя смотрит, как на божество! А ты мужику ляпнула, что вы друзья, тем самым прочно засадив его во френдзоне? Серьезно? Обрубила все на подлете. Жестоко, жестко и совершенно глупо!

Агатка хмурится и дуется. Я закатываю глаза, думая, как вообще в наши “тридцать плюс” можно до сих пор оставаться таким ангелом с синдромом скромницы? Серьезно, не понимаю! Или я стала черствой и резкой в столице, пробивая себе путь в мир больших денег, или Белова слишком чиста душой. Но зато для меня теперь вполне очевидна повисшая неловкость между нашими с Виком друзьями. Одна слишком невинна, чтобы сказать о своих чувствах. Второй уверен, что ему ничего не светит. Так и живут…

Самое страшное, что из-за подобных промедлений и молчаний некоторые всю жизнь проживают рядом не с теми людьми, на старости лет имея целый “багаж” сожалений. Эта информация лишний раз дала мне понять, что хоть мы с Волковом и не идеальные, но мы стараемся. Через ссоры, скандалы, непонимания и обиды боремся за свои чувства. Тогда как некоторые, уже очевидно же, поставили друг на друге крест.

Растроганная, тянусь к телефону. Проверяю сообщения – пусто. Где мой опер, интересно? Чем занят? Скучает? Вздыхаю, чувствуя острую нехватку Волкова. Еще час-полтора, и я не просто предложу – потребую от Беловой отпустить меня домой. Я хоть и не “пьяненькая”, но уже на все готова, только бы Виктор оказался рядом.

На этой ноте откровения подруги закончились, и разговор свернул на отвлеченную тему. Агатка рассказывает, как обожает свою работу, особенно любит устраивать детские праздники. Я же жалуюсь, какой иногда невыносимой бывает моя, хоть и всем сердцем любимая работа. Какие занудные и мрачные бывают клиенты. и сколько в процессе “сотрудничества” с ними из их шкафов сыпется “скелетов”, которые я, как пиарщик, обязана строить по стойке смирно и загонять обратно.

С горем пополам, полчаса спустя, я опустошила свой бокал. Решила, что больше на сегодня смысла терроризировать отвергающий градусы организм нет, и заказала черный чай с лимоном. Мысленно сделав себе пометку, что пора бы пройти полное медицинское обследование и выяснить, что за странные запахо-вкусовые изменения происходят со мной почти месяц.

Еще через полчаса мы выбрались на танцпол. Душный, тесный, громкий и раздражающий своим полумраком и раздухаренными телами танцующих. С обилием приторно-сладких духов девушек и алкогольно-никотиновыми ароматами, исходящими от мужчин. И вроде музыка приятная, но не цепляет. Подкатывающие в танце мужики нервируют. Да и некоторое время спустя мне становится откровенно нехорошо. Голова начинает кружиться, дыхание спирает, воздуха не хватает, и тошнит. Уже не слегка, а в натуральную мутит.

Я ловлю увлеченную танцем с каким-то парнем Белову. Предупредив, что отлучусь в уборную. Оставляю ее в обществе нового знакомого, надеясь на ее благоразумие, и с боем пробиваю локтями дорогу к туалетам.

Все, хватит на сегодня веселья. Туда – обратно, забираю Агату, и мы едем по домам. Я слишком стара для такого формата отдыха и сильно не в форме, чтобы вообще пить.

Уборные – отдельно женскую и мужскую – я нахожу на цокольном этаже. Темный коридор, двери с золотой отделкой. Когда я почти ныряю в ту, где красуется буква “ж”, оттуда, хихикая и переговариваясь, выбегает женское трио. Мазнув по девчонкам взглядом, удивляюсь, как вообще этих на вид малолеток пропустили в ночной клуб, а дальше…

Дальше старушке Антонине становится не до сварливых размышлений, потому что все, что я успеваю сделать – долететь до унитаза, крепко его обняв…

Честно говоря, я теряю счет времени, пока мой бедный желудок не отвергает все, что я умудрилась съесть за день. Остается только желчь. Меня буквально выворачивает. Так хреново мне не было со времен бурной молодости. Хуже всего, что меня выполоскало, но тошнота так и не ушла. Осталась где-то на периферии, легкими навязчивыми волнами накатывая снова, и снова, и снова.

Кое-как отлипнув от санфаянса, добредаю до раковины. Какое счастье, что никого за это время в туалет не потянуло. Включаю на всю мощь холодную воду и, нагнувшись, подставив лицо, торопливо обтираю ослабшими ладонями разгоряченные щеки. Полощу рот, избавляясь от мерзкого привкуса. Пытаюсь отдышаться.

Что за чертовщина? Что со мной происходит? Что-то в коктейль подсыпали? Но кому это надо? А может… я больна? Ведь странности с организмом не первый день одолевают. А вдруг смертельно?

Да, боже, Кулагина, не неси чушь! Вряд ли в этом мире можно найти более замороченного на здоровье человека, чем ты.

Провожу холодной, влажной ладонью по шее, щекам, смачиваю виски. Дышать стараюсь через нос. Глубоко и медленно. Вроде становится чуточку легче. Отпускает тошнота, но не дрожь. Выключаю воду и отрываю пару бумажных полотенец, торопливо вытирая руки. Отражение в зеркале показывает мне отвратительно бледно-зеленую картинку. Не дело это. Тянусь за телефоном, чтобы вызвать нам с Беловой такси, когда дверь в уборную открывается.

Я на радостях с мыслью, что, может быть, это Агатка потеряла меня и пошла искать, оборачиваюсь. Проглатываю свое решительное: мы уезжаем. В уборную зашла не Белова. Увы. Но лицо не менее знакомое.

– Привет, Тони. Вот так встреча!

Вот точно – вот это встреча, Игнат! В женской-то уборной…

– Давай не будем изображать удивление, Игнат, – замечаю хмуро. – Говори прямо, что тебе от меня нужно.

– Как пожелаешь, – пожимает плечами братец. – Я хотел договориться по-хорошему, – звучит угрожающе. Но я слишком хреново себя чувствую, чтобы испугаться. Да и Игната слишком хорошо знаю, чтобы всерьез опасаться.

Кулагин закрывает за собой дверь и делает шаг в мою сторону. Свет из тусклых клубных светильников падает на его лицо. Меня передергивает. По спине пробегает холодок. Под глазом братца красуется лиловый фингал. Бровь рассечена, губа разбита.

В бурной молодости я частенько видела парней, которые не прочь были помахать кулаками. Водились такие индивиды в нашей компании, что светили на всех вечеринках “фонарями”. Но молодость, как мы сегодня поняли, канула в небытие. И от подобной картинки меня снова начинает мутить. Чтобы хоть как-то отвлечься от неприятных ощущений в организме, кидаю:

– Подрался? Или отмутузили за дело?

– Никакого сочувствия. Я почти оскорблен.

– Увы, это часть меня по отношению к тебе давно атрофировалась. Так что тебе нужно, Игнат?

– Я звоню – ты не отвечаешь. Прихожу к тебе домой – тебя нет. Нам нужно поговорить.

– По-моему, вполне очевидный ответ на твое предложение “поговорить”, разве нет? – сжимаю в руке мобильный. Игнат делает еще один шаг в мою сторону. Я машинально отступаю. Где-то на краю мысли ловлю себя на том, что вообще жалею, что поехала в клуб с Беловой. Ничего хорошего это поездка не принесла. Расслабления уж точно. Надо было слушаться Волкова.