Мой профессор - Р. С. Грей

прижимает толстый хрустальный бокал к бедру. Когда он говорит, я очарована.

— Почему бы тебе не войти? — говорит он почти насмешливо.

— Ты меня не приглашал, — тихо говорю я.

Он одобрительно кивает, в выражении его лица играет некое хитрое озорство.

— Дело в том, Эмелия, что мне не нужно связывать тебя или приковывать, чтобы ты подчинилась. Ты склонна делать в точности то, что я говорю, и не просто подчиняешься мне, а делаешь это потому, что тебе это нужно так же, как и мне. Ты получаешь удовольствие оттого, что такая послушная девочка. Разденься для меня.

Должно быть, шок отражается в выражении моего лица, но он не смотрит на меня, чтобы узнать, что я думаю о его оценке или приказе. Джонатан неторопливо подходит к шезлонгу в углу комнаты, самому темному месту в номере. Он и близко не так освещен, как мне бы хотелось. У меня нет возможности разглядеть нюансы выражения его лица, нет возможности определить, раздражен он или доволен тем, что я все еще стою здесь и пытаюсь прийти в себя.

Знаю о его просьбе и о том, что он не станет повторять.

Он, кажется, доволен тем, что сидит там, как дьявол в черном, с бокалом в руке.

Проглатываю комок в горле и делаю шаг вперед на дрожащих ногах.

Мое платье длиной до пола и тяжелое, а благодаря молнии, расположенной посередине спины, я смогла надеть его только с помощью другой подружки невесты. Я подхожу к Джонатану и поворачиваюсь к нему спиной, чтобы он понял, что мне от него нужно. Он наклоняется вперед и осторожно тянет крошечную молнию вниз, пока она не касается основания моего позвоночника. Мягкая ткань расходится, когда он откидывается назад, давая мне понять, что остальное мне придется доделывать самостоятельно.

Поворачиваюсь к нему лицом, отходя на достаточное расстояние, чтобы он не мог дотянуться до меня, даже если бы попытался. Чувствую себя недосягаемой, ценной вещью, поставленной на полку, которой можно любоваться, но к которой нельзя прикасаться.

Его глаза мерцают, когда спускаю тонкие бретельки платья с одного плеча, затем с другого. Я раздевалась подобным образом миллион раз, и все же это кажется новым, как будто никогда не чувствовала, как ткань скользит по моей коже. Мурашки пробегают по рукам, когда платье спадает и собирается на бедрах. Джонатан делает еще один глоток напитка, допивая его, а затем ставит стакан на стол, чтобы сосредоточить все свое внимание на мне.

Стягиваю одежду с бедер и позволяю ей упасть до конца и собраться на полу у моих ног. Я остаюсь в трусиках, лифчике без бретелек и туфлях на каблуках.

Не сомневаюсь, что ему нравится, как туфли смотрятся на ногах, но я все равно наклоняюсь и расстегиваю ремешки, снимая их с тихим вздохом облегчения. С босыми ногами чувствую себя лучше, меньше, да, но не менее сексуально.

Я заканчиваю и жду, когда он продолжит.

Что мне делать дальше?

Проходит долгое мгновение, пока я жду, затаив дыхание, но Джонатан просто сидит там со всем терпением на свете. Потом я внезапно понимаю, что еще не все. Я еще не закончила делать то, что он мне приказывает.

«Разденься для меня».

Облизываю губы, оттягивая время. Затем, пытаясь скрыть дрожь в руках, тянусь назад и расстегиваю лифчик. На мгновение он замирает на месте, а затем соскальзывает вниз и приземляется поверх смятого платья. Стоя перед ним в одних трусиках, чувствую себя хрупкой и незащищенной, обнаженной и свободной.

Осознаю каждое движение, мои ребра поднимаются и опускаются с каждым тревожным вздохом.

Джонатан потирает нижнюю губу и наклоняется вперед.

— Иди сюда.

Не колеблясь ни секунды, переступаю через платье, лифчик и туфли на каблуках, быстро направляясь к нему и испытывая облегчение, когда он берет меня за бедра и усаживает к себе на колени. Прохладная ткань смокинга заставляет меня дрожать. Мы на контрасте: одетый и раздетая, уверенный и нервная. Его руки скользят вверх и накрывают мою обнаженную кожу, поднимаясь выше, пока он не обхватывает шею сзади.

— Моя маленькая Эмелия. Твоя речь была прекрасна, — говорит он, делая мне комплимент. — Ты была прекрасна.

Я плыву, наслаждаясь его похвалой и наклоняясь вперед, чтобы украсть быстрый поцелуй.

Он позволяет это мгновение, а затем отстраняет меня обратно, разделяя нас ровно настолько, что мне становится холодно в гостиничном номере, и он должен это заметить. Прохлада в воздухе ощущается по всему телу, но он не двигается, чтобы придвинуть меня ближе или заключить в свои объятия.

Я страдаю, и ему это нравится, а значит, и мне. Сбивает с толку то, как все это работает, как неразрывно мы связаны друг с другом. Его удовольствие — это мое удовольствие, его боль — это моя боль. В моих прошлых отношениях это никогда так не работало, и знание этого, хотя и захватывающее, в то же время пугающее, вот почему мне требуется так много времени, чтобы смириться и открыться потенциальной боли.

— Я доверяю тебе, — говорю я ему, нуждаясь в том, чтобы он знал.

Доверие для меня так же важно, как и любовь. Доверие — это не поверхностное чувство, не то, чем можно поделиться с незнакомцами. Отсутствие семьи в жизни означает, что круг людей, которые мне дороги, чрезвычайно мал. На самом деле, я не уверена, что есть кто-то, кроме Сони, и из-за этого у меня так мало людей, на которых я могу положиться. Мне всегда казалось, что я против всего мира, но сейчас я сижу на коленях у Джонатана, обнаженная, и мне кажется, что я опираюсь на скалу. И хотя могу пошатнуться и споткнуться, он все равно будет рядом. Всегда.

Наконец он обхватывает шею, чтобы притянуть к себе для еще одного поцелуя, и на этот раз он не короткий. На этот раз они следуют один за другим, пока наши рты не понимают, что делать, и это не кажется таким же легким, как дышать. Мы становимся все более нетерпеливыми. Руки блуждают. Его теплая ладонь накрывает мою грудь, а мои пальцы перебирают его волосы.

Несправедливо, что он скрыт под барьером смокинга. Я стону от досады, а он хихикает, прижимаясь к моим губам.

Мне все равно, что я слышу, как рвутся швы, когда освобождаю его от галстука. Следующим идет пиджак, и, по крайней мере, на этот раз он помогает мне, выдергивая из него руки и отбрасывая в сторону. Он едва поспевает за мной, пока я расстегиваю пуговицы на его рубашке. Вскоре