Воспоминания - Ю. Бахрушин

Перешедшее в руки новых владельцев имение пустовало. Мои деды были достаточно культурны, чтобы не превращать старинную вельможную резиденцию в фабричный корпус. Вместе с тем их хозяйственные натуры мучились при мысли, что такое владение лежит неиспользованным. Дом-дворец и хозяйственные пристройки и корпуса, стоявшие без ремонта, постепенно начинали ветшать. Всех больше расстраивался старший брат отца, дядя Владимир Александрович. Он часто наведывался в Ивановское, отдавал там необходимые распоряжения, старался поддерживать усадьбу. Летом это было особенно затруднительно, так как его многочисленная семья жила на даче и приходилось раздираться между семьей, фабрикой, дедом, жившим в Москве, и еще Ивановским. А дядя еще любил природу, деревню, растил цветы, ездил верхом. Дед видел все это и наконец решил положить конец мытарствам дяди, по возможности объединив его заботы. Против 23 марта 1903 года в записной книжке деда появилась заметка: «Имение г. Келлер купил Володе на 200.000 р. Я ему свою часть подарил». (Дед не вполне правильно выразился — он не купил, а выкупил: имение принадлежало всем трем братьям, т. е. товариществу.) С этих пор Ивановское стало постоянной летней резиденцией деда.

На моем веку мне довелось посетить достаточное количество больших барских усадеб, но мне не приходилось встречать равной по величине и размаху. Значительно превышая своими масштабами прославленное Архангельское, Марфино, Останкино и т. д., оно зато сильно уступало им в своей художественной ценности.

Ивановское было родовой вотчиной графов Толстых, но своего блеска оно достигло в конце XV1I1 века, когда мало чем примечательный гр. Федор Андреевич Толстой женился на дочери богатейшего сибирского откупщика Твердышева. Богатства, полученные им за согласие дать свой титул дочери откупщика, позволили осуществить любые фантазии. Одной из подобных фантазий было, очевидна; сооружение главного дома усадьбы. Все мои попытки выяснить, кто был зодчим ивановского дворца, не увенчались успехом. Надо думать, что участие архитектора ограничилось представлением проекта — все остальное было выполнено подрядчиками, под непосредственным наблюдением владельца, который вносил в стройку собственные коррективы. Эти коррективы все же не смогли окончательно нарушить благородные пропорции здания и его величественной планировки, но в значительной мере упростили его общий вид и утяжелили весь ансамбль. Сквозной воздушный купол был заменен нелепой вышкой, пропилеи, соединявшие главный дом с флигелями, были забраны сплошными стенами и лишены украшавших их статуй.

Ивановское отстояло на три версты от уездного города Подольска. На второй версте шоссе делало крутой поворот, и через несколько минут езды по проселку неожиданно открывался весь вид на усадьбу. Этот вид напоминал панораму, так как главный дом, а также прилегающие строения и деревня, вытянувшиеся во фрунт по обеим сторонам дороги, были расположены под горой, в низине. По ту сторону дома понижение почвы шло еще более круто к реке Пахре, на берегу которой и был расположен вековой липовый парк. Дом, спланированный гигантской буквой П, поражал своими размерами. В нем кроме обширного парадного зала в два света, поместительной домовой церкви и домашнего театрального зала мест на триста было около двухсот жилых комнат. Кроме этого главного дома имелись многочисленные службы, отдельная каменная дача хорошей архитектуры и еще один, довольно значительный своим размером дом, некогда превращенный Закревским не то в казарму, не то в манеж. В парке садовая архитектура отсутствовала, за исключением грота и полуразрушенного памятника гр. Каменскому, первому начальнику Закревского, которому он воздвигал монументы во всех своих имениях, благодарно чтя его память. Грот, расположенный у самого берега реки Пахры, был одной из затей вдохновительницы Пушкина и Баратынского «беззаконной кометы», «Магдалины» с хохотом русалки, бурной и великолепной графини Аграфены Федоровны. В нижнем этаже дома для нее была устроена затейливая ванна, отделанная туфом, раковинами и перламутром. Из этой комнаты некогда шел подземный ход в грот, дабы в жаркие летние дни графиня, раздевшись в ванной, могла без помех, избегая любопытных взглядов, идти на речку купаться.

Имя Ивановское в 40-х годах прошлого столетия то и дело мелькало в разговорах москвичей. Из этих разговоров оно переходило в сатирические стихи, в изящную и мемуарную литературу. Великосветский беллетрист Болеслав Маркевич развернул действие своего романа «Четверть века назад» на фоне этого имения.

В моей памяти Ивановское запечатлелось с раннего детства. Бывало, въезжаешь на Красный двор и ищешь уже на подъезде знакомую фигуру деда, сидящего в плетеном кресле в белом чесучовом костюме и мягкой фетровой шляпе под неусыпным наблюдением склонившейся над ним мраморной Помоны. Вечером дед отправлялся гулять по березовым аллейкам, шедшим от въездных ворот до красного двора. Затем он располагался на лавочке у ограды дома и застывал, наблюдая медленное угасание летнего дня.

Приезжали мы обычно под праздник. Вечером все разбредались по своим апартаментам. Завсегдатаи имели в огромном доме свои постоянные комнаты, которые отпирались лишь в дни приездов своих обитателей; кроме того, имелась еще масса помещений для случайных гостей. Гостям в Ивановском всегда представлялась полная свобода. Они обычно разбивались на отдельные группы и проводили время так, как это им наиболее подходило. Единственно, что объединяло все эти группы, были обед и ужин, на которые все сзывались хриплым гудком старого велосипедного рожка, раздававшегося в урочный час из-под стройной колоннады балкона на фасаде дома.

Воскресное утро обычно начиналось обедней в домовой церкви. Небольшая церквушка наполнялась крестьянами из деревни и домашними всех рангов. Все имели свои излюбленные места. Я обычно стоял перед прелестным образом — акварелью Христа, некогда скопированного с картины Гвидо Рени, быть может, самой графиней Аграфеной или ее беспутной дочерью, ветреной Лидией. Прибывший из Подольска батюшка отец Рафаил служил обедню с чувством, толком и расстановкой, бесконечно поминая присутствующих и их усопших сродников. После обедни шли завтракать, — впрочем, утренний завтрак, так же как и четырех-часный и вечерний чай, — имел пребывание на столе от и до определенного часа, так что каждый вкушал его по своему усмотрению. Дед в этом деле участия не принимал, так как вставал рано и по раз и навсегда заведенному обычаю готовил себе утренний чай на спиртовке в своей комнате.

Обед обычно сервировался на громадной западной террасе, выходившей в парк. Сквозь узкий коридор вековых лип, через блистательную полосу Пахры открывался с нее вид на пестрые полосы посевов, терявшихся в голубоватой дали. За столом сидело почти всегда не менее двадцати — двадцати пяти человек, а часто и гораздо больше. Так бывало изо дня в день. После обеда часто организовывались пикники — ехали куда-нибудь верст за десять за грибами, с чаепитием на лоне природе. По вечерам иногда устраивали любительские спектакли. На них собирались, кроме обитателей дома, местные дачники и знакомая интеллигенция Подольска, кое-кто приезжал специально из Москвы. Художественными достоинствами эти зрелища не блистали, но зато искренне забавляли и участвующих и зрителей. Там состоялся и мой первый дебют — я играл в какой-то комедии возвратившегося откуда-то жениха, и моя роль сводилась к тому, что я должен был сказать три слова и перецеловать всех присутствующих на сцене. Как бы прозревая свою будущую работу со Станиславским, готовился я к этой роли серьезно, тщательно гримировался и «держал объект во время игры»…

Юридически Ивановское принадлежало дяде, но фактически хозяином в нем был дед. Имение было безземельное — с огромной усадьбой оно занимало менее двухсот десятин, не считая отдаленную ферму. Доходов оно не давало никаких, зато требовало огромных расходов. Главный дом, службы, конюшни, скотный двор, оранжереи, фруктовый сад, электростанция, дачи — все это поглощало громадные средства как на поддержание порядка, так и на огромный обслуживающий персонал. Каждый год дед оплачивал свое летнее житье в Ивановском тем, что брал львиную долю расходов по его содержанию на свой счет, как якобы сделанных по его желанию и требованию. Когда дед умер, оставив очень значительное состояние своим наследникам, семья покойного дяди, подсчитав расходы, необходимые для дальнейшего содержания Ивановского, пришла к заключению, что они превышают их возможности. Ивановское было подарено Московскому городскому самоуправлению для устройства в нем постоянной детской колонии, причем часть дома была предоставлена для летнего пребывания бывших владельцев.

На зиму главный дом запирался и функционировал лишь один из флигелей, куда мы, молодежь, иногда делали выезды во время святок или масленой. В таких случаях беззаботное молодое веселье, лишенное стеснительного надзора старших, царило уже в нашем обществе безраздельно и всевластно.