В тот день… - Вилар Симона

Тот, кто отвечал, говорил слишком тихо. Но потом голос его стал громче:

– Возьми это, Златига. И позволь в поруб спуститься. Я только поговорить с ней хочу. А это серебро твоей Светланке пригодится, если ушлют тебя. Да и оружия у меня, видишь, нет с собой. Просто в глаза ей взглянуть хочу.

Яра узнала голос и почувствовала, что дрожит. Забилась в угол, сжалась.

Такой и увидел ее спустившийся по приставной лестнице Радко.

Был он в темной одежде, только на поясе бляхи поблескивали. В руке его потрескивал факел. Длинная волнистая прядь падала на сдвинутые к переносице брови, сам бледен, на щеках двухдневная щетина. И все же господином смотрелся. Новоявленный соляной купец Радомил Колояров сын.

А Яра, сжавшаяся, грязная, в той же рубахе и безрукавке, в каких ее уводили со двора, подол измят, рубаха порвана на плече, – ее немало пинали и рвали, когда грубо тащили сквозь толпу желавших дотянуться до убийцы киевлян. На щеке ссадина от брошенного кем-то камня, а волосы, обычно тщательно уложенные, сейчас спадали засаленными прядями вдоль скул. Щеки грязные, и на них видны дорожки от пролитых слез.

– Раньше я никогда не видел тебя плачущей, Ярозима, – произнес Радко, осветив ее факелом.

Она не отвечала, отворачивалась от яркого света и от его полного грусти взгляда. Грусти? Яра не ожидала. Она бы не удивилась, если бы в его глазах были презрение и ненависть. После такого-то обличения…

– Что ты в себе так долго хранила, Яра? – произнес Радко. – Ты ведь доброй такой была, заботливой. Мы тебя все любили. А оказывается… Мне трудно было поверить в обличение, но ты сама все слышала и не стала отпираться.

Яра закрыла глаза. Что она могла тогда? Все так складно с уст волхва слетало. Даже Добрыня его не прерывал. И ей самой казалось, что это она, находясь под мороком чародейским, совершила все, о чем говорилось.

Зачем же Радко пришел? Он ведь, как и все… И Яра только и смогла произнести:

– Велесом он перед всеми клялся! Все время только Велесом!

Радко чуть склонил голову набок:

– О ком говоришь?

У Яры не было надежды, что он поймет. И все же упрямо повторила:

– Он клялся Велесом! А ведь никогда ему не служил. Сам признавался – Перуну служил с юности, потом однажды Морене темной пришлось требы возносить. Но не долго, так как снова в перунники подался. На этой службе и возвысился в Киеве. А вот Велес ему никто. Не служил ему Озар! Но поклялся перед всеми, помянув именно этого бога. Который даже не был его покровителем!

– Зачем ты говоришь мне это? – холодно спросил Радко.

Она ответила с вызовом:

– Потому что Озар лгал всем вам.

Радко долго молчал. Яра поникла. Что еще она могла сказать, чтобы он услышал и задумался? Поймет ли?

Но Радко сообразил. Волхвы, пребывая на общем капище богов, каждый служил лишь своему небесному покровителю. Между ними было даже своеобразное соперничество, причем служители возвышали и возвеличивали лишь того бога, которому возносили требы. А Озар, после того, как указал на Яру, вдруг перед всеми поклялся Велесом торговым, божеством богатства и вдохновения. Хотя Радко помнил, что Озар был известным в Киеве перунником. А волхв обычно только к тому, кому служит, взывает и на него ссылается.

– Так… – выдохнул он.

Яра поглядывала на молодого Колояровича. Если сейчас начнет обличать ее, говорить злые слова, она ничего ему больше не скажет. Значит, не судьба.

Но Радко произнес другое:

– Мне не нравился волхв Озар. Хотя… был момент, когда он и мне вдруг по душе пришелся. Вот посмотрит порой так внимательно – и все поймет. Мудрым казался, сильным, настоящий ведун.

Яра негромко отозвалась:

– И мне тоже.

И продолжила с дрожью в голосе:

– Он все примечал и понимал. А главное – показалось, что он меня понял и оценил. Вот я и потянулась к нему. Как он смотрел… как целовал упоительно!.. С собой звал уйти в вольный свет. Откуда же мне было знать, что он и есть убийца!

Радко судорожно сглотнул. Скулы его напряглись.

– Что ты такое говоришь? Озар – убийца? Да его сам Добрыня к нам в дом привел! И в тот день в Почайне его и близко не было подле Дольмы. А ты… С чего же взяла, что кровь на нем?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Яра впервые вскинула голову, посмотрела с вызовом:

– Да вот было время поразмыслить, пока тут сидела.

– А раньше?

– Раньше я, как и все, точно под чары волхва попала. Верила ему… верила даже в тот миг, когда он меня перед всеми убийцей объявлял. Сама того не понимаю. Словно оглушенная я была. Зачаровал и подчинил меня Озар. А еще больше ранил больно… так больно, что и слова сказать не могла.

Радко неспешно вставил факел в кольцо на стене сруба. Присел на корточки.

– Рассказывай давай. До рассвета у нас есть время.

Яра даже не поверила сперва. Неужто выслушает? Это он, который и брата, и любимой лишился, причем, как все считали, по вине ключницы. Но вон же, смотрит, ждет. А как рассказать? Не была Яра мастерицей рассказывать. Но придется.

Она собралась с духом, обхватила колени, уставилась на мерцающий огонь факела. На самого Радко взглянуть не могла – опасалась, что на его таком внимательном сейчас лице вдруг отразится недоверие и он снова станет суровым и непримиримым.

– Я часто замечала, что Озар лжет по мелочам, вроде как оговорится по случайности, незначительно. Ну мало ли, думала я тогда. А когда он вернулся от Златиги и взобрался в терем по резным столбам гульбища, то заверил меня, что дом был на запоре. Забраться по опорам гульбища такому, как он, нетрудно было. Ты сам видел, какой Озар ловкий, когда он лазил за телом Тихона. Однако, как оказалось, той ночью, когда ты покинул усадьбу, сам терем не был на запоре. Обычно я засов опускаю, но тогда Творим поздно уходил от госпожи, а я к тому времени уже у себя была. Расстроилась я тогда сильно из-за злых слов Мирины, только это и волновало. Вот и не позаботилась о запорах. Ну а утром, когда мы вышли и увидели спящего тиуна в сенях, я сообразила, что дом так и остался не заперт. Позже спросила Озара– как же это? А он так беспечно отвечает, что, мол, расспроси кого из своих, кто открыл с утра дверь. И я, уже привыкнув ему доверять, перестала сомневаться. И только здесь, в порубе, вспоминая все, опять подумала об этом.

Еще припомнила, как волхв ранее уверял меня, что я сонное зелье им с Златигой подмешала в узвар. Это в то утро, когда после грозы Жуягу мертвым обнаружили. Но я-то знала, что ничего не добавляла. А вот Озар стоял на своем, да и Златига ему поддакивал. Я и решила, что кто-то и впрямь мог добавить в тот узвар маковый усыпляющий настой. А вот кто? Хотя мало ли, ведь узвар какое-то время просто охлаждался у печи под навесом и за ним особо никто не присматривал. Но по тому, как тяжело поднимались утром наши постояльцы, было видно, что опоили их. А если сам Озар это сделал незаметно? Волхвы разбираются в травяных настоях, а добавить украдкой, если он у него имелся, по сути проще простого.

– Это лишь твои слова против слов волхва, Яра, – заметил Радко.

– Это так. Тут вообще многое мне неясно. Но отчего-то, когда размышляла и все продумывала, меня особенно смущало вот что: почему в тот день крещения Бивой не пошел на обряд к Почайне?

– При чем тут Бивой?

Яра поникла, чувствуя его недоверие. Как объяснить то, что сама не совсем понимала?

И тут Радко сказал:

– Знаю я, почему Бивой отказался на обряд пойти. Побили его тогда какие-то лиходеи сильно. Как раз в вечер перед крещением киевлян это случилось. Встретили в темноте и избили так, что еле ходить мог. Ему Вышебора катить, а он кровью харкает. Однако признаться, что такого, как он, известного кулачного бойца излупили, Бивою было стыдно. Я сам его отпаивал и перевязывал на сеновале, когда он еле дополз до усадьбы нашей. И он просил меня никому о его позоре не рассказывать. Но утром идти на Почайну отказался. Его-то били умело: ни разу по роже не заехали, зато ребра все в кровоподтеках и синяках, колено еле сгибалось. Не мог он тащить Вышебора. Но и признаться стыдился. Вот и сказал Дольме, что не желает креститься. А я скрыл его секрет. Подумал, что если Дольма разлютится не на шутку, то поясню. Дольма же, хоть и грозился Бивоя выгнать, не сделал бы подобного. Да и спешили мы тогда. Сама ведь помнишь. Эй, Яра, да ты никак улыбаешься?