К неведомым берегам - Георгий Чиж

И вот они жених и невеста. Увы, бурная радость Консепсии сменилась постоянными слезами. Для нее настали тяжелые дни: в дело решительно вмешалась церковь, так как он — о ужас! — православный схизматик[3], а не католик.

— Милый друг, твой вид разрывает мое сердце. Пойми, дочурка, и прости, я не могу идти против святой церкви, — говорил расстроенный отец, лаская заплаканную дочь.

— Если бы вы знали, как я ненавижу этих лицемеров в сутанах, все равно каких — французских, испанских, итальянских или ваших, русских, — с жаркой ненавистью в глазах жаловалась Консепсия Резанову. — Эта подлая, жирная, лысая крыса пыталась застращать меня карами божьими, если я выйду замуж за православного. Какое право имеют эти наглецы называть себя посредниками божьими? Почему таких нечистых посредников терпит создатель? О, как я их ненавижу!

— Успокойся, моя крошка, — говорил Резанов, нежно поглаживая ручку Консепсии.

— Нет, вы подумайте, эти наглецы, оба старались уверить меня, что вы… что ты… милый мой, — девушка прервала свою речь поцелуем, — что ты не любишь меня и затеял это сватовство по каким-то особым дипломатическим соображениям. Подумай!

— Какие негодяи! — возмутился Резанов, но тут же вздрогнул от мысли, что святые отцы, пожалуй, недалеки от истины. — Что же еще они говорят?

— Что ты, устроивши свои дела, тотчас же бросишь меня одну, там, у себя, на диком и холодном севере, и никто не узнает, где я и что со мной. Это они говорили и отцу.

Резанов решил действовать энергично. Со святыми отцами он пошел в открытую и, сделавши ценный вклад на нужды францисканского духовного ордена, так как францисканцы отрицали личную собственность, добился церковного обручения, а затем поддержки перед его святейшеством, папой римским, в разрешении на брак.

— Все это очень просто, — убеждал Резанов будущего тестя, — тотчас по прибытии в Петербург я добьюсь назначения посланником в Мадрид и устраню все недоразумения между обоими дворами. Затем я отплыву из Испании в Вера-Круц и через Мексику явлюсь в Сан-Франциско осуществлять торговые сношения. Вот тогда-то я и увезу ненаглядную мою Консепсию. — Он при этом прозрачно намекнул, что некоторые из русских аристократов целыми семьями переходили в католичество. Смакуя эту возможность и в данном случае, отцы ликовали.

Консепсия с восхищением внимала увлекательным планам Резанова, но наедине, когда фантастические по быстроте расчеты передвижений заменялись трезвыми, обычными, выходило, что ждать возвращения Резанова можно не раньше чем через полтора года.

— Полтора года! — горестно повторяла Консепсия и плакала, пряча лицо на груди у Резанова.

В семье Аргуелло давно утвердилась тирания Консепсии, и буквально все, включая и друга детства Аргуелло, старого губернатора, старались предупреждать ее желания. Губернатор вскоре почувствовал себя гостем у Резанова.

«Тридцатилетняя и примерная с комендантом дружба губернатора, описывал Резанов немного позже в одном из своих писем в Петербург пребывание в Сан-Франциско, — обязывала его во всем со мною советоваться. Всякая получаемая им бумага проходила через руки Аргуелло и, следовательно, через мои. Но в скором времени губернатор сообразил сделать мне ту же доверенность, и, наконец, никакая уже почта ни малейших от меня не заключала секретов. Я болтал час от часу более по-испански, был с утра до вечера в доме Аргуелло, и их офицеры, приметя, что я ополугишпанился, предваряли меня наперерыв всеми сведениями так, что никакой уже грозный кумир их для меня страшен не был».

Резанов осмелел настолько, что пожаловался губернатору на миссионеров, которые задерживали подвоз хлеба, и совершенно размякший старик откровенно признался, что они, как он подозревает, ожидают курьера: тогда, надеются они, можно будет задержать «Юнону» и получить даром привезенный ею груз. Тут Резанов заметил губернатору, что сам он является причиной этих необоснованных надежд, так как не снимает поставленного в Санта-Кларе гарнизона. Гарнизон был снят, а миссионерам отдано приказание поторопиться, иначе будут изысканы другие пути снабжения.

К этому времени при содействии Консепсии и ее брата заготовлен был хлеб с фермы инвалидов. Как только двинулся этот транспорт, францисканские миссии наперерыв стали возить хлеб в таком количестве, что вскоре пришлось уже от него отказываться.

На правах близкого родственника коменданта Резанов стал распоряжаться и гарнизоном: испанские солдаты были в постоянных разъездах по его делам, то подстегивая возку хлеба, то доставляя на корабль воду, то хлопоча о разных других, кроме хлеба, продуктах и вещах, то, наконец, работая до изнеможения по устройству празднеств.

Резанов принимал гостей в доме Аргуелло, но устроил прием и на корабле. Пороху не щадил, жгли и свой и испанский и веселились так, что даже старый губернатор, несмотря на слабость ног, неоднократно пускался в пляс. Испанские гитары чередовались с русскими песенниками.

В ответ на полные жизни, веселья и ловкости русские пляски матросов Консепсия со своим братом сплясала с кастаньетами под гитары такое бешено-огневое фанданго, что у зрителей стеснялось дыхание, а бедный егерь Иван, которому показалось, что пляшет она только дня него, выбежал на палубу и там, прислонившись к холодным поручням, просидел до самого рассвета. Давыдов устроился около привлекательной и женственной Анны и долго не мог понять, как это раньше не замечал ее. Два испанских поклонника, караульный офицер в Сан-Франциско и монтерейский комендант были предусмотрительно откомандированы в Монтерей…

Бежали дни. Корабль был отремонтирован и щеголял новой окраской, чистотой и белизной. Трюм и всевозможные закоулки были до отказа заполнены пшеницей, мукой, ячменем, горохом, бобами, солью и сушеным мясом. Можно было бы нагрузить еще три таких судна, но, увы, их не было. Пришлось примириться с тем, что и пять тысяч пудов продовольствия — количество не малое.

Наступил день расставания. Толпа народа покрыла берег, у которого, в расстоянии одного кабельтова, носом к выходу из гавани мирно стояла на якоре разукрашенная российскими и испанскими флагами «Юнона». Многочисленные друзья и близкие на шлюпках и катерах были доставлены на корабль.

Торжественно и грустно прозвучала прощальная речь прослезившегося губернатора с пожеланиями счастливого пути. Острой болью отозвалась в сжатом тоской девичьем сердце Консепсии ответная бодрая и рассчитанная на эффект речь Резанова.

«Он не любит меня», — назойливо повторяло без конца это неопытное, но чуткое женское сердце.