Смутные годы - Валерий Игнатьевич Туринов

– Шуйские! – вдруг вырвалось у Бестужева.

Шуйских везли на простых крестьянских телегах, следом за каретой гетмана. На первой телеге сидел Василий. На второй же тряслись Дмитрий с Екатериной. Затем шла подвода с Иваном, на которую пристроились дворовые холопы.

В поношенном засаленном кафтане и шляпе с пером, с неживым, воскового цвета лицом, словно намалёванным на аляповатом лубке, Василий был похож на обычного мелкопоместного шляхтича, по пьянке помятого где-то в корчме…

И Яков оторопело уставился на него, открыв рот: такого он не мог себе даже представить. Да, он слышал, как поступили с Шуйскими. Увидеть же царя в таком жалком виде он не ожидал. И ему стало как-то не по себе, стыдно, оттого что сейчас происходило перед его глазами: и за себя, и за землю…

– Поехали! – машинально кинул он приятелю, тронул коня и двинулся вдоль дороги, не сводя глаз с телеги царя, за которой его как будто тянул какой-то магнит.

За службу в Москве он не раз видел царя, великого князя Василия Шуйского: его пышные выходы в Чудов монастырь и к Троице. Царь был всегда в окружении бояр, окольничих и стольников, несметного числа стрельцов. Помнил он и трепет людей от одного его взгляда и слова… Где же всё это?! И кто сидит сейчас в телеге?!

Мысли Якова, не находя ни в чём опоры, расползались, как ноги у коровы на льду, беспомощно забивали одна другую…

Подле Троицкого монастыря, стоявшего на берегу Кловки, гетмана встретил королевский полк. Тут же стояли роты гусар канцлера и пятигорцы Потоцкого. Для парадного строя Дорогостайский даже снял с шанцев жолнеров и пушкарей.

Яков с трудом дотянул до конца неуёмного торжества, увидел, как за Шуйскими захлопнулись ворота обители, вперил отсутствующий взгляд в монастырскую стену и так замер, сидя на коне.

Слишком много тяжких испытаний навалилось на него за последнее время. Устойчивый и понятный мир, где у него была семья, родные, близкие, где он служил великому московскому государю, рухнул, и его обломки ударили по нему и что-то сломали внутри у него…

– Яков, поедем, – не выдержал его молчания Васька. – Ничего не поделаешь, жить-то надо, – потерянно выдавил он сизыми от холода губами; он уже изрядно продрог, но не решался нарушить молчание своего друга.

Они тронули коней и шагом двинулись к себе в стан.

Стояла холодная промозглая непогода. По дороге ветер гонял опавшую листву, перемешивал и сбивал её в кучи. Голый, словно обглоданный, осенний лес выглядел омерзительно. Остро пахло сыростью и гнилью. И от всего этого на душе у Якова было темно и пусто.

* * *

Такого наплыва сенаторов и придворных Троицкий монастырь не видел даже на приёме королём московских послов. В большой трапезной палате все с нетерпением ожидали появления Василия Шуйского, чтобы посмотреть на него, на пленного московского царя.

В палате стоял приглушённый говор. Под её сводами летали смешки и вздохи, похожие на лепет…

Придворные разбились по кучкам, завели беседы…

Всех ближе к трону стоял Яков Потоцкий. Здесь же был и Лев Сапега, тоже недалеко от короля.

Но вот наконец-то распахнулись двери палаты.

Все сразу замолчали и уставились туда, на дверь, как будто ждали чуда или явления второго.

А в неё, в дверь, неширокую, уже изрядно потрёпанную, первым вошёл Жолкевский. За ним вошёл его секретарь Викентий Крукеницкий. Далее два пажа сопровождали Василия Шуйского. Шествие замыкали Дмитрий и Иван Шуйские, и тоже в окружении пажей.

Вся процессия была обставлена так, будто на приём к королю явился великий государь со своим ближним окружением. Хотя всё та же высокая шапка и поношенный белый кафтан на Василии невольно отдавали фальшью. Одежда Дмитрия и Ивана тоже не вязалась с торжественностью момента. И от этого они, Шуйские, шли, конфузились и не глядели по сторонам.

Жолкевский прошёл вперёд и поклонился Сигизмунду. Затем, приняв позу оратора, он объявил: «Пресветлейший и милостивейший государь! Я здесь, чтобы вручить торжественно труд доблестного королевского войска: трофеи и ключи Кремля! Твои полки стоят в Москве, ждут нового царя, королевича Владислава! Великий день сегодня: для короля, для войска, Польши, для всех нас!..»

Он говорил недолго – вступительную речь. Всё остальное он позволил сказать своему секретарю Крукеницкому.

Речь того была красочной. Она напомнила им всем, исстрадавшимся величием, что недавно, так же как сейчас стоит здесь московский царь, к королю выводили австрийского эрцгерцога Максимилиана. Одет неволей тот был тоже в польский кафтан, не лучшего покроя… И вот сейчас гетман передаёт в милостивые руки его величества и сенаторов самый главный трофей московского похода…

– Теперь у тебя в руках смотритель Москвы и полководец всей земли! – поклонился он Сигизмунду и показал сначала на Ивана, затем на Дмитрия. Он сделал паузу, и широким жестом представил Василия: – И царь всея Руси!

Пажи подступили с двух сторон к Василию Шуйскому и двинулись было с ним к трону…

Но Потоцкий сделал шаг вперёд и загородил Шуйскому дорогу.

Затем он обратился к Шуйскому по-русски, заговорил с акцентом, цедя слова, всё делая намеренно.

– Государь и великий князь Василий Иванович, перед тобой король великой Польши! Честь сана короля гласит, чтоб ты поклон отбил ему: как делают холопы на Руси у вас!

Василий не ожидал этого и непроизвольно дёрнул плечами, словно противился всему, что происходило сейчас здесь.

Да, он понимал, что рано или поздно наступит вот такой момент, ожидал его и хорохорился, взвинчивал в своём сердце злобу на бояр, выдавших его, переносил её на Сигизмунда. Тот всячески стремился свалить его с царства и давно уже превратился в личного врага. И вот теперь этот враг был перед ним… Что сказать ему? Да и кто же он сам-то сейчас? Без власти, без силы, без земли? Пленник, инок или холоп?.. Что может он? Как ответить, задеть за живое вот этого короля? Достать на той вершине, на которую тот взгромоздился? Показать всю тщету его минутного триумфа?.. В голове не было страха: он был в сердце, это оно дрожало…

– Московскому царю зазорно стоять перед тобой! – начал он, глядя прямо в лицо Сигизмунду. – Тем паче первым бить поклон! Ведь не был он твоим холопом!..

По рядам сенаторов и придворных прокатился говорок.

– Наказан я изменой подлецов, а не тобой, потомок дома Вазов!

Он заметил, как напрягся Сигизмунд, которому толмач быстро переводил его слова, шепча на ухо. И это подстегнуло его, он догадался, что пронял короля.

– Не раз с Москвы вас упрекали, литовских, шведских, польских королей, что незаконно владеете отчиной русских князей!

В кучке сенаторов, что толпились поодаль от трона, зашаркали подошвы, как будто зашипели.