И.П.Павлов PRO ET CONTRA - Иван Павлов

Система (машина) и человек со всеми его идеалами, стремле ниями и достижениями — какое, казалось бы на первый взгляд, ужасающе дисгармоническое сопоставление! Но так ли это? И с развитой точки зрения разве человек не верх природы, не выс шее олицетворение ресурсов беспредельной природы, не осуще ствление ее могучих, еще неизведанных законов! Разве это не может поддерживать достоинство человека, наполнять его выс шим удовлетворением?! А жизненно остается все то же, что и при идее о свободе воли с ее личной, общественной и государствен ной ответственностью: во мне остается возможность, а отсюда и обязанность для меня, знать себя и постоянно, пользуясь этим знанием, держать себя на высоте моих средств. Разве обществен ные и государственные обязанности и требования — не условия, которые предъявляются к моей системе и должны в ней произ водить соответствующие реакции в интересах целостности и усовершенствования системы?!

<1932>

О И.М. Сеченове

Милостивые государи и многоуважаемые товарищи!

Мне принадлежит вступительное слово, т.е. общий очерк личности чествуемого лица. Следует признаться, что я присту паю к нему не без волнения.

За Иваном Михайловичем и у нас и за границей признано название «отца физиологии». И такая оценка его совершенно точна. Это верно: он начал русскую физиологию, будучи знаком с нею и практически, т.е. работал по физиологии. Он первый создал физиологическую лабораторию, сам в ней всю жизнь ра ботал и создал целый ряд школ: здесь, в Петербурге, — две, в Одессе и в Москве.

Как он начал свои работы по физиологии? Вы понимаете, что начинать и продолжать — две разные вещи. Это, я бы сказал, если бы, например, написать отличную копию. Понятно, что дл инициативы требуются исключительные способности. У него они и были. Он обладал чрезвычайно сильным и трезвым умом, об ращенным в действительность, ориентировавшимся и утвердив шимся в действительности, а не блуждающим в разных словес ных комбинациях. Этот ум замечателен уже и тем, что, когда он из России, где не было никакой физиологии, явился как бы уче ником за границу, он, однако, работал над своей темой. И все важнейшие его работы целиком из его головы. Значит, за гра ницей он пользовался только лабораторной обстановкой и мето дами (а методы каждый сам выдумывает).

Таким образом, в лице Ивана Михайловича мы имеем выда ющегося физиолога. О работе его и его учеников будут сделаны специальные доклады. А я со своей стороны должен сказать, мало того, что он был выдающийся физиолог, он имел, помое му, право на помещение его в «маленький» разряд творцов физиологов, законодателей науки, от которых вышли идеи, те идеи, которые определили работу длинного ряда поколений сле дующих за ним работников науки.

Я в этом случае имею в виду его «Рефлексы головного мозга». Несомненно, это была первая серьезная, настоящая научна попытка явления нашего субъективного мира анализировать физиологически. Конечно, то, что было в середине прошлого столетия и что вышло от тогдашнего материализма — Бюхнера, Молешотта и т.д. (что из мозга проистекает мысль так же, как и желчь), — это в счет научный идти не могло. Иван Михайло вич, действительно, в «Рефлексах головного мозга» сделал глав нейшую попытку анализировать это физиологическое явление. И в этом отношении, конечно, его работа представляется совер шенно из ряда вон. Я еще недавно перечитал «Рефлексы голов ного мозга» и должен был признать, что они имеют совершенно такой же интерес и сейчас, как, может быть, имели в свое врем и недостаточно, может быть, были поняты. Собственно все, что можно было в это время извлечь для физиолога (а тогда было очень немного экспериментального материла для этого), он за хватил и это сделал. Но когда наблюдаешь тот материал, видишь, что он сам совершенно исключительный. Я поражен той массой наблюдений, которые он собрал для подтверждения своей мысли. Так что это вещь совершенно исключительна и дает ему пра во наименования «творца науки».

В связи с этими «Рефлексами» я остановлюсь на одной под робности, очень характерной для Ивана Михайловича. Когда говорил в своем предисловии к «Двадцатилетним опытам» об истории учения о физиологии Гельмгольца, я должен был вклю чить [И. М. Сеченова] и дать некоторое объяснение (или хотел дать) тех условий, при которых произошел этот гениальный взмах сеченовской мысли. И я сказал, что, вероятно, импульсы к этому были усилены возбуждениями, которые он сам пережи вал.

А кроме того, я помянул [в этом предисловии] некоторым образом и об аффекте. Затем я навел справки. Оказалось, эти мои слова имеют полное основание. Действительно, аффект имел значение… Под влиянием любви к одной гуманной девушке он переменил науку истреблять людей на науку сохранять людей. Он ведь начал военным и должен был уйти. Под этим влиянием он поступил в Военную медицинскую академию, а там, по свойству своей головы, он перешел к теоретической науке — к физио логии.

Иван Михайлович жил в гармонической семье, в которой удивительно сочетались огромный ум с высоким нравственным строем. Вы уже могли заметить, как я сказал, в каком виде про являлся его ум. Но я могу привести еще два интересных факта из его жизни. В 60х гг., вернувшись из-за границы, он вскоре успел стать профессором Военномедицинской академии и в этой академии блистательно начал вести преподавание физиологии, быстро образовал школу, образовал такую школу, как только можно было желать. И тем не менее спустя 10 лет он вышел из этой академии. И по какому случаю? Как раз около этого срока происходили выборы новых профессоров академии, назначен ных на кафедру гистологии. Иван Михайлович представил своих кандидатов. Кандидаты эти были солидны и бесспорно научны. Довольно сказать, что одним из кандидатов был И. И. Мечников. Все хорошо известные люди. И тем не менее эти кандидаты были забаллотированы ради незначительных кандидатов, но своих. Иван Михайлович нашел невозможным оставаться дальше в этой коллегии, которая так относится к своим обязанностям, котора так плохо ценит достоинства своего заведения, и вышел из Ака демии. И это надо рассматривать как большой подвиг: он остался без лаборатории (я не знаю, может быть, и без средств). А тем не менее он считал необходимым это сделать. Он не хотел санк ционировать такой поступок, оставаясь там.

Может быть, кому-нибудь кажется, может быть, кто-нибудь подумает, не вышло ли это из-за большой горделивости челове ка, что его мнение было забраковано. Но в этом отношении мы имеем положительный случай. Около того времени, когда он поступил в Академию, 3 года спустя что ли, поднялся вопрос о том, чтобы его пригласить в Академию наук. И дело это проис ходило для него совершенно неведомым образом. Он очень удив лялся, как это происходит. Почемуто немцыакадемики (а надо сказать, что тогда Академия наук сплошь состояла из немцев: они очень строго относились к выбору в Академию русских)… около этого времени начинают этого самого Ивана Михайлови ча приглашать и знакомить с разными немецкими академика ми. Он недоумевает, что это значит. Потом он выражается так в своей автобиографии: «Кажется, что они испытывали мою куль турность». Он и обратил внимание на то, что при его посещении никакого испытания его учености не происходило, а потом, как подтвердили его заграничные коллеги, наводили точнейшие справки о его учености. Затем, после всех этих приготовлений (или испытаний, скажем), к нему от них является один из его товарищей по Академии, единственный русский академик — химик Зинин. Зинин свозил его к большой знаменитости тогдаш ней немецкой и русской — к эмбриологу Бэру, который был в Академии представителем кафедры анатомии и физиологии. Вслед за тем он объяснил ему (я буду читать подлинными слова ми Ивана Михайловича): «Он заявил мне, что меня хотят вы брать в академики». Дальше я читаю: «Зная себе цену, я понял, что меня выбирают по поговорке: “На безрыбье и рак рыба”. К тому же я не имел никаких оснований думать, что окажусь до стойным такой высокой чести в последующей деятельности. Жить же чужим умом я не хотел, поэтому наотрез отказался. Вскоре затем ко мне на нашу квартиру приехал непременный секретарь Академии наук Миддендорф, уговаривая меня изме нить решение. Но желая разом отделаться, я сказал ему, что не хочу посвятить себя чисто научной карьере и буду заниматьс медицинской практикой — чем дело и кончилось». Как вы ду маете! Не можно ли это считать излишней роскошью человече ской культурности и т.д.? Может быть, можно обойтись в дей ствительной жизни без этого? Нет, я не думаю. Нет, это есть основа и вообще жизни, и научной деятельности...

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});