С точки зрения Ганнибала. Пунические войны. - Гай Аноним

id="id175">Большая глубина достигалась глубоким построением каждой отдельной манипулы (наиболее характерная особенность римской тактики), причем три эшелона манипул — гастаты[104], прицйпы[105] и триарии[106] — были нераздельны[107]. Нам кажется очень простым, что манипула триариев могла, повернувшись, обороняться от конницы

Гасдрубала копьями, а гастаты и принципы при их огромном численном превосходстве могли бы продолжать начатый натиск. Но такой тактический поворот, хотя и кажется очень простым, не мог быть импровизированным, а триарии тем менее могли принять бой с тыла, что в манипулах имелись большие интервалы, которые они не были в состоянии сразу заполнить и, таким образом, упорядочить фронт».

Итак, манипула оказалась тяжеловесной и неповоротливой, и когда ей ударили в тыл, она не смогла развернуться и дать надлежащий отпор.

А в тыл триариев (это были лучшие, старослужащие солдаты, «отцы семейств») била карфагенская кавалерия. Римляне пытались добраться до карфагенской пехоты и уничтожить кельтов и иберов — тех было меньше, и они были слабее. В результате римляне сбивались к середине, что облегчало, в свою очередь, африканцам маневр окружения.

Опасность такого маневра, продолжает Дельбрюк, заключается в том, что «при охвате фланга собственный центр, который необходимо для этой цели ослабить, легко может быть прорван. То, что при Каннах такого прорыва не было, является отличительной чертой этого сражения».

И далее:

«Как ни правильно то положение, что более слабой стороне не следует обходить неприятеля одновременно с двух сторон, ибо этим чрезмерно ослабляется центр, Ганнибал решился наперекор этому правилу окружить с 50 тысячами человек неприятельское войско в 70 тысяч и почти целиком уничтожил его в этом железном кольце...

Самое существенное в этом сражении то, что пунический центр мог держаться, пока кавалерия гнала римскую конницу и закончила обход ее; но почему Ганнибал не поставил в середину свои самые надежные войска — африканцев — и почему он еще при этом выдвинул центр?..»

Дельбрюк считает, что центр выдвинулся по ходу сражения и что Ганнибал серьезно рисковал, потому что нельзя было не предвидеть: центр пунийских войск обязательно подвергнется натиску превосходящих сил врага. Тем не менее в этом месте полководец поставил наименее надежных своих людей — галлов.

Почему? Ответ очевиден: потери здесь были запланированы наибольшие, а своих африканцев Ганнибал щадил, они были нужны ему для следующих битв. Оставим в стороне «веру в собственную звезду» и прочие мистические красоты, которыми далее автор, томимый «сумрачным германским гением», аргументирует свои пространные рассуждения.

Наибольший интерес представляют выводы, которые Дельбрюк делает из описания сражения Полибием. Дельбрюк свято уверен, что Полибий воспользовался если не мемуарами Ганнибала, то во всяком случае записанным с его слов рассказом. Почему?

«Характерны места умолчания, — рассуждает Дельбрюк. — ...Весь упор рассказа — в распределении африканцев на двух крыльях, находившихся на отлете. О причине, заставившей так щадить эти войска, не упомянуто. Полководцу всегда немного тяжело, когда он одну часть войска намеренно подвергает большей опасности, чем другие... <Немного тяжело»! Дельбрюк, вы великолепны!> В вышеупомянутом повествовании... все внимание сосредоточено на тактическом маневре охвата как на основном замысле данного боевого построения. Решающий же момент — атака кавалерии — остается в тени, ибо для полководца в ней нет ничего необычайного; это его привычная техника. Этот момент мог быть и на этот раз исчерпывающим, если бы Ганнибал не расставил африканцев в определенном боевом порядке, а укрепил бы ими фалангу, победа в сражении была бы все равно обеспечена. Но Ганнибал хотел не только победы, он хотел полного уничтожения неприятельского войска. И он дерзает ослабить центр, а на обоих флангах поставить в боевой готовности африканцев для охвата, чтобы римское войско не могло никуда бежать, а было взято в тиски. В повествовании о сражении все наше сочувствие на стороне африканцев, которым дано было выполнять такую трудную задачу, и мы забываем о заслугах кавалерии.

Из рассказа о боевом порядке, принявшем форму полумесяца, о смятении сгрудившихся в середине римлян, о потрясениях ослабленного центра, обращении полководца читателю ясно, под каким углом зрения наблюдалась картина сражения. И в самом повествовании первое место занимают факты не наиболее значительные, а те, которыми больше всего полна душа полководца».

Потери пунийцев были сравнительно велики — насчитывают до шести тысяч погибших. А для римлян Канны обернулись глобальной катастрофой: Полибий готов оплакивать семьдесят

тысяч убитых, Ливий, поморщившись, соглашается на сорок семь тысяч. Расхождения в цифрах, как и всегда, огромны, и Ливий, вероятно, ближе к истине, которую не знает никто.

Ливий живописно представил картину наутро после сражения.

«Чуть рассвело, — сообщает историк, — карфагеняне вышли на поле боя собрать добычу; даже врагу жутко было смотреть на груды трупов; по всему полю лежали римляне — тысячи пехотинцев и конников, — как кого с кем соединил случай или бой, или бегство. Из груды тел порой поднимались окровавленные солдаты, очнувшиеся от боли в ранах, стянутых утренним холодом, — таких нумидийцы приканчивали... Взгляды всех привлек один ну-мидицец, вытащенный еще живым из-под мертвого римлянина; нос и уши у него были истерзаны, руки не могли владеть оружием, обезумев от ярости, он рвал зубами тело врага — так и скончался...»

Командный состав римлян понес большие потери: погибли Гней Сервилий Гемин (консул прошлого года), Минуций (известный нам начальник конницы, который не давал житья Фабию), военных трибунов погибло двадцать девять. Магон позднее увез в Карфаген несколько корзин, доверху наполненных золотыми кольцами, снятыми с пальцев римских всадников.

Драматически погиб и Эмилий Павел, который, если верить описаниям Ливия и Плутарха, предпочел пасть смертью храбрых возле своих солдат. В его последних словах, обращенных к трибуну Лентулу, — все тот же упрек гражданам Рима. Если при своем избрании консулом Павел утверждал, что лучше драться с карфагенянами, нежели иметь дело с римскими гражданами и их демократическими капризами, то перед самой смертью он говорил о том, что сначала его убил Варрон, а потом Ганнибал.

Варрон упомянут не просто так — ведь именно он бежал с поля боя, спасая свою драгоценную плебейскую шкуру. Павел же предпочел не пятнать древнее родовое имя подобным позором.

От огромной римской армии осталась горстка деморализованных бойцов. Над Римом нависла серьезная угроза. Насколько она была реальной? Второго августа 216 года до н. э. прозвучали знаменитые слова Магарбала, обращенные к великому карфагенянину: «Ты умеешь побеждать, Ганнибал, но не умеешь пользоваться победой».

Так ли это? Римские историки утверждают, что это их любимые боги внушили Ганнибалу идею «подумать немного», помедлить, вообще наслали на него некую нерешительность —