Сфинкс - Тобша Лирнер

Я глядел на астрариум и вдруг взорвался — усталость и страх сделали свое дело.

— Черт тебя возьми! Если в тебе есть какая-то сила, покажи мне! Ну давай же, груда древнего железа!

Меня била нервная дрожь. Я установил циферблаты на день своего рождения и повернул ключ. Магниты снова пришли в движение, шестерни, проносясь сквозь столетия, щелкали бронзовыми зубами. Одна моя часть страшилась момента, когда появится указатель смерти, другая — горела отчаянным желанием бросить вызов машине.

Указатель смерти не появлялся.

Так я и думал — астрариум не что иное, как разрекламированная заводная игрушка!

Словно в ответ, механизм разразился короткой очередью щелчков. Поборов желание пнуть древнее устройство, я стал искать телефон. И наконец обнаружил его под диваном рядом с грудой сломанных деревянных шахматных фигур. К моему удивлению, он работал.

— Алло? Да-да, мне нужно зарезервировать на ночь номер.

Наступил вечер, небо подернула ласковая синева. Асфальт отдавал накопленный за день жар. Часы пик миновали, и движение стало свободным, но повсюду гуляли вышедшие насладиться летним вечером люди. На секунду мне показалось, что среди группы туристов я заметил запоминающуюся фигуру Хью Уоллингтона. Руки сжались на руле, и в тот момент, когда я объезжал туристов, человек повернулся к машине лицом. Это был не Уоллингтон. Встревожившись, я посмотрел в зеркальце заднего вида — там никого не было. Тем не менее я прибавил газу.

Когда машина проносилась мимо Грин-Парка, что-то ударило в ветровое стекло. Я вильнул в сторону и остановился у тротуара. Не в силах унять дрожь, сидел, не снимая рук с руля. Стекло покрылось трещинами, превратив горизонт в тысячу кусочков составной картинки. Кровь скатывалась по стеклу ленивыми подтеками.

Я обмотал кулак носовым платком и пробил дыру в разбитом окне. Салон наполнило вечернее пение птиц. Я вылез из машины и принялся искать, что угодило мне в ветровое стекло. В нескольких ярдах на дороге лежал ястреб-перепелятник, крылья распластаны, голова свесилась на сломанной шее.

Потрясенный, я опустился на колени, ища глазами кольцо на ноге птицы. Как ястреб-перепелятник оказался в небе Лондона? Единственное объяснение: он принадлежал какому-то эксцентричному соколятнику, который упражнялся с птицей под сенью соседнего парка. Я встречал трупики таких птиц на болотах Камбрии. Но у этой никакого кольца не было. Черная птичья нога мертво лежала у меня на ладони.

Небо надо мной незаметно сместилось, словно толкнули стеклянную призму, а я все гадал, не брежу ли я.

25

Номера в хороших отелях обладают одним качеством — в них, как в вакууме, не слышно звуков. Именно это мне сейчас и требовалось — герметически запечатанное анонимное убежище, где ничто не напоминает о прошлом, нет ни ассоциаций, ни воспоминаний — зато есть право влиться в бесконечно меняющуюся череду тех, кто предается сну в этих четырех стенах. Это утроба, какую алчут мужчины вроде меня, место, куда мы с уверенностью можем вернуться в наших скитаниях. Я нашел маленькую, незаметную гостиницу, приютившуюся на задворках Мейфэр, и зарегистрировался под вымышленной фамилией. Здесь было мало постояльцев, и большинство из них — иностранцы.

В номере я прошелся короткими шагами, как бы помечая границы своей территории, мимо стола и кресла эпохи Людовика XVI, синих с золотом шелковых штор, кровати с пологом. Затем прямиком направился принимать ванну.

Восковая белизна плиток напомнила мне морг, где лежал на подставке труп Барри Дугласа. Австралиец оценил бы иронию моего поступка, когда я установил стрелки астрариума на дату собственного рождения. Мне так и слышался его голос, как он уговаривает меня признать, что придет час и мой цинизм и глубоко укоренившаяся вера в научный рационализм разобьются вдребезги. Устройство все еще не показывало день моей смерти, и я уже начинал жалеть, что поддался импульсу.

— Вот и посмотрим, обладает ли эта чертова штуковина властью над моей жизнью, — ответил я усмехавшемуся призраку Барри.

После ванны я заказал по телефону билет в Египет. В непроницаемой тишине мне пришло в голову, что всего десять часов назад Гарет находился в коме. События утра отошли далеко в прошлое, будто происходили не часы, а месяцы назад.

В банном халате я сел за секретер, выполняющий одновременно функции туалетного столика. Шторы были еще раздвинуты, за окном машины колесили по Мейфэр. Ночь жила своей жизнью. Вечная и неизменная луна казалась припечатанным к черному небу осколком хрупкого хрусталя. Вспоминая Гарета и Изабеллу, людей, которых любил, я смотрел в окно и размышлял, как мне вернуть власть над происходящим.

Меня пугала не только беспечность, но и уязвимость Гарета. Юность давала ему ложное ощущение, что жизнь длится вечно и человеку никогда не придется отвечать за свои поступки. Мне прекрасно было известно это чувство — так я жил свои первые двадцать лет: без оглядки, порочно подчиняясь импульсам. А сегодня чувствовал себя хрупче стекла. Гарет не умер, но как он будет жить дальше?

И что с Изабеллой, которая, несмотря на все мои приключения, жила гораздо более полной и насыщенной жизнью? Ее страстность и живость иногда создавали между нами настоящую пропасть. Неужели и наше окончательное расставание произошло из-за присущей мне черты не участвовать целиком в событии, а скорее отступить и наблюдать со стороны? У меня не находилось ответа. Может быть, моя одержимость астрариумом не что иное, как стремление исправить прошлые ошибки, бессознательная попытка вернуть жену? Неужели я надеялся, что, разгадав загадку астрариума, решу все остальные вопросы и Изабелла наконец обретет покой?

Я задернул шторы, отгородив себя от города и ставшей ослепительно яркой луны.

Шло время, но я по-прежнему не спал — лежал на кровати, глядя в потолок. Посмотрел на часы у изголовья — они показывали уже шесть утра. В Египте восемь, Мустафа два часа как на нефтяных промыслах. Я решил отвлечься от своих мыслей и узнать, что там со скважиной. Позвонил по его полевому телефону. Слышимость оказалась плохой, но за шипением и треском я уловил грохот работающей буровой. Этот звук пронзил меня насквозь, и я внезапно осознал, что скучаю по реалиям моей работы: бешеной деятельности, острым запахам, крикам и шуму — физическому миру, который я хорошо знал.

— Мустафа, это Оливер. Как дела?

— Оливер? Здорово! Я несколько дней пытался тебе дозвониться. Дю Вур сказал, ты ушел в подполье…

— Все не так просто. Как идет бурение?

— Подожди, отойду, а то невозможно говорить.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});