Том 22. Письма 1890-1892 - Антон Чехов

Морозовых много*. Московскую, с которой я знаком, зовут Варварой Алексеевной. Насколько мне известно, она не хлопочет о том, чтобы от нее приняли пожертвования. Есть еще другая Морозова*, о которой я слышал из достоверных источников, но о ней расскажу при свидании.

Астрономка* в Петербурге.

Будьте здоровы. Скажите Алексею Алексеевичу, что я послал ему ответ на его письмо*, но Вы перехватили. В своем письме он подписался так: К. Победоносцев; а я, чтобы не отставать и показать свою скромность, расписался в ответе только Саблером.

Пишите.

Ваш А. Чехов.

Егорову Е. П., 20 декабря 1891*

1073. Е. П. ЕГОРОВУ

20 декабря 1891 г. Москва.

20 дек.

Уважаемый Евграф Петрович, посылаю Вам пока еще 17 рублей*. Продолжение будет.

По получении от Вас письма я обратился конфиденциально к председателю нашего литературного фонда*, имеющего 200 тысяч основного капитала, с вопросом: нельзя ли мне получить в ссуду 500 руб.? Эти деньги хотел я послать в ссуду Вам. Но председатель отказал, ссылаясь на недостаток средств.

На беду я никак не могу узнать адреса А. Н. Плещеева* — поэта, который теперь за границей. Он, как Вам известно, получил миллионное наследство и мне бы не отказал. Когда весною мы с ним встретились в Париже, он просил меня взять у него взаймы.

26-го декабря уезжаю в Петербург, где буду жить до 10 января. В случае надобности адресуйтесь так: Петербург, Малая Итальянская, 18, кв. Суворина, Чехову. В Петербурге я попытаюсь достать денег.

14-го дек<абря> я послал Вам 116 р., а ранее послал длинное письмо* и ответа не получил.

Всё, что мною до сих пор было собрано, жертвователи просят употребить на кормежку скота.

Желаю Вам всего хорошего.

Ваш А. Чехов.

Андреевскому С. А., 25 декабря 1891*

1074. С. А. АНДРЕЕВСКОМУ

25 декабря 1891 г. Москва.

25 декабрь.

Начнем с психологии. Судя по Вашему последнему письму, в Вас есть та самая раздражительность*, которая свойственна только богам, поэтам и очень красивым, избалованным женщинам. Трем богиням понадобилось мнение простого пастуха*, красивой женщине после музыки, цветов и мужских ласок вдруг захочется кислой капусты или гречневой крупы, — так и Вам захотелось моей критики. Доказательство, что Вы поэт.

Ваши книжки прочел я очень внимательно* и с большим удовольствием. Помню, дело Лютостанского* читал я вслух в деревне, при поэтической обстановке, и потом был длинный разговор о Вас. Стихи Ваши целое лето лежали у меня на круглом столе, и их читали целое лето я и все, кому случалось подходить к оному столу. Теперь Ваши книжки переплетены и в числе прочих моих bijoux[21] лежат в сундуке, ожидая отправки в Сорочинцы, где родился Гоголь и куда уезжаю я* на постоянное жительство.

Но что я мог написать Вам? Я уважаю Ваши книжки и Ваше авторское чувство, значит, я должен писать серьезно, без ёрничества. Никакая брань не оскорбляет и не опошляет так, как мелкость суждений. А я, должен сознаться, к стыду своему, в своих письмах отличаюсь именно этою мелкостью. Я умею рассуждать только тогда, когда меня наводят или ставят передо мной отдельный вопрос. Я, быть может, умен так же, как Спасович, у меня в голове есть мысли, но они не умеют широкой струей выливаться на бумагу. Я пробовал писать Вам, но выходило что-то газетное, à la Скабичевский.

О Ваших речах нужно писать много или ничего. А много я не умею. Для меня речи таких юристов, как Вы, Кони и др<угие>, представляют двоякий интерес. В них я ищу, во-первых, художественных достоинств*, искусства, и, во-вторых, — того, что имеет научное или судебно-практическое значение. Ваша речь по поводу юнкера, убившего своего товарища*, — это вещь удивительная по грациозности, простоте и картинности; люди живые, и я даже дно оврага вижу*. Речь по делу Назарова — самая умная и полезная в деловом отношении речь*. Но ведь это серьезно и об этом писать надо серьезно и длинно.

Свои книжки непременно пришлю Вам* или сам привезу. Не присылал их раньше, потому что не знал, хотите Вы их иметь или нет, и отчасти потому, что думал или мне казалось, что я их уже послал Вам.

Отчего Вы пьесы не напишете?

В Петербурге я буду после 27-го.

Ваш А. Чехов.

Плещееву А. Н., 25 декабря 1891*

1075. А. Н. ПЛЕЩЕЕВУ

25 декабря 1891 г. Москва.

Москва, Мл. Дмитровка, дом Фирганг.

25 дек.

Дорогой Алексей Николаевич, вчера я случайно узнал Ваш адрес и — пишу Вам. Если у Вас найдется свободная минутка, то, пожалуйста, напишите мне, как Ваше здоровье и вообще как Вы живете. Напишите хотя три строчки.

У меня полтора месяца была инфлуэнца, было осложнение со стороны легких и я жестоко кашлял. В марте уезжаю на юг в Полтавскую губернию, и буду жить там до тех пор, пока не прекратится мой кашель. Сестра поехала туда покупать хутор.

Литературные дела идут вообще тихо, но жизнь проходит шумно. Очень много разговоров насчет голода, и много работы, вытекающей из сих разговоров. В театрах пусто*. Погода плохая: совсем нет морозов. Щеглов Жан увлечен толстовцами*, Мережковский по-прежнему сидит в доме Мурузи* и путается в превыспренних исканиях и по-прежнему он симпатичен; Фаусек получил магистра*; про Чехова говорят, что он женился на Сибиряковой* и взял 5 миллионов приданого. Об этом говорит весь Петербург. Кому и для чего нужна эта сплетня, положительно не могу понять. Даже противно читать петербургские письма.

Островского не видел в этом году. Суворин здоров.

Завтра еду в Петербург хлопотать насчет своего хутора: 1) возьму денег в книжном магазине Суворина и 2) у симпатичного нотариуса Иванова сочиню доверенность на имя А. И. Смагина, которого Вы знаете.

Сердечный привет Вашим. Осенью ходили слухи, что Вы были больны, теперь же, по слухам, Вы совершенно здоровы. И дай бог, чтобы это было так. Болезнь — это кандалы.

Увидимся мы, вероятно, очень не скоро, так как в марте я уезжаю, а возвращусь на север не раньше ноября. В Москве я уже не буду иметь квартиры, так как это удовольствие мне не по карману. Буду жить в Петербурге.

Крепко обнимаю Вас. Кстати же маленькое объяснение, по секрету: как-то в Париже за обедом Вы, уговаривая меня остаться в Париже, предложили мне взаймы денег, я отказался, и мне показалось, что этот мой отказ огорчил и рассердил Вас*, и мне показалось, что когда мы расставались, от Вас веяло холодом. Быть может, я и ошибаюсь. Но если я прав, то уверяю Вас, голубчик, честным словом, что отказался я не потому, что мне не хотелось одолжаться у Вас, а просто из чувства самосохранения: в Париже я вел себя дурно, и лишняя тысяча франков испортила бы мне только здоровье. Верьте мне, что если бы я нуждался тогда, то попросил бы у Вас взаймы так же свободно, как и у Суворина. Храни Вас бог.

Ваш А. Чехов.

Егорову Е. П., 26 декабря 1891*

1076. Е. П. ЕГОРОВУ

26 декабря 1891 г. Москва.

26 дек.

Посылаю еще 11 рублей. А ответа от Вас нет и нет, так что я начинаю думать, что мои письма не доходят по адресу. Сегодня я уезжаю в Петербург. Благоволите адресоваться туда.

Вышел «Сборник» в пользу голодающих, который дал чистых 18 тысяч. Если бы Вы поскорее ответили мне, в каком положении у Вас дела, и уполномочили бы меня, то я мог бы обратиться в редакцию «Русских ведомостей», чтобы они выслали хотя бы 100–200 р.

Будьте здоровы.

Ваш А. Чехов.

У меня еще осталось Ваших 20 коп.

Гаршиной Н. М., 27 декабря 1891*

1077. Н. М. ГАРШИНОЙ

27 декабря 1891 г. Петербург.

27 дек.

Уважаемая Надежда Михайловна, я приехал в Петербург.

О капитале Медынцевой я наводил справки в Москве*. Оказывается, что капитал этот завещан только на церкви. Раз это так, то письмо А. С. Суворина к Плевако я нахожу излишним.

Желаю Вам всякого успеха и пребываю искренно уважающим и готовым к услугам