«Если», 2008 № 08 - Журнал «Если»

В первую очередь я, разумеется, познакомился с томами, стоявшими ближе других. Моим соседом справа оказался знаменитый африканский охотник майор Тамвидж; с ним мы, однако, не соприкасались, так как нас разделяла стеллажная стойка. Сразу за ним стояли профессор Андовер и некто Эрнест Доукинс. С другой стороны, сразу за Жанин, находился том по имени Артуро Вильяреал, и я не раз ревниво спрашивал себя, соприкасаются ли их обложки так же тесно.

На полке под нами расположился трехтомник тройняшек Боннет — трех пожилых женщин, отличавшихся склонностью к мистицизму. Изящное издание справа звали Катрин Волетта; она называла себя «перевоспитавшейся куртизанкой», но я так и не осмелился спросить, перевоспиталась ли она до или после своего превращения в книгу. Еще дальше поместился том пастора Ниемюллера, который, как и подобает духовному лицу, был переплетен в черное, и время от времени Катрин оказывалась в самом центре яростных теологических споров, частенько вспыхивавших между ним и тройняшками.

С полуночи и до утра книги обычно спали; многие дремали и в самые жаркие послеобеденные часы, просыпаясь, только когда в библиотеку входил Йон Диедо. Он зажигал лампу, выбирал на полке очередной том и, уютно устроившись в кресле, на два-три часа погружался в чтение. Читая, он время от времени усмехался или даже принимался хихикать. Иногда он выбирал неживые книги. Не без удивления я узнал, что Йон Диедо был большим любителем барона Каргонольфа — автора, который казался мне невероятно скучным.

Бывали дни, когда Диедо не читал ничего, а просто сидел, любуясь своим собранием. Изредка он вставал, чтобы стереть пыль с одного из томов или просто подержать его в руках; при этом его пальцы нежно поглаживали переплет, а на губах блуждала восторженная улыбка.

Вопреки моим ожиданиям, Йон Диедо не попытался прочесть меня на следующий же день после пленения. Я даже спрашивал себя, собирается ли он вообще заглянуть в то, что написано на страницах. Как ни странно, мысль, что он может вообще никогда меня не прочесть, была неприятна. В конце концов, ведь приложил же он определенные усилия, чтобы заполучить меня для своей коллекции! Так неужели я понадобился ему только затем, чтобы заполнить пустующее место на полке? Но и мысль о том, что когда-нибудь он прочтет меня от корки до корки, наполняла ужасом.

В конце концов Йон Диедо все же снял меня с полки, и я испытал острый приступ отвращения и стыда. Мне было противно даже само прикосновение его мягких, ухоженных рук, однако худшее заключалось в другом. Я ведь буду чувствовать, как он меня читает! И что я буду чувствовать?

Увы, каждая строка, каждая страница, которую он пробегал взглядом, возникала перед моим мысленным взором отчетливо и ясно, так что я совершенно точно знал, какой эпизод или событие моей личной жизни он изучает с таким жадным любопытством. От стыда я не знал, куда деваться, и даже попытался закрыть страницы, которые он читал. Я напрягал все силы, пока Йон Диедо не заметил, как дрожит и выгибается мой переплет.

— Друг мой, — сказал он негромко. — В камине горит огонь, и ничто не может помешать мне бросить туда книгу, которая перестала меня занимать.

На мгновение мне захотелось положить конец моему жалкому существованию, однако огненная смерть страшила… К этому времени я начал находить некоторое утешение в обществе других книг, поэтому прекратил борьбу, позволив Диедо дочитать меня до конца.

Когда он закрыл книгу, я вздохнул с облегчением. А Диедо повернул меня корешком к себе, и я с удивлением увидел у него на глазах слезы. Ласково, почти по-дружески, он погладил мой переплет.

— Джейкоб, — сказал Йон Диедо, и его голос задрожал от сдерживаемых чувств. — Я должен перед тобой извиниться. Нет, я действительно сожалею… Мне не следовало тебе угрожать. Ты… у тебя чудесный переплет. А каким прекрасным слогом написана твоя история!

О содержании я уже не говорю. Это что-то… что-то исключительное. Мне кажется, ты должен быть доволен, что попал ко мне. И ты будешь доволен! Только подумай, сколько раз ты сам мечтал проводить все свое время в библиотеке, в обществе редких книг, а здесь собраны уникальные, единственные в своем роде издания. Ты сможешь читать их, а они — тебя. Разве не к подобной идиллии стремилась твоя душа? В тиши библиотек время течет медленно или останавливается вовсе. И все это дал тебе я.

И он улыбнулся мне открытой, радостной улыбкой; на мгновение его лицо приобрело выражение почти ангельское, однако уже в следующее мгновение в глазах мелькнуло что-то слишком похожее на неизбывную печаль и потаенную тоску. Йон Диедо бросил взгляд на стеллажи, и его губы задрожали и скривились.

— Проклятая библиотека! Проклятые, отвратительные книги! Хоть бы мне никогда их не видеть!

Когда он ставил меня на прежнее место, я чувствовал себя так, будто надо мной надругались. У меня больше не было сомнений в том, что все мы находимся в руках безумца. Вскоре Диедо ушел, я продолжал размышлять о нашей незавидной судьбе, и даже Жанин не смогла отвлечь меня от мрачных мыслей.

— А тебя он часто читает? — спросил я ее.

— Поначалу он читал меня почти каждый вечер.

— И ты… сумела к этому привыкнуть?

— Нет, — ответила она. — И молись, чтобы этого никогда не случилось с тобой. На полках есть несколько томов, которые научились любить, когда их читают, но пусть с нами так не будет!

Вероятно, я все же оказался не столь захватывающим чтением, как другие книги, поскольку довольно скоро наскучил Йону Диедо. Впрочем, не исключено, что его внимание просто переключилось на новую пленницу. Он привел ее в маленькую комнату своей библиотеки, как недавно привел меня. Графиня дю Морье было исключительно хороша собой, и Диедо разговаривал с ней почти игриво. Я даже позволил себе надеяться, что он собирается просто поухаживать за ней, но ошибся. Волшебник усадил графиню в кресло. Вспыхнуло зеленоватое сияние, и смех гостьи резко оборвался. Графиня превратилась в изящный том с красивым «мраморным» обрезом.

— Как жаль, — прошептала Жанин. — Она была такая красивая!..

— Не красивее тебя, — ответил я.

— Откуда ты знаешь, Джейкоб?

— Сужу по обложке, — серьезно ответил я.

Жанин рассмеялась, чтобы скрыть смущение, но я почувствовал: она польщена.

Шли дни, и моя привязанность к Жанин росла. Она была моим единственным утешением, моим убежищем, моим оазисом посреди безотрадной пустыни одиночества. Казалось бы, наше вынужденное тесное общение должно было вскоре утомить нас, но на деле получилось наоборот. Не знаю, что нашла во мне Жанин, но сам я был буквально без ума от ее жизнелюбия, неисчерпаемого оптимизма и проницательности. Как-то вечером мы разговорились. Уже давно ушел к себе Йон Диедо, несколько часов проведший за чтением истории одного англичанина, служившего под началом Кромвеля, и лунный свет, просачивавшийся в библиотеку сквозь окно в центральной зале, лег на пол четким квадратом, а мы, укрывшись в тени наших полок, никак не могли остановиться. Остальные книги давно спали, и в умолкнувшей библиотеке были слышны лишь поскрипывание проседающих полок да наши тихие голоса, похожие на чуть слышные вздохи призраков.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});