Мэрилин Монро - Дональд Спото

Если она не занималась с Наташей, то в вечерних туалетах или купальных костюмах позировала для фотографий, а также отслеживала в прессе всяческие новости из мира кино и показывалась на закрытых приемах, куда приходила вместе с Джонни, жизнь с которым стала необычайно трудной, поскольку его здоровье ухудшилось и он еще сильнее расхворался. Невзирая на это, Джонни совершенно не берег себя и по-прежнему неизменно сопутствовал Мэрилин на непрерывно проходивших светских приемах и разных профессиональных мероприятиях, с гордостью представляя ее везде как ценный талант, ожидающий достойных предложений. Еще более трогательным выглядит желание Джонни, чтобы все и всюду считали Мэрилин, привлекательную молодую женщину, его невестой, на которой он все еще надеялся жениться.

Боясь вызвать у Мэрилин раздражение или как-то обидеть ее, Джонни вел себя словно нервный и одурманенный страстью любовник, занявшись опасной — при его состоянии здоровья — игрой: он с пылом двадцатилетнего юноши старался удовлетворять, как ему казалось, ее сексуальные потребности, после чего часто не мог перевести дух, а грудь ему пронизывала сильнейшая боль. Однако Мэрилин, как это следует из ее признаний, обращенных к Люсиль, полагала, что Джонни может скорее повредить ее карьере, нежели помочь ей, а уж замужество наверняка испортило бы ее репутацию раз и навсегда. Несмотря на брань и нескрываемые упреки со стороны друзей Джонни, в этом вопросе она оставалась несгибаемой. «Было бы просто смешно, если бы я вдруг стала выдавать себя за миссис Хайд, — заявила она Руперту Аллану. — Ко мне относились бы еще менее серьезно, чем сейчас».

И действительно, тогда главная цель Мэрилин состояла в том, чтобы стать чем-то более значимым, нежели только любовницей своего агента и соблазняющим зрителя украшением второразрядных кинолент. Наташа утвердила ее в убеждении, что киноактриса — трудная профессия, требующая умения от многого отказаться, и что если Мэрилин на самом деле хочет стать замечательной актрисой, то должна непрерывно работать над чистотой дикции и научиться владеть самыми мелкими своими движениями. Джонни давал ей более практичные советы: по его словам, Мэрилин нуждалась только в хорошем сценарии и в продюсере, а все остальное довершит камера, фиксируя на пленке необычайное сочетание ее детской невинности и женской сексапильности. Что касается актерского мастерства, то Джонни считал это дело великолепной штукой, но, по его мнению, чтобы выйти на положение звезды, далеко не каждому нужно обязательно овладеть им в совершенстве. В кинематографе важнее всего ему казался внешний облик, да и тот может быть чуть ли не как угодно изменен освещением, подбором объектива, гримом, соответствующим расположением камеры и костюмом. Низкий актер может показаться высоким; тихому голосу можно придать полнозвучность; ошибку можно исправить путем простого повторения сцены. И совсем уж настоящие чудеса творятся на монтажном столике, в студии звукозаписи и в лаборатории, изготавливающей эталонную копию ленты. Таковы были те две диаметрально противоположные позиции, которые занимали главные советчики Мэрилин. Наташа делала упор на классическое произношение и на сдержанную ограниченность жестикуляции; Джонни утверждал, что у Мэрилин все и так в полном порядке, а самое главное, чтобы она тщательно следила за фигурой. Ирония судьбы проявлялась здесь в том, что две эти позиции почти идеально соответствовали конфликту, который сопутствовал ей на протяжении всей жизни, — с одной стороны, она жаждала забыть о собственном прошлом и о невзгодах, которые ей довелось пережить в детстве; с другой стороны, она хотела всем этим воспользоваться. В данном случае Джонни видел ее такой, как она есть, а Наташа — такой, какой она может стать.

Хотя Мэрилин, казалось бы, не отличалась ни внутренней дисциплиной, ни навыками, позволяющими предпринимать систематические интеллектуальные усилия, она по-прежнему охотно восполняла пробелы в своем образовании. Однажды, заскочив днем после обеда с Рупертом Алланом в книжный магазин в Беверли-Хилс, чтобы пролистать новые поступления, Мэрилин купила несколько книг об искусстве и оттуда повырезала репродукции полотен Фра Анжелико, Дюрера и Боттичелли. Она развесила их на стенах в кухне и спальне дома на Палм-Бич, а около кровати поставила оправленную в рамку фотографию великой итальянской актрисы Элеоноры Дузе[156], о которой знала лишь немногое сверх того, что та занимала выдающееся место в истории театра; в те времена Наташа полным обожания тоном нередко рассказывала о Дузе как об эталоне актерского мастерства для каждой актрисы, всерьез размышляющей о сценической карьере.

В числе книг, которые Мэрилин откопала в тот день, оказался также роман о Везалии[157], итальянском анатоме эпохи Ренессанса. Его художественная интерпретация мускулатуры человека сразу же буквально заворожила девушку. Вскоре она снова навязала себе режим регулярных занятий физическими упражнениями — точно так же, как поступала когда-то на Каталине, — и стала ежедневно заниматься штангой, чтобы развить силу и бюст. «Она относилась ко всему этому делу настолько основательно и всерьез, — вспоминает Руперт Аллан, — что стала внимательно сравнивать рисунки Везалия с фотографиями других актрис, а также с самой собой. Например, она настаивала, что не хочет быть такой же широкоплечей, как Джоан Кроуфорд. Разумеется, Мэрилин знала, что обладает великолепным телом, и хотела выяснить, как лучше всего развить его и затем использовать в своей карьере».

Каждое утро можно было увидеть, как Мэрилин пробегает по аллеям Беверли-Хилс — а ведь в 1950 году женщины нечасто занимались бегом трусцой (равно как и поднятием тяжестей).

Весной под предлогом, что ее присутствие опасно для здоровья Джонни, Мэрилин съехала из дома на Палм-драйв, ненадолго переселившись в свое официальное место пребывания: однокомнатный номер в отеле «Беверли Карлтон» — довольно унылом сооружении со стенами, сложенными из шлакоблоков. Однако при переезде она руководствовалась не только альтруистическими соображениями. Скучая по работе, Мэрилин возобновила знакомство с Джо Шенком и была приглашена в его дом на несколько вечерних встреч. В 1950 году немного нашлось бы молодых актрис, более честолюбивых и амбициозных, чем Мэрилин, более ослепленных перспективой пышной роскоши и успеха, а также более готовых плясать под дудку любого человека, лишь бы тот помог им претворить в жизнь одолевающие их мечтания.

В этом смысле существует определенный эмоциональный шаблон, неустанно возвращающийся в жизнь Мэрилин Монро и повторяющийся, словно лейтмотив в опере. Лишенная опоры и поддержки в своей повседневной жизни, она ощущала настолько огромную потребность в одобрении — которую могла удовлетворить лишь на пути обретения славы в качестве актрисы, — что ради карьеры была готова пожертвовать едва ли не всем на свете. Нельзя поставить Мэрилин в вину сексуальную неразборчивость или сладострастную похотливость (и уж наверняка она не была нимфоманкой), однако она временами все-таки предлагала свое тело мужчине, который, как ей думалось, мог бы оказать ей помощь.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});