Шапка Мономаха - Наталья Иртенина

– Конечно, отправлю. – Взор князя отвердел. – Вместе с тобой. Ведь и ты, владыко, хотя бываешь прозорлив, но не можешь предугадать, как поведет себя Олег. Я пошлю к Мстиславу подмогу – половцев, которых привел Кунуй, и своих дружинников. Во главе рати поставлю Вячеслава.

– Отроку лишь тринадцать лет.

– И мне было тринадцать, когда отец послал меня в первый поход. Зато Олег не увидит в нем угрозы.

– Отдаешь невинного отрока в жертву… – все больше изумлялся Ефрем.

– Уповаю, что Бог остановит руку Олега.

– Но Олег и в самом деле может занести меч для удара, – задумчиво сказал владыка. – Ведь в твоем письме нет ни слова о том, чтобы вернуть ему Чернигов.

– Я, владыко, хочу простить его за смерть сына, в которой и сам виноват, но не намерен отдавать то, что Олег потерял по своей вине, – плеснув раздражением, ответил князь. И совсем другим тоном продолжил: – Но я готов говорить с ним о том, как разделить отчие земли. И не только с ним – со всеми князьями Руси, со всеми отраслями единого корня.

– Ты задумал что-то новое, князь, – слегка обеспокоился епископ. – Всякий раздел грозит ущемить одних и породить зависть в других.

– Знаю, отче. Ведь были войны между братьями и при умных дедах наших, и при отцах. Но неужто мы неспособны улаживаться друг с другом иначе? Христиане мы или язычники, поклоняющиеся кровожадным идолам? Ты прочел мое письмо. Ты видишь – я каюсь. И от братьев своих хочу того же! Чтобы не с оружием шли один на другого, а спрашивали бы друг у друга совета и вместе решали. Если мы, внуки мудрого князя Ярослава, не можем владеть Русью сообща, без драк и обид, покоряясь один другому, и друг у друга рвем земли, то пусть лучше каждый полновластно держит свой кусок и покоряется Христовым заповедям! Христу покоряться не так обидно, – добавил Мономах с усмешкой. – Об этом хочу говорить с братьями, и для такого совета собрать их вместе. Чтобы договорились и крест целовали на том, что решим. Ну а кто после этого и крест ни во что поставит, тот будет жить на Руси лишь из милости, если братья захотят оставить ему малый клок земли…

– Горьки твои слова, князь.

– И мне они горьки, отче. Но, сидя в Переяславле, не могу измыслить для Руси ничего лучшего. А сидел бы в Киеве великим князем… тогда бы все иначе было. Ты знаешь, владыко, что я мечтаю о царском венце для Руси.

– Дело великое и нелегкое. Не поднимешь ты его, князь, – усомнился Ефрем. – И я тебе не помогу – чувствую, силы на исходе, скоро в землю лягу.

– Не подниму, – согласился Мономах. – Греки для Руси венца пожалеют. Но когда-нибудь сами сможем взять его! Не знаю, что потребует за это Бог от Руси… Быть может, она пройдет через великую тьму, через страшные испытания…

Князь оборвал себя. Погас пламень в очах.

– Поезжай, владыко. Напрасно говорить о грядущих испытаниях, не пройдя нынешних.

– Найду Нестора, привезу его к тебе, князь. С ним и наговоришься о том, что потребно для Руси в веках, – подытожил Ефрем, вставая.

– Постой, владыко, – придержал его Мономах и попросил: – Не торопись лечь в землю. Ты уйдешь – кто со мной останется? Ты последняя моя опора.

– Не моя воля, когда уйти, – сострадая князю, сказал епископ. – А Господь даст тебе другие опоры.

– Пока что Он только забирает, – с остановившимся взглядом прошептал Мономах.

– Когда будет так тяжко, что сам не сможешь идти, князь, Господь понесет тебя, – молвил владыка.

Дверь клети мягко закрылась за Ефремом. В памяти Владимира воскресло лицо Гиды.

– Я ведь все правильно сделал? – пробормотал он. – Теперь тебе не в чем меня упрекнуть. Только молись, жена, о своих сыновьях…

26

Добрыня сбросил с плеч тушу лося, снял с ног лыжи. Воткнул их в сугроб возле своей берлоги, сооруженной из сучьев и елового лапника. Избушка некрепка, но снегопад выдержит и тепло бережет, а большего Медведю не надо. Не век в ней куковать – только дождаться, когда князья наконец поделят земли и разойдутся миром. А после того можно и в Киев воротиться. Добрыня представил, как кинется ему на грудь с ревом Настасья, как приятно упрется в него огромным чревом… Нет, не упрется. Дите поди уже народилось, и жена торжественно поднесет ему кулек с оглушительно ревущим, мохнатеньким… до которого и дотронутся будет боязно…

Медведь отогнал грезы и стал резать на лосе шкуру. «Славный сегодня будет обед», – подвывало в пустом со вчерашнего дня брюхе. А голова вновь взялась варить старую кашу: «Напрасно князь Мстислав распустил дружину».

Половину луны Добрыня жил в лесу, сам себя назначив в сторожу на берегу Клязьмы. После пожара в Муроме волхва так и не сыскали. Князь Олег яро божился, что найдет его и вздернет на суку. Янь Вышатич, чуть живой от угара, не смог, а может, не захотел поглубже заглянуть князю в глаза. Ярость Олега была горяча, а очи оставались холодны. Добрыня знал, что люди могут иметь два лица и одно из них прятать под другим. Верить таким он опасался. Однако боярину ничего не сказал, затаил в себе. Янь Вышатич и слушать бы его не стал. Всем своим видом старик показывал, что те слезы, которыми он отблагодарил Медведя за спасение из огня, были непростительной слабостью. Или их вообще не было.

Едва вернувшись в Суздаль, Добрыня собрался снова сесть на коня и возвращаться в Киев. Но тут князь Мстислав, обрадовавшись вестям, отправил по домам своих новгородцев, ростовцев и белозерцев. В одночасье остался без дружины, без воеводы и без сторожи. Поглядев на это, Добрыня оставил коня в городе и надел лыжи. Пошел в лес – сторожить землю и рассеивать обиду на боярина Яня Вышатича.

Привычными ударами ножа Медведь разделывал тушу лося. Когда он уходил из Суздаля, там готовились к большому посту – семи седмицам великого притеснения чрева. Однажды Медведь спросил зачем. В ответ услышал от поповича, что христиане не рабы брюха. Хотя и любят вкусно пожрать, но никогда не продадут душу за сладкий кусок, как иные язычники. И для этого упражняют душу постом, чтоб она была сильнее брюха.

Но в зимнем лесу угнетенное чрево может пересилить душу, выдворив ее насовсем из тела. Потому Добрыня просил прощения у зверья за неурочные ловы.

Разжигая огонь, он услышал за спиной осторожные шаги.

– Это моя добыча, Серый, – предупредил он с угрозой.

Ответом стал глухой короткий стон, в котором не было ни тени покушения на его добычу. Медведь повернулся.

Волк, которому он дал прозвище Серый, смотрел на него из-под широкого лба в напряженном ожидании и тяжело двигал боками. Выше передней лапы из него торчала стрела с перегрызенным древком. Позади зверя тянулся крапчатый кровавый след.

– Вот оно что, – озабоченно сказал Добрыня, подходя к зверю. – Что за ловчие тут объявились?

Серый не дался ему в руки, отпрыгнул назад.

– Я хочу помочь.

Волк сделал несколько шагов по своему следу и лег в изнеможении.

– Хорошо, лежи тут, Серый. Я погляжу и скоро вернусь.

Добрыня забросал костер снегом. Пристегнул к меховым сапогам лыжи, закинул за спину налучье и тулу, быстро покатил по волчьему следу. Через полверсты след привел к берегу речки Нерль, дремавшей подо льдом и снегом. Кровавые метины уходили дальше вдоль реки, к устью на Клязьме. Но Медведь не торопился идти туда. Он понял, почему Серый бежал к нему не коротким путем, через лес, а длинным, с поворотом от берега. Зверь хотел, чтобы люди, ехавшие по льду реки, вышли на Добрыню сами, а не он шел за ними.

Он услыхал их голоса. Много, целый отряд конных. Добрыня лег, укрывшись за лапами ели. Люди приближались. Наконец он увидел их. Это были не охотники. Под меховыми плащами высверкивали на солнце кольчужные брони. Они даже не стали преследовать волка-подранка. Добрыня узнал двух кметей, которых видел в Муроме.

– Новгородский щенок обделается со страху, – негромко переговаривались дружинники, – когда увидит под стенами Суздаля нежданную рать.

Два десятка сторожевых двигались неспешно, цепко озирая лес по обе стороны реки.

– Какой же дурак этот Мстислав. Даже крестного целования не потребовал, как его отец.

– И сторожу не выставил.

– Куда ему против нашего князя. Петушок едва оперился, по-настоящему драться боится.

– Пообломаем ему крылья. А то и голову свернем.

Голоса затихали вдали. Добрыня поднялся, вытянул из-за спины лук, наложил стрелу. Послал ее высоко, чтобы не увидели, откуда прилетела. Не дожидаясь, когда стрела воткнется в лед перед мордами их коней, Медведь побежал по своему следу обратно.

Он знал, что им не догнать его, если пойдут за ним по лесу. Но торопиться следовало, чтобы оповестить в Суздале князя. И чтобы не издох со стрелой в боку Серый.

Волк встретил его рычанием.

– Тебе больно, я знаю, – успокоил его Добрыня.

Поглаживая зверя, он взялся за древко стрелы и резко рванул. Из плоти сильно хлестнула кровь. Волк дернулся, клацнул зубами, но не издал ни звука.